З. Валентин - За чудесным зерном

• Название: За чудесным зерном
• Автор: З. Валентин
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2016

Герои повести «За чудесным зерном» — провинциальные юноши, пережившие голод и неурожай. Увлеченные легендой о небывалой засухоустойчивой пшенице, они бегут из дома и попадают в Москву. Здесь они присоединяются к экспедиции, которая открывает в китайском Туркестане следы неведомой высокоразвитой цивилизации.

Повесть 3. Валентина (под этим псевдонимом скрывался неизвестный фантаст и детский писатель) впервые вышла в свет в 1930 г. и с тех пор стала библиографической редкостью. В приложении — фантастический рассказ «Волшебство Доминико Лимоджелли», где «3. Валентин» вновь возвращается к теме «чудесного зерна».

---

Глава XVIII

Под предводительством профессора наши путешественники несколько дней осматривали замечательные древние здания.

Профессор рассказывал о том, что мечеть Биби-Ханум была построена Тимуром в честь его любимой жены. Когда-то эту мечеть окружал вымощенный мраморными плитами двор. Камень для этой постройки привозился на слонах из далеких гор. Сотни рабочих покрывали его тонкими рисунками, а из Индии были привезены искуснейшие строители, и сам «Железный Хромец» следил за ходом работ.

Но Витя морщился: после «золоченой» мечети, которая возвышалась на Ригистане, Биби-Ханум казалась ему развалиной. Зато утешил Витю мавзолей «Шах-Зинде», сверкавший той же пестротой глазированных кирпичей, как и здания на Ригистане.

Узнав о том, что в Шах-Зинде похоронены родственники Тимура, все отправились в мавзолей воздвигнутый над могилой Железного Хромца.

Под огромным узорчатым куполом на зеркальной полированной поверхности намогильного камня непонятным узором разбегались надписи — перечисление предков Тимура и Чингис-хана, легенда об их волшебном происхождении от солнца и дата смерти Тимура.

— Смотрите, — сказал Клавдий Петрович, указывая на темную зелень намогильника, — мы скоро передадим привет родине вот этой глыбы. Это зеленый нефрит, который очень ценится в Азии. Еще при жизни Тимура этот кусок нефрита был высечен в горах Куэн-Луня и привезен сюда из того самого Хотана, куда мы сейчас направляемся.

Костя и Витя ходили на базар, где продавалась глиняная посуда, голубая, как самаркандское небо, и желтая, как пески Туркестана. Ребята видели медников, которые с помощью молотка и обыкновенного гвоздя, даже не наведя предварительно рисунка, а так — просто на глаз — покрывали паутинной чеканкой узкогорлые медные кувшины — кумганы — и широкие плоские тарелки.

Витя и Костя видели еще, как разматывают воздушные нити шелковичных коконов, брошенных в кипяток, как шелковинки скручиваются в нитку, окрашиваются, и из них узбеки ткут узкие пестрые туркестанские шарфы.

Узнали мальчики еще о том, что опасно пить воду из «хаузов». Так называются бассейны со стоячей водой, которая бережется на случай недостатка проточной влаги. Попробовавший воду из хауза рисковал проглотить личинку «ришты» — червя, который размножается в теле человека под кожей и причиняет большие страдания.

Витя, изучавший Азию по-своему, накурился потихоньку «анаши», одурманивающего курева, очень распространенного в Средней Азии.

Накурившись, Витя начал неудержимо и бессмысленно смеяться. Смеялся он всю ночь напролет, напугав насмерть Костю, Клавдия Петровича и Тышковского.

Один Веселов сжал крепко губы и ничего не сказал. Зато утром, когда Витя, пожелтевший и пристыженный, выполз к завтраку, Иван Викентьевич отвел его в сторону и тихо переговорил с мальчиком, после чего щеки Вити из лимонно- желтого стали вишневого цвета.

Краем уха Костя уловил слова своего товарища:

— Честное, честное слово — никогда и ничего похожего…

* * *

Прежде чем покинуть Самарканд, экспедиция посетила несколько кишлаков, разбросанных по окрестностям. Эта поездка интересовала главным образом Тышковского.

В Чилекской волости Самаркандского уезда экспедиция ознакомилась с последним, быть может, поколением узбекских мастеров, выделывающих войлочные юрты.

Все меньше и меньше становится узбеков, живущих в юрте. Большая часть живет в «михман-хана» — глинобитных саклях, и только очень зажиточный узбек покупает юрту. За время басмачества погибло много скота, и шерсть для войлока стала недоступно дорогой.

Чем дальше от города, тем шире становились арыки, тем чище делалась в них вода.

Река Зарявшан давала жизнь всему краю. Нагорное пространство, «дашьт», где не было воды, казалось жалким и унылым по сравнению с цветущей речной долиной. Там, наверху, среди скудных участков богарных[1] посевов редкой пшеницы, были скупо разбросаны людские поселки. Даже дома в этих поселках были меньше размером, чем дома в густо населенном «вилайяте».

— Почему у вас такие домишки? — спрашивали мальчики. — Ведь глины здесь много.

Старик, хозяин тесной и жалкой сакли, покачал головой:

— Чтобы замесить глину, нужна вода.

Вода! Она одна делала из пустыни цветущий сад. Старик прожил жизнь, дрожа над мутной солоноватой водой, которую скудно давал колодец.

Пшеница терпеливо ждала случайного дождя и покорно выносила зной. Витя взял горсть пшеничных зерен. Это, конечно, не было чудесное, желанное зерно, но, быть может, оно пригодится в Ковылях.

Когда путешественники покидали кишлак, старик вышел их провожать. За полу дедушкиного халата держался тоненькой смуглой ручонкой трехлетний внук. Поглаживая бритую колючую головку внука, старик задумчиво сказал: — Я видел, как железная машина разминала землю в поле. Быть может позже мой маленький Ибрагим увидит, как вода из Зарявшана поднимется на «дашьт».

Глава XIX

Из записной книжки Кости

«Я не успеваю записывать, — каждый день куча нового.

Клавдий Петрович говорит о древней Азии. А Тышковский рассказывает о сегодняшних живых людях. Собственно говоря, Тышковский не рассказывает, а только машет рукой и произносит по четверть слова. Но я научился его понимать. Очень интересно. Ужасно интересно! Он как-то предложил мне, чтобы я записывал местные обычаи. Я так и делаю. Здесь, в записной книжке, не только мое. Витя ловко замечает и хорошо рассказывает, но у него нет терпения записывать. Значит, я и его рассказы буду вписывать в тетрадку.

Мы посетили несколько уездов: Самаркандский, Катта-Курганский, Джизакский. Больше всего здесь узбеков. Кочевых узбеков я не видел. Тышковский говорит, что они уже все оседлые, разводят хлопок, занимаются ремеслами, торгуют. Есть еще здесь цыгане. Летом они кочуют в кибитках, — ну совсем, как у нас. А зимуют в кишлаках. Они делятся по родам: „зигляр“ — золотых дел мастера; „касатарошь“ — те, которые делают деревянную посуду. А „джуги“ и „мультаны“ ворожат и попрошайничают.

Живут в Самаркандской области и туркмены, только их здесь немного.

Интереснее всего, по-моему, описать, как мы были в гостях у арабов, которые живут между станциями Нагорная и Джума.

Я не понимал, откуда они взялись в этих местах, — ведь до Аравии отсюда страшно далеко.

Тут опять пригодился Клавдий Петрович. Он рассказал, что это остатки тех арабов, которые 1600 лет назад владели всей страной. Эти арабы давно уже говорят по-узбекски и живут как узбеки, но они всегда гордились своим происхождением, родством с Магометом и презирали соседей. Царское правительство поддерживало их в этом и ссорило с другим населением, как ссорило узбеков с туркменами. А пока среди населения шли раздоры, царское правительство всю страну прибрало к рукам. Теперь вражда исчезает.

Мы остановились в деревне Боглы, в сакле у араба по имени Али-хан. Тышковский с первой же минуты начал измерять его череп, нос, руки и ноги. Али-хан принял нас гостеприимно. Кормил он нас дыней, сладкими сушеными абрикосами, лепешками, поил кокчаем и все вздыхал. Оказалось, что у него болен единственный сын. Как вежливый хозяин, он старался, чтобы мы не заметили его грусти, но мы видели, что Али-хан едва слушает нас. Он все время прислушивался к звукам из женской половины, где лежал больной ребенок. Мы с Витей разузнали, что мальчика не мог вылечить ни один местный знахарь.

Наши хозяева куклопоклонники — „куурчак-параст“. Я видел у них одну куклу, разряженную в зеленые и белые лоскутки, в полметра величиной. Ее уже давно просили о помощи, но деревянный упрямый „Ирдан-Бек“ очевидно не желал помочь! Один из гостей шепнул, что нынче вечером огорченные родители будут просить исцеления у священного очага.

Когда я перевел это, Тышковский ужасно обрадовался. Махнул рукой и сказал два слова под ряд: „Языческое жертвоприношение“.

Уж я не знаю, как Ивану Викентьевичу удалось уломать хозяина, но Али-хан устроил так, что нас допустили присутствовать при церемонии.

Али-хан выбрал лучшего ягненка в своем маленьком стаде. Али-хану ничего не было жаль для сына. Мы пошли в другую саклю. Здесь, перед большим очагом, который в Боглах считают священным, старенький, желтенький старичок, глава всего рода, заколол ягненка. Этого старика называют „учакным каттакани“ — старший очага.

Он постоянно возится у священного огня, следит, чтобы тот не потух, зажигает воткнутые в очаг „пилики“ и молится. Пилики — это лучинки или соломинки, обернутые ватой и обмокнутые в масло. Арабы верят, что пилики умилостивляют злых духов.

Когда ягненок был зарезан, старик вымазал больного свежей кровью, приговаривая при этом: „Твое несчастие — обратись на него“ (то есть на ягненка).