Людовик-Филипп Сегюр - Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

• Название: Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789
• Автор: Людовик-Филипп Сегюр
• Издательство: Типография В.Н.Майкова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1865

Автор предлагаемых записок, граф Людовик-Филипп де Сегюр, родился в Париже в 1753 году. Потомок аристократического рода, сын государственного человека, он получил довольно поверхностное образование, которое в то время обыкновенно давалось молодым людям знатного происхождения. Между тем, по вступлении Людовика XVI на престол, его отец стал военным министром, и молодому графу открылась блестящая карьера.

Министр иностранных дел, граф Верженнь, предложил ему важный дипломатический пост — быть представителем Франции при дворе Екатерины II. Он находился в России с марта 1785 года по 11 октября 1789, заслужил личное расположение государыни и довольно искусно защищал интересы своего правительства, хотя положение его было затруднительное, так как требовалось быть не слишком уступчивым и в то же время не вовлекать расстроенную Францию в отношения неприязненные. Революция 1789 года заставила Сегюра возвратиться в отечество.

Свои записки Сегюр писал под старость и не довел до конца. Более половины записок составляет описание его пребывания в России, и эту-то часть, любопытную по подробностям, очень искреннюю и живо изложенную, мы и предлагаем в переводе. Он говорит здесь об императрице Екатерине II и ее дворе, о замечательнейших лицах, ее окружавших, описывает петербургское общество и путешествие свое в Крым в 1787 г., в свите государыни, рассказывает дипломатические интриги и сделки, обстоятельства, сопровождавшие заключение торгового трактата с Франциею, и политические замыслы держав, передает разговоры, анекдоты и случаи.

Приведено к современной орфографии.

---

Со всех сторон получались самые дурные вести об смутах во Франции; я все еще полагал, что согласие уладит всю эту борьбу, но императрица сказала мне: «Я этого желаю более, нежели кто-либо; но я только тогда этому поверю, когда народ ваш не будет более предаваться возмутительным поступкам. Впрочем я вас предупреждаю, что англичане думают выместить на вас свои неудачи в Америке; если они вас затронут, то окажут услугу, потому что отвлекут наружу пыл, вас губящий».

В конце разговора императрица выразила свое удовольствие, вспомнив, что при короле находятся Сен-При и Монморен: она полагалась на их благоразумие.

Почти тогда же узнал я тайным, но верным образом, что Потемкин снова подкапывался под меня. Он написал государыне, что несогласно с здравою политикою — приближать к себе одних только министров Австрии и Франции, что это предпочтение обидно для других дворов, и что при слабости нашей в годину смут благоразумнее обратиться к Англии. Но Екатерина, не внимая этим предложениям и твердая в своих намерениях, не хотела сближаться с Витвортом. В это время одно странное обстоятельство послужило поводом к неудовольствию нашего двора. Шуазель добился от Порты, чтобы она выдала ему Булгакова, но русский посол не хотел получить свободу от него; он требовал, чтобы его освобождение было полным и прямым удовлетворением для России. По-моему это было благородно. Монморен, видя в этом поступке оскорбление для Франции и для нашего посла, думал, что я выражу русскому кабинету мнение и негодование министра. Но я не мог действовать в этом смысле: мне слишком было бы трудно осуждать человека, которого поведение оправдывал.

Императрица вновь могла убедиться, что имела основания довериться принцу Нассау. Он одерживал на морях севера такие же блистательные победы, как и на Черном море. Искусно воспользовавшись неосторожностью шведского короля, который подвигался все вперед, не обеспечив себе отступления и сообщений, принц атаковал шведский флот в устье Кюмени и разбил его. Сражение (13-го августа) длилось четырнадцать часов, с утра до часу пополуночи. Шведы были прогнаны. Нассау захватил адмиральское судно, еще четыре судна сорокапушечные, куттер и три галеры. В плен попалось сорок офицеров, тринадцать матросов или солдат, и кроме того потоплено было несколько судов у берегов. Шведский адмирал принужден был спасаться на яхте. В этом славном деле особенно отличалась гвардия и в рядах ее кавалер Литта. Нассау, сделав высадку с 6000 человек, быстро двинулся вперед в надежде, что отрежет королю отступление. Но король, уже угрожаемый двумя русскими корпусами, которые наступали на него с фронта и с флангов, поспешил покинуть свою позицию в Эгфорте. Нассау преследовал его, настиг его арьергард и захватил в плен 600 человек, часть запасов и багажа. Между тем флотилия его, пользуясь своим положением, истребила еще до сорока шведских судов. В эти счастливые для принца дни его постигло горе. Вараж, отличный офицер французского флота, своими умными советами направлял пылкую отвагу адмирала. Храбрый моряк, высадившись на берег и преследуя шведов, попался башкирам, этим дикарям, нисколько неполезным, но безобразящим русскую армию, и был убит: варвары приняли его за шведа. Нассау, вернувшись на галеры, хотел преследовать короля до Ловизы, но ветер помешал движению флотилии, возвратившейся счастливо в Кронштадт с огромною добычею и славными трофеями. Густав, действовавший всегда по-рыцарски, вспомнил, что не раз встречал принца Нассау во Франции и в Спа, и будучи поражен его воинственностью и честолюбием, написал к нему, в начале компании, прелюбезное письмо. «Я думал, — писал он, — судя по последним нашим беседам, что вы меня осчастливите предложением служить мне мечем вашим, но так как, к сожалению моему, вы выступили против меня, то надеюсь, по крайней мере, заслужить на поле битвы уважение такого противника, как вы». Судьба разрушила эти надежды. Когда до короля дошла достоверная реляция битвы, обнародованная императрицею, он, в порыве оскорбленного самолюбия, вышел из себя и отвечал другою реляциею, в которой силился умалить свои потери и выставить свои преимущества. По этому случаю принц Нассау написал к нему письмо, которое так любопытно, что нельзя не привести его здесь.

Письмо принца Нассау-Зигена к Густаву III, королю Швеции.

Петербург, 20 сентября 1789 года.

Государь!

Когда ваше величество удостоили меня последним письмом своим, вы сказали мне, что обращаетесь к воину, который ищет славы и чести. Конечно, всю жизнь мою я старался оправдать это мнение вашего величества. Но когда любишь честь, то не терпишь ничего противного ей и стоишь за правду, которую можешь подтвердить и доказать пред целым светом. Вот почему я с чувством негодования встретил в гамбургских газетах какую-то реляцию о битве, которую имел честь выдержать с флотом вашего величества. Эта реляция, по видимому, опровергает мои показания. Она во многих случаях совершенно противна истине, и я удивляюсь, как осмелились выставить такое почтенное имя, каково ваше, под рассказом, полным ошибок и лжи. Я надеюсь, что ваше величество также оскорбились этим, как я, и что вы позволите мне опровергнуть это сочинение и восстановить истину. Если же — что невероятно — ваше величество дозволили издание такой неверной реляции, то я полагаю, что вы преступным образом обмануты полученными вами донесениями, и долг чести, первейшей добродетели королей, без сомнения заставит вас осудить и наказать начальников, доставивших вам ложные донесения. При этом письме я посылаю опровержение этой непостижимой реляции с указанием всех ее неверностей. Честь моя — порукою истины моих показаний. Свидетели мои — пленные корабли, которые я захватил, и флот, которым командовал, и который далеко не расстроен и стоял на море восемнадцать дней после битвы, крейсировал без помехи в двенадцати верстах от Ловизы и удалился только после бури 12 сентября. Часть эскадры этой и теперь еще в море и готова снова сразиться, но не встречает более противника. Я уверен, что вашему величеству слишком хорошо известны правила чести, чтобы не оправдать горячность, с которою я защищаюсь. Я почту себя обиженным, если хотя на минуту заподозрят истину донесения, которое императрица дозволила напечатать. Причины, побудившие меня написать это возражение, заставляют меня также обнародовать его. Ответ, которого я ожидаю, даст мне, без сомнения, повод гласно повторить уверения моего глубочайшего уважения, которое приношу вашему величеству и с которым имею честь быть

вашего величества

и проч».

Густав раздражен был неудачею, но и государыня не совсем довольна была своею победою. Она говорила, что не сделай промахов Мусин-Пушкин, король шведский, разбитый на море, не мог бы уйти от принца Нассау. Она передала мне свое мнение и упрекала меня также по поводу действий нашего кабинета, будто-бы подстрекавшего Англию не допускать победы над шведским королем. Я уверял ее, что это басня, так как мы очень хорошо знаем, что она желает только скорого мира и умеренного удовлетворения.

«Это так; но все этому верят, — возразила она; — впрочем подумайте о том, что если вы хотите угодить двум противным сторонам, то наконец попадетесь в руки врагов в будете оставлены друзьями».

Государыня говорила мне также об отказе Булгакова принять наше посредничество при своем освобождении. «Если это правда, — прибавила она, — то я не оправдываю его, но если ему предлагали бегство, я его не осуждаю».

Тогда же курьер от князя Потемкина рассеял беспокойство государыни на счет исхода компании. Он известил ее, что Суворов и принц Кобургский сразились с визирем и разбили его на голову. У турок захвачен был лагерь и пятьдесят знамен и восемьдесят пушек; шесть тысяч турок легло на поле битвы. Генерал-майор де-Рибас отбил у турок укрепление Гаджибей[133]. С другой стороны известилось, что капитан-паша, разбитый и преследуемый Репниным, заперся в Измаиле. Между тем Потемкин и Ангальт разбили беглер-бея румелийского и положили на месте шестьсот турок. Почти в тоже время Австрийцы осадили Белград и вскоре взяли его; но об этом я уже узнал по выезде моем из России.

Князь де-Линь, отличившийся в эту компанию, прислал мне два письма, которые я передаю здесь в отрывках. В них видев его веселый и оригинальный ум.

Первое письмо князя де-Линя.

Главная квартира моя под Землиным.

1 июня, 1789 года.

Я мог бы писать вам зимою о том, чего вы не знали и что узнали после; но я пишу с удовольствием только тогда, когда я могу получить ответ тотчас же. В Париже я никогда не писал писем за Сену. Так, плавая с вами по Борисфену, отделенный от вас легкой перегородкой, обтянутою тафтою, в одной из великолепных галер этого торжественного и волшебного поезда, я, бывало, только несколько минут дожидался вашего утреннего послания. Нечто в роде перемирия или, лучше сказать, роздых, установленный из взаимной вежливости, дает мне время угощать турок в моей палатке (тоже турецкой) концертами на берегу Дуная; весь гарнизон белградский слушает их с другого берега. Как тот испанский король, который заставлял Фаринелли петь ежедневно одну и ту же арию, я каждый вечер приказываю играть Cosa rara, которая таким образом делается вещью весьма обыкновенною. Красивые еврейки, армянки, иллирийки и сербянки присутствуют при этом; это высшее дворянство Землина. Если какой нибудь турок забредет за нашу черту, я его наказываю, и Осман-паша меня благодарит и говорит, что не может добиться послушания себе. Так как мне веселее дразнить его, чем писать письма с извинениями, то на днях, по случаю празднования победы в Баннате, я зарядил ядрами все наши пушки, чтобы отмстить за убитого часового. Штука удалась, и восемь зевак убито было под крепостными стенами. Паше должно быть, это показалось весьма естественным. Я полагал что он рассердится. Я не жалуюсь на ружейные выстрелы которые весело раздаются иногда, когда я гуляю. Но один полковник на наших аванпостах под Панчовым, в сердцах за то, что также поступили с одним капитаном корпуса Бранаковского, стал жаловаться аге Мустафе, и последний отвечал ему следующими словами: «Кланяюсь тебе, сосед Тершичь. Ты говоришь, что у нас перемирие: я этого не понимаю; ты мне пишешь о белградском паше: я не хочу зависеть от него; ты предлагаешь мне свои услуги в случае нужды: узнай же, что высокая Порта ничего мне не отказывает, и что мне нужно только испить твоей крови; ты говоришь, что я могу положиться на тебя: знай же, что в нынешние времена не должно ни на кого полагаться. Прощай, сосед Тершичь». Вот ответ, который я послал от имени соседа Тершича: «Кланяюсь тебе, сосед Мустафа. Видно, что письмо твое писал турок; я очень рад тому, ибо думал, что уж их нет больше. Ты хочешь испить моей крови? я твоей не желаю; что хорошего в крови какого нибудь аги? Делай, что можешь, приходи, когда хочешь; я приказал своим привести тебя пленником при первом случае. Мне очень хочется увидеть тебя. Прощай, ага Мустафа».