З. Валентин - За чудесным зерном

• Название: За чудесным зерном
• Автор: З. Валентин
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2016

Герои повести «За чудесным зерном» — провинциальные юноши, пережившие голод и неурожай. Увлеченные легендой о небывалой засухоустойчивой пшенице, они бегут из дома и попадают в Москву. Здесь они присоединяются к экспедиции, которая открывает в китайском Туркестане следы неведомой высокоразвитой цивилизации.

Повесть 3. Валентина (под этим псевдонимом скрывался неизвестный фантаст и детский писатель) впервые вышла в свет в 1930 г. и с тех пор стала библиографической редкостью. В приложении — фантастический рассказ «Волшебство Доминико Лимоджелли», где «3. Валентин» вновь возвращается к теме «чудесного зерна».

---

Но сегодня Витя запоздал.

Стук поезда постепенно замирал в темноте. Еще раз вдалеке свистнул паровоз, и все стихло..

— Десятый час, — потянулся Костя, — время спать и охота Витю дождаться. Давно ему пора приехать…

— Я и приехал! — раздался из темноты невнятный голос, и рыжий мальчуган появился в светлом кругу. Он что-то жевал.

— Отчего так долго?

— Уйму посылок получил для отца из Москвы… Провозился. Потом в исполкоме был. Потом на обратном пути решил дорогу сократить.

Мальчик растянулся у костра. Связка сушеной воблы вывалилась у него из подмышки.

— Ну?

— Ну и сократил. Два часа лишних проваландался!

Ребята покатились со смеху.

— Воблу где раздобыл? — спросила Люба.

— В Гулевой наловил, — подмигнув Косте, ответил Витя. — Проклятая речонка вся в грязь ушла…. Ну, а рыбка-то на солнце воблой высохла.

— Аккуратно высохла, — с серьезным видом заметила девочка и впилась зубами в сухую рыбу. — Ну, а для Павла Ивановича материал получил?

— Ну, это в первую голову. Можешь радоваться: возни тебе с зернами на месяц хватит… Удивляюсь я тебе, Люба, — зевнул Витя. — Как у тебя терпенья хватает?

— Глупости, Витька! — вспыхнула Люба. — По-твоему, мы одно и то же зерно тысячу лет будем сеять, как дедушки наши? А потом поклоны земные бить, чтобы хлеб от жары не посох?

— Ну-ну, не злись…

— Не злись! Отколотить тебя мало. И как это у Павла Ивановича, первого на весь край агронома, этакий сын?

— Любка!..

— Нет, да ты, Халим, послушай его только! Павел Иванович который год выносливое зерно ищет, чтобы оно засухи не боялось, а сынок зубы скалит!

— Любка, бери взятку — все воблы отдам, только не ругайся! Я ведь понимаю, что отец дело делает и что ты помогаешь… Только, честное слово, вы оба немножко сумасшедшие.

— Ну, да, — вмешался Костя, — по-витиному надо все сразу схватить иль на дорожке найти без всякого труда.

— Нет, зачем же… И трудом можно; только я не такую работу люблю.

— Терпенья у тебя, Витя, маловато.

Рыжеволосый мальчик задумчиво глядел в тлеющий костер.

— Не так надо дело делать, — тихо сказал он, — не сидя дома. Трудиться и я — с удовольствием. На лыжах… или через горы, пустыни дикие…

— Ну, да! На лыжах через знойную пустыню, — вмешалась Люба.

— Не смейся. Я хотел бы, как Максим Горький или Джек Лондон!

— Ты по книжкам, Витя, — сказал Костя, — а нам пришлось на самом деле. Поскитались по земле. Вовсе не весело. Ни капельки. Право!

— До сих пор было так, — упрямо продолжала доказывать Люба: — нет дождя — посев гибнет в земле… Значит, надо улучшить природу зерна.

— Знаю. Отец все время долбит «воспитание» зерна. Только я не гожусь в воспитатели!

— Да бросьте спорить! — раздался голос Халима.

— Ладно, — согласился Витя, — только на прощанье расскажи что-нибудь. А потом — спать.

— Хорошо, — сказал Халим. Подумал минутку и добавил: — Вы вот, ребятки, все спорите насчет пшеницы. Слыхал и я о ней кое-что. Расскажу я вам нынче про чудесное зерно.

Он подбросил охапку сушняка в костер и помолчал. Ребята притихли в ожидании. Костер вспыхнул новым веселым пламенем.

Невидимые лошади где-то близко в темноте тревожно переступали копытами.

— Однажды, лет тридцать назад, — певуче и важно начал Халим, — бедняк-пастух заблудился в степи. Была светлая ночь. Как спелая дыня, висела луна над сухою травой. Было тихо, тихо…

И вот среди белой горячей степи услышал пастух топот и увидел приближающихся верблюдов. Путешественники подъехали ближе, и старший из них, седобородый старик, заговорил. И пастух понял его, потому что он говорил языком, похожим на тот язык, каким говорили племена в степи.

— Скажи, человек, кто ты такой и что делаешь? — спросил старик.

— Я пастух, — ответил бедняк дрожащим голосом. Он был глуп и верил в привидения, а всадники не походили на простых людей. — Я потерял вечером прекрасного черного барана, самого жирного и большого в стаде. Потом я искал барана и потерял дорогу, а теперь, кажется, я теряю рассудок…

Приехавшие рассмеялись, и старший заговорил опять:

— Разве тебе так дорог этот черный баран?

— Пусть он провалится, — ответил пастух, — но хозяин исколотит меня и за весь месяц не уплатит ни одной медной монеты, если я не сдам его стада в целости.

— Так, — сказал седобородый. — Я вижу, что там, где ты живешь, бедные работают на богатых. Значит, нам нечего ехать дальше, — обратился он к своим товарищам.

И они повернули своих верблюдов обратно — в ту сторону, где в семи днях пути лежала пустыня.

На прощанье каждый из всадников подарил пастуху по золотому украшению, чтобы он уплатил злому хозяину за потерянного барана.

Долго глядел бедный пастух им вслед, пока не скрылись верблюды за степными колючими травами.

На рассвете пастух рассмотрел подарки.

На всех трех украшениях сияло солнце, и кудрявились сплетенные в венок пшеничные колосья.

Одним подарком пастух расплатился с хозяином, другой продал, чтобы купить жену, а третий оставил себе.

И я сам, ребята, видел эту золотую штучку, видел золотое солнце и золотые сплетенные колосья. Штучка занятная, вроде медали или застежки.

— Халим, — прервал нетерпеливо Костя, — да что же особенного было в солнце и пшенице?

— А дело-то в том, что у нас старики от своих дедов слышали про чудесное зерно. Оно растет посреди горячей пустыни. Ни речки, ни озера там нет, ни дождя, ни росы не бывает. И растет среди песков горючих золотая пшеница, солнечного зноя не боится, засухи не страшится. Сеет, жнет и хранит это зерно маленькое безвестное племя, которое от всего мира в горячей пустыне прячется. И будто знак у этого племени — как у нас пятиконечная звезда — солнце и колосья пшеницы.

— А разве у азиатских племен бывают такие знаки? — перебил Витя.

— А как же! Там у каждого рода свой знак — цветок какой-нибудь или животное — верблюд, скажем… Они рисуют их на кочевых юртах, ткут на коврах.

— Не знаю, что они там рисуют, ну, а вот слухи насчет пшеницы — сказки, — решительно заявила Люба, встала и потянулась. — Я спать иду.

— Конечно, может и сказка, трясогузочка, а только я своими глазами видел золотую застежку.

— Что ж, Любаша, — задорно вмешался Витя, — вот папа ищет, ищет зерно устойчивое, и ты с ним за компанию десять лет промучаешься. А там — за горючими-то песками, может быть, тысячу лет назад это самое нужное зерно нашли! — И Витя ехидно прибавил: — Вы здесь семена на сто манеров по сто раз сеете, а там намолоти с поля готовую пшеничку — и сей в свое удовольствие на самом солнцепеке…

Витя с громким смехом юркнул в темноту. Какая-то испуганная пичуга с писком взвилась в темноте у него из-под ног.

Глава II

Солнце выкатилось из-за оврагов в назначенное ему время и поползло по небу, уже бледному от зноя.

Низкий, длинный дом белел своими стенами, в метр толщиной, и в доме — даже в эти жаркие дни — было прохладно. Вероятно, построенный в тревожные времена казацких восстаний и турецких набегов, он служил тогда чем-то вроде крепости. За домом еще сохранились остатки старинной пушки, и там издавна любили играть ребята.

Когда Павел Иванович Орешников приехал в Ковыли, он увидел выбитые окна, сломанные двери, рухнувшие печи. Просторный белый дом в революцию растерял и своих хозяев — сытых, солидных, сидевших в Ковылях еще со времени царицы Екатерины, растерял и кусты роз, выписанные из-за границы, и мебель, точеную руками крепостных мастеров, и почти весь фруктовый сад.

На прощанье хозяева попытались выстрелом из пушки пугнуть мужиков. Но старое орудие разорвалось от выстрела, а мужики не испугались.

Хозяева исчезли. Полуразрушенный дом продолжал стоять в погибавшем саду, где искалеченные деревья протягивали к редким прохожим свои изуродованные ветки.

Но вот за синим степным горизонтом смолк грохот гражданской войны, и около старого дома запахло махоркой, зацокали топоры и молотки…

Если год назад еще была нестерпимая жажда: разрушить поместье сытых и постылых хозяев, то теперь явилась другая жажда — чинить, исправлять, строить.

Ставили новые печки, исправляли крышу, очищали колодцы, белили наново низкий, длинный прохладный дом. В саду Павел Иванович лечил деревья, а четыре уцелевших куста роз были пересажены ближе к террасе. Плешину в саду, где разросся бурьян, отвели под огород, а старую пушку уволокли в дальний угол за сиреневые кусты, туда, где лохматилась крапива.

Теперь — в это ясное утро — сад увядал под лучами ползущего в бледном небе солнца, и пушка лежала, как блестящая черепаха, среди высохшей крапивы.

Павел Иванович шел через сад. Он был рыжеволос, высок, плечист и спокоен. Рядом с ним семенил щуплый человек, вытирал ладонью мокрый лоб и сердито приставал к агроному: