Шолом-Алейхем - Менахем-Мендл. Новые письма

• Название: Менахем-Мендл. Новые письма
• Автор: Шолом-Алейхем
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7516-1142-2, 978-5-9953-0216-2

«Менахем-Мендл. Новые письма» — неожиданное продолжение эпистолярной повести «Менахем-Мендл», одного из самых известных произведений Шолом-Алейхема (1859–1916). В 1913 году Шолом-Алейхем ведет колонку политических фельетонов в варшавской газете «Гайнт». Свои фельетоны на злобу дня российской и международной политики писатель создает в форме переписки Менахем-Мендла и его ворчливой жены Шейны-Шейндл.

В приложении собраны письма Менахем-Мендла, созданные Шолом-Алейхемом в 1900–1904 годах и не вошедшие в окончательную редакцию повести «Менахем-Мендл».

---

То же самое будет теперь и с балканцами. Шпегеляция, я имею в виду войну с балканцами, почти закончилась, и между сторонами конфликта будет теперь выработан мирный договор со всеми условиями. Спрашивается: кто одолел? Одолели балканские цари, и им следует приступать к разделу, то есть начать делить захваченные города и контрибуцию, размеры которой определят маклеры, дипломаты то есть. Ты увидишь, какая тут сразу заварится каша![153] Тут-то и пойдет настоящее веселье. Ладно, турка оштрафуют, отрежут от него кусок[154], об этом речи нет. Но что будет дальше? Как то есть балканские цари поделят между собой дивиденды, я хочу сказать, контрибуцию? И что будет с захваченными городами? Один получит больший кусок. Другой станет возражать, говорить, что, по его расчетам, эта шпегеляция, я хочу сказать война, стоила ему большего, чем первому, числа солдат, поэтому ему причитается больший кусок. А в их договоре есть ясный пункт, что расчет должен быть по числу погибших. И что будет, по-твоему? Стыд-позор, раздоры, ссоры, скандалы и новые шпегеляции, то есть, я хочу сказать, новые войны, среди них самих, и в конце концов придется им идти к серьезным людям, к «важным персонам», чтобы те их рассудили по справедливости, — это-то и будет для турка величайшим достижением! В чем тут смысл? А смысл-то очень простой: если союзники придут к «важным персонам», чтобы те их рассудили по справедливости, «важные персоны» поступят так, как поступил когда-то мой ребе с двумя мальчиками, которые подрались в хедере из-за яйца. Каждый из мальчиков утверждал, что это яйцо — его, что это его мама дала ему с собой яйцо на завтрак. Слово за слово, мальчики, озорники, чуть не поубивали друг друга, подрались до крови! Пришел ребе и нашел компромисс: яйцо облупил, позвал своего собственного сына, сказал вместе с ним благословение и велел яйцо съесть, а тех двух ребят как следует взгрел, да еще и ввернул словцо в придачу (мастер был на такие штуки): «Черт бы побрал ваших папаш и мамаш! Вы что, как дом Шамая и дом Гилеля решили подраться из-за яйца, снесенного в праздник?[155] А ну-ка, мерзавцы, взялись за Пятикнижие!»

Это, так сказать, притча, а мораль ее ты, дорогая моя супруга, должна сама понимать… Еще вопрос: а что получит с этого турок? Много чего! Пока завоеванные города будут переходить от балканцев к «важным персонам», прольется немало крови, потому что «важные персоны» тоже не все так быстро поделят между собой — и тут-то и есть самое главное, тут-то, собственно говоря, вся суть моего проекта, который я хочу предложить турку… Но поскольку у меня нет времени (надо опять бежать в редакцию, взглянуть, что там пишут из Вены, из Парижа и из Берлина — нынче ведь за день весь свет переворачивается!), то буду краток. Если на то будет воля Божья, в следующем письме напишу обо всем гораздо подробней. Дал бы только Бог здоровья и счастья. Будь здорова. Поцелуй детей, чтобы они были здоровы, передай привет теще, чтобы она была здорова, и всем членам семьи, каждому в отдельности, с наилучшими пожеланиями

от меня, твоего супруга

Менахем-Мендла

Главное забыл. Ты пишешь мне, что я не беру достаточно денег за то, что пишу, на это я должен тебе сказать: извини, дорогая моя супруга, но ты пишешь как баба. Во-первых, во всем надо знать меру. Нельзя слишком натягивать веревку — порвется… Следует ведь войти и в их положение. Люди идут на большие жертвы, несут расходы. Содержать целую редакцию, с типографией, с бумагой, — это все денег стоит. Опять же телеграммы! То, во что им обходятся телеграммы за день, твои касриловские лавочники могут пожелать себе заработать в базарный день. И во-вторых, разве я пишу только ради денег? У нас, глупенькая, еще ни один писатель, даже из числа самых великих, за все то время, пока он пишет, своим писательством не дописался до каменного дома. И какое значение может иметь для меня мое писательство по сравнению с теми комбинациями, которые сейчас так и гремят у меня в голове? И все это благодаря тому, что я оказался здесь, стал своим человеком в редакции и занялся политикой. Как говорит твоя мама: «Рядом с груженой телегой и пешком идти хорошо…» Глупенькая, если я проведу ту великую комбинацию с турком, то, как я тебе уже давно писал, у меня будет три каменных дома в Варшаве! Сжалился бы только надо мной Всевышний, чтобы я смог отыскать того, кто мне нужен, то есть такого, чтобы он, кроме того, что знает язык, был бы честным человеком, на которого можно положиться, чтобы мне быть уверенным, что он не возьмет мою комбинацию, а потом скажет, что это его комбинация. Политика, понимаешь ли, дело тонкое… Ты спрашиваешь про то, что у вас там записываются на отъезд, так следует тебе это разъяснить, чтобы ты не рассуждала как баба. Существует братство[156], которое называется ЕКО[157], и другое братство, которое называется ЕТО[158]. ЕКО — это то братство, на которое барон Гирш[159] отщипнул от своих миллионов, но никто не получил от этого никакого удовольствия, кроме нескольких старост и заправил. А ЕТО, видишь ли, это другое братство, это братство теритаристов[160], которые ищут территорию для евреев[161]. Там у них за главного Зангвил[162], сам-то он живет в Лондоне, но ищет для нас подходящую территорию по всему свету, да никак найти не может. Почему? Очень просто: территории, которые хотят евреи, не хотят евреев, а территории, которые их хотят, ни к черту не годятся…[163] Плохо, что я не знаю английского. Если бы я знал английский, написал бы я письмо ему, Зангвилу то есть, — у меня для него тоже есть комбинация, нечто редкостное!

Вышеподписавшийся

(№ 102,16.05.1913)

8. Шейна-Шейндл из Касриловки — своему мужу Менахем-Мендлу в Варшаву. Письмо третье Пер. В. Дымшиц

Моему дорогому супругу, мудрому, именитому наставнику нашему господину Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!

Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава Богу, пребываем в добром здравии. Дай Бог, чтобы вести от тебя к нам были не хуже.

Во-вторых, пишу тебе, дорогой мой супруг, что то, как ты, судя по твоему письму, ищешь компаньона для своего великого предприятия, начинает мне не нравиться. Дай Бог встретить тебе такого, который бы и о тебе подумал, а не только о себе, хотя мне что-то не верится, что среди таких ловкачей, которые знают много языков, можно отыскать праведников, как говорит мама: «В Писании сказано, человек подобен зверям лесным и рыбам морским». Но это все будущие заботы. Главное — само предприятие. Я имею в виду твой великий план, о котором ты говоришь, что он у тебя есть, а я и знать не знаю: что это, кто это? Только слышу: «У меня есть, у меня есть». Дожить бы нам до того, чтобы услышать, что там у тебя есть. Кто знает, куда ты можешь залететь? Как говорит мама: «В Писании сказано, голова не знает, куда ноги могут ее завести». А твой пример, который ты мне, Мендл, привел про Зимеля-табакореза с Бейлой-Леей я пересказала маме, так она тебя разбранила, кричала, чтобы эти твои пустые бредни — да ее бы врагам на голову. Как, дескать, Чарна ни корчь свою черную рожу, а Зимель ее к себе в дом все равно не пустит! И почему, дескать, ты придумал, что Зимель вдруг свихнется среди бела дня и вышвырнет Бейлу-Лею из своего дома, — этого она понять не может. «Похоже, — говорит она, — зятюшке моему делать нечего, так он решил поссорить соседей. Неужто, — говорит она, — совсем сбрендил?» Так говорит мама, чтобы она была здорова, и просит, чтобы я тебе об этом написала. Она же не знает, что ее зятюшка не такой, как все прочие зятья. У всех зятьев на свете на уме одно, они помнят, что у них есть жена, до ста двадцати лет, и детки, чтоб они были здоровы. А у тебя на уме только турок, ты заботишься обо всем свете, а еще говоришь, что был в Америке и набрался там ума. Что-то не видно. Может, оно и проявится со временем, если на то будет воля Божья, как говорит мама: «В Писании сказано, покуда жив человек, он еще и не таких глупостей натворить может». Из этих слов ты должен понять, что она не очень-то высокого мнения о твоих способностях, но обижаться на нее тоже не следует, никого ведь не заставишь верить на слово, пока он не увидит собственными глазами, хватит и того, что у твоей собственной жены есть сколько хочешь времени и она может тебя ждать. А что, например, у меня есть выбор? У меня на руках твои дети и моя мама-вдова, которую я не смогу взять с собой, если уеду к тебе, — она говорит, что не дожить этой Варшаве до того, чтобы ее кости лежали на чужом кладбище, а не в Касриловке, рядом с ее мужем, с которым они прожили всю жизнь в покое и мире, ни разу друг другу и слова поперек не сказали, потому как если и случалось ей на него прикрикнуть, так он ей в ответ промолчит, ведь папа, да покоится он в мире[164], знал, тебе на долгие годы, что жену надобно почитать, и сколько бы жена ни бранила своего мужа, она ему все-таки жена и она все-таки мать его детей, а мать — это не отец. У матери душа болит о каждом ребенке, чтобы он поел вовремя, чтобы не ходил раздетый, чтобы знал молитвы, умел читать и писать, а отец что? Ничего! Вот ты живешь себе там, в большом городе, как граф, и пишешь письма черт знает о чем, день и ночь возишься с царями и «вторыми после царей», а спроси тебя из интереса, что у тебя за дети, как их зовут, что они знают — чтобы враги Израилевы были здоровы так, как ты даже не догадываешься, что твой Мойше-Гершеле, чтобы мне было за него[165], уже совсем взрослый. Пусть я заболею, если ты при встрече его узнаешь! Во-первых, это такой мальчик, не сглазить бы, что мне и Бог, и люди завидуют. И во-вторых, ты бы послушал, как он молится, и как он учит Тору, и как он говорит на святом языке![166] Я отдала его летом в деформированный хедер[167], который у нас открылся, теперь все там учатся, — и он уже не говорит иначе как на святом языке. «Шалом!»[168] — говорит он мне каждый раз, когда уходит в хедер или возвращается оттуда. Это у них значит «доброе утро», а когда я у него что-нибудь спрашиваю, он мне не отвечает, только головой кивнет: «кен»[169] или «ло»[170], а я уж по тому, как он кивнул, понимаю, или это «да», или это «нет». Слово у него — на вес золота! А иной раз прицепится ко мне, так и сыплет словами, и все на святом языке, я бранюсь, говори, дескать, по-человечески, а он усмехнется и замолчит — весь в тебя, чтобы мне было за него! Даже в том, что касается письма, он удался в тебя. Натура у него такая, что он любит чирикать. С детства как найдет обрывок бумаги — чирикает. Он мне уже весь дом исчирикал. Посылаю тебе его рукопись, которую он написал по твоему примеру, посмотри и тоже получи удовольствие от своего сына-писателя, хотя, правду тебе сказать, дорогой мой супруг, я бы лучше хотела, чтобы кем бы он ни стал, но только бы не писателем. Как говорит мама: «Настоящий писатель — настоящий нищий…» Не обижайся, Мендл, что я тебе забиваю голову такими глупостями, как жена и дети, пока ты там коронуешь царей и низводишь их с престолов. Я полагаю, что было бы лучше, ежели ты уж взялся за писательство, чтобы ты писал о том, что имеет к тебе большее отношение: у твоего турка, которого ты чуть не до смерти жалеешь, есть, поди, свой дом и угол, куда голову приклонить, а наши еврейчики, бедненькие, мечутся как заблудившиеся овцы, бросаются от одного к другому, не знают, куда бежать, как говорит мама: «Настают времена Мессии, потому что в Писании сказано, — говорит она, — что, когда придет Мессия, он соберет евреев со всех четырех концов земли…» А все говорят, что с тех пор, как свет стоит, евреи не были так разбросаны, как нынче. Также говорят, по крайней мере, так говорят у нас в Касриловке, что враги Израилевы подали прошение, чтобы им разрешили устраивать погромы везде, где живут евреи. Напиши мне, правда ли это, ты же знаешь, что у всех на душе тяжело так, как тебе желает всего доброго и всяческого счастья твоя воистину преданная тебе жена