Себастьян Хаффнер - В тени истории

• Название: В тени истории
• Автор: Себастьян Хаффнер
• Издательство: Deutscher Taschenbuch Verlag (dtv)
• Жанр: История
• Год: 1987
• ISBN: 3-423-10805-3

В этой книге представлены двадцать пять статей Себастьяна Хаффнера, написанных в промежутке времени за двадцать лет. Для русскоязычного читателя будет весьма интересно познакомиться как с малоизвестными для нас фактами истории, так и с взглядами и суждениями о них выдающегося немецкого публициста — как всегда, неожиданными и оригинальными. В "Исторических размышлениях" он обращается к истории Пруссии и Парижской Коммуны, к основанию Германского рейха Бисмарком и к захвату власти Гитлером. Он размышляет о роли в современной жизни Западной Римской империи, причем между периодом её упадка и нынешней Европой Хаффнер усматривает удручающие параллели: "Материальное благосостояние и цивилизация стремительно приходят в упадок, если угасает его духовная сущность. То, за что не готовы сражаться, то теряют". В "Биографических эскизах" он рисует портреты Ленина и Мао, Черчилля, Штреземанна и Аденауэра, и приходит при этом к не всегда удобным выводам. И он представляет "Гражданские размышления" об индустриальной революции, о прогрессе, а также о сегодняшней роли мужчины.

Даже если Вы не согласитесь с точкой зрения автора — все равно нельзя не оценить глубину и оригинальность его суждений по самым различным вопросам.

---

Главной причиной было естественно простое экономическое отчаяние. В 1930 году было сломано множество судеб. Безработными стали миллионы, их число увеличивалось, а безработица тогда означала в большинстве случаев голую нищету. И никакая из традиционных политических сил, ни прежнее парламентское правительство, ни новое президентское правление Брюнинга, не знали, что с этим делать. И вот был теперь человек, партия, которые обещали отвести нужду. Как они это будут делать, этого и они не говорили. Тем не менее, они были единственными, которые открыто считали себя способными на это. Плакат на последующих выборах нёс надпись: «Гитлер, наша последняя надежда». Для многих, должно быть для большинства избирателей Гитлера это так и было.

Однако всё же это слишком человечно — объяснять приток масс к Гитлеру только лишь экономической нуждой. В политическом кризисе 1930 года снова открылись также все старые раны из начальных лет республики: «удар кинжалом в спину», ноябрьское предательство, диктат Версаля. Гитлер не только обещал снова создать рабочие места, он обещал также снова сделать Германию великой и могучей. И этим он тоже задел нужный нерв. Германия в 1930 году была больной, но очень сильной страной, и это тайное осознание силы также работало в пользу Гитлера. В массах, которые обратились к нему, жило не только отчаяние, но также и первобытная воля прорыва, желание засучить рукава и ввязаться в драку.

И потом было ещё и третье, деликатное обстоятельство: республика — это чувствовал каждый — была делом прошлым. Она капитулировала весной 1930 года, и то, что теперь снова стремилось к власти, что уже наполовину захватило её — это были силы старых, выживших представителей кайзеровского рейха. Однако Гитлер олицетворял не старое. Он олицетворял нечто новое, не просто то же самое, как старые правые партии, но новый, ещё неопределённый синтез правого и левого, «народное общество», чего всегда желал каждый в отдельности. Выборы Гитлера были также протестом против Брюнинга, против Гинденбурга и прежде всего против аристократических офицеров и консервативной чиновничьей элиты, которые верили, что снова пришло их время. Избиратели Гитлера не желали обратно в кайзеровский рейх и в классовое общество, и Гитлер также не желал этого. Он не был демократическим, естественно нет, однако он был популистским, и это ощущали естественно также старые правые, которые, окопавшись за авторитетом Гинденбурга, стремились к реставрации, и это было для них тревожным.

Им следовало теперь заново сориентироваться и каким–то образом встроить в свои планы неожиданное народное движение. Что было нелегким делом. Частично национал–социалистическое движение было им совершенно несимпатично. Патриотическое и национальное, новая «воля к оружию», страсть маршировать: это все, конечно же, приветствовалось. Однако революционное и неясно социалистическое в национал–социализме, впрочем также и антисемитизм и кроме того плебейское, совсем попросту — хулиганство: это также отталкивало и было опасным. Тем не менее, в качестве противовеса коммунистам, которые также становились угрожающе сильными, можно было бы каким–то образом использовать национал–социалистов. Все, начиная с Гинденбурга, далее Брюнинг и до Шляйхера, приглашали теперь к себе Гитлера, виделись с ним и вели с ним переговоры. Результат не был ободряющим. Гитлер был упрям. Он каждый раз требовал всей полноты власти. Впрочем он и не мог слушать собеседника, а принимавшие его исчерпали запас долгих речей и вообще признали его невозможным. До поры до времени с ним ничего не стали затевать. Однако на настоящее подавление, которое в 1930 году пожалуй как раз ещё и было бы возможным, также не могли решиться. Решение отложили на будущее.

И это также оказалось сравнительно лёгким, потому что Брюнинг теперь неожиданно нашёл новую помощь слева. Угроза Гитлера основательно испугала социал–демократов. Для них Брюнинг с его президентскими чрезвычайными декретами и его заносчивым авторитарным режимом стал меньшим злом, и они решили терпеть его. Социал–демократы, хотя и с уменьшенным влиянием, были всё ещё самой сильной партией, и с их поддержкой Брюнинг неожиданно получил большинство в рейхстаге. Он мог бы, прояви он к тому желание, создать теперь совершенно нормальное коалиционное правительство и управлять совершенно нормально парламентским способом. Однако он не желал этого, а прежде всего он не мог этого сделать. Его задачей ведь было произвести переход к новому авторитарному государству, и он чувствовал себя обязанным исполнить эту задачу. Толерантность со стороны социал–демократов он хотя и принял благосклонно, однако в целом он вёл себя высокомерно и отстранённо, и правил далее при помощи чрезвычайных указов президента, которые по содержанию преследовали всё более суровую политику экономии, причём число безработных постоянно росло и число избирателей, голосующих за нацистов, также росло, как показывали различные голосования в землях Германии.

В немецком понимании истории Брюнинг в настоящее время заслужил славу добросовестного и способного, пусть даже и сухого и неудачливого канцлера, а также последнего защитника республики. Таковым он как раз и не был. В действительности он был назначен первым ликвидатором республики, и даже если он не дошёл до того, чтобы исполнить это поручение, то всё же своим режимом чрезвычайных постановлений он постепенно отучил немцев от мыслей о конституционном парламентском правлении. Он был переходным канцлером, и у его режима благодаря толерантности посредством большинства в рейхстаге ещё была парламентская или полупарламентская наружная поверхность, однако в сущности это был уже президентский режим, получавший свои полномочия уже не снизу, а наоборот, сверху. Это очень отчётливо проявилось при его свержении.

Брюнинг был свергнут не рейхстагом. Там у него до последнего момента было большинство, даже если он его всего лишь «терпел». Он был уволен президентом, а именно очень жёстко и преднамеренно, поскольку Гинденбург больше не был им удовлетворён, а Шляйхер между тем решился на более резкий ход событий с новым, подходящим для этой цели канцлером. Это был Франц фон Папен, человек, которого до того не играл в германской политике никакой роли и для большинства немцев был совершенно неизвестен, хотя и был депутатом от центристской партии в прусском ландтаге. Этот аутсайдер, который и в своей партии находился в изоляции как правофланговый, 1 июня 1932 года Гинденбургом был назначен на должность канцлера по предложению Шляйхера, продвинувшегося до должности министра рейхсвера. Фон Папен образовал «кабинет баронов», провозгласил «полностью новый стиль государственного управления» и прежде всего снова распустил рейхстаг, не дожидаясь голосования по каким–либо мероприятиям.

«Полностью новый стиль государственного управления»: совсем уж несоответствующим это программное заявление Папена не было. Это безусловно был новый стиль. При Брюнинге демократически–конституционные формы правления хотя и были выхолощены, но всё ещё внешне сохранялись. Рейхстаг ещё регулярно заседал. За шесть месяцев правления Папена с 1 июня до 2 декабря 1932 года было двое выборов в рейхстаг, но лишь одно–единственное заседание рейхстага, на котором вновь избранный парламент подавляющим большинством выразил Папену вотум недоверия, однако вслед за этим тотчас же был снова распущен, без отставки канцлера, что тот должен был сделать в соответствии с конституцией. «Нерешительный» Брюнинг ещё уважал формально конституцию. Папен с самого начала вёл себя так, будто её больше не существовало. Он на полных парах приступил к реакционному государственному перевороту, который Шляйхер с Брюнингом спланировали ещё весной 1929 года, и для начала 20 июля 1932 года произвел удар по Пруссии. В этот день он просто сместил прусское правительство и при помощи военной силы изгнал министров из их министерств. Самого себя он сделал рейхскомиссаром Пруссии.

А Гитлер? Его Папен с самого начала планировал «купить», «ограничить» и «ангажировать». Всё это выражения, которые он использовал в отношении Гитлера — как до, так и ещё и после 30 января 1933 года. Для Папена Гитлер был маленьким человеком и карьеристом, если смотреть с высоты богатого большого господина. Гитлер вообще–то сам должен стать кем–то под Папеном, своего рода министром пропаганды, в крайнем случае даже вице–канцлером, чтобы при помощи его демагогических талантов привлечь массы к новому–старому аристократическому правительству. Но политически он хотел его обезвредить; сила национал–социалистов и их движение должны быть сломлены, а именно очень просто — одновременно с ликвидацией демократии. Эта сила в глазах Папена ведь покоилась просто на огромном числе голосов избирателей и мест в рейхстаге, которые удалось получить Гитлеру, и когда у него больше не будет рейхстага или же тот станет совершенно безвластным, тогда из голосов избирателей и мест в рейхстаге не выйдёт ничего. Тогда Гитлер может радоваться, если его «ангажируют» и всё ещё будут разрешать ему играть какую–то личную роль.