Себастьян Хаффнер - В тени истории

• Название: В тени истории
• Автор: Себастьян Хаффнер
• Издательство: Deutscher Taschenbuch Verlag (dtv)
• Жанр: История
• Год: 1987
• ISBN: 3-423-10805-3

В этой книге представлены двадцать пять статей Себастьяна Хаффнера, написанных в промежутке времени за двадцать лет. Для русскоязычного читателя будет весьма интересно познакомиться как с малоизвестными для нас фактами истории, так и с взглядами и суждениями о них выдающегося немецкого публициста — как всегда, неожиданными и оригинальными. В "Исторических размышлениях" он обращается к истории Пруссии и Парижской Коммуны, к основанию Германского рейха Бисмарком и к захвату власти Гитлером. Он размышляет о роли в современной жизни Западной Римской империи, причем между периодом её упадка и нынешней Европой Хаффнер усматривает удручающие параллели: "Материальное благосостояние и цивилизация стремительно приходят в упадок, если угасает его духовная сущность. То, за что не готовы сражаться, то теряют". В "Биографических эскизах" он рисует портреты Ленина и Мао, Черчилля, Штреземанна и Аденауэра, и приходит при этом к не всегда удобным выводам. И он представляет "Гражданские размышления" об индустриальной революции, о прогрессе, а также о сегодняшней роли мужчины.

Даже если Вы не согласитесь с точкой зрения автора — все равно нельзя не оценить глубину и оригинальность его суждений по самым различным вопросам.

---

К этому времени у них была армия добровольцев примерно в четыреста тысяч человек, которая была вновь создана в январе, подавила левые социалистические и коммунистические восстания в Берлине и Баварии и обладала как боевым опытом, так и боевым духом. Для символического или затяжного сопротивления она уж была достаточно сильна. Однако и если отказались бы от вооружённого сопротивления или если бы всё сопротивление было бы сломлено, то возникла бы новая ситуация. Союзники оказались бы обременены прямой ответственностью за оккупированную Германию и одновременно стали бы непосредственно конфронтировать с большевизмом, и именно на Балтике, где к этому времени германские войска сражались под управлением союзников. В тот день, когда истекал срок ультиматума союзников — 22 июня 1919 года — германские войска под командованием британского генерала в борьбе против русских большевиков завоевали Ригу для латышского правительства.

Врождённый недостаток республики

С нашей современной исторической точки зрения мы можем признать, что отклонение немцами ультиматума союзников по всей вероятности предотвратило бы Вторую мировую войну, а именно вследствие того, что ситуация 1945 года уже имела место в 1919 — однако с той разницей, что Германия попала бы под оккупацию и под ответственность союзников не разрушенной и не разделённой, что конфронтация западных держав с большевиками имела бы место не посреди Германии и Европы, а на русской границе, и наконец, что большевики тогда были ещё не правительством победоносной великой державы, а лишь одной из сторон в русской гражданской войне, которую они ещё могли и проиграть. Не будет преувеличением сказать, что при таких обстоятельствах мировая история наверняка пошла бы совершенно в другом и возможно в более счастливом направлении. То же самое имеет силу для немецкой истории, когда делают выводы из опыта второго послевоенного времени. У союзников не было бы иного выбора, кроме как раньше или позже им самим снова установить демократическое германское правительство; и условия, при которых они, когда–либо в двадцатые годы, вернули бы этому правительству суверенитет и окончили бы оккупацию, вряд ли были бы теми же самыми, что и в ультиматуме от июня 1919 года. Зато между тем произошло бы много чего нового.

Всё это, как известно, мудрость тех, кто выходит из ратуши [35]. Немцы в 1919 году не могли знать, что повлечёт за собой отклонение ультиматума союзников. и всё же их первой, верной реакцией было отклонить подписание — приходите и делайте, что хотите. В мае 1919 года у Веймарского Национального собрания был его величайший час — или скажем точнее и аккуратнее: несколько мгновений, которые могли бы повлечь за собой их величайший час. Все партии, от Немецкой национальной народной партии и до независимых социал–демократов, как один человек решились отклонить условия мира. Национальное единство, сломленное поражением, революцией и гражданской войной, казалось, восстанавливается под знаком демократии и парламентского правления. В течение пары недель у немецкой демократии была надежда стать воплощением немецкого патриотизма.

Шанс был упущен, и немецкая демократия вместо этого стала воплощением бесчестности и самоотречения в собственной стране, двуличия и ассигнований за границей — катастрофа, последствия которой Веймарская республика никогда не смогла преодолеть. Майская решимость иссякла под давлением июньского ультиматума и перспектив новой войны. Ведущие политики разбежались по сторонам. Правительство вышло в отставку. Рейхспрезидент, Фридрих Эберт, был настроен совершить то же самое; с усилием его удержали от этого поступка. Нерешительность, дебаты и борьба со своей совестью вплоть до последнего часа истекающего срока ультиматума; на короткий момент у партии сопротивления среди политиков и генералов были даже планы государственного переворота (поскольку руководство рейхсвера было так же раздроблено, как и Национальное собрание). Между тем Парижская конференция с растущей нервозностью ожидала решения о войне или мире, которое она отпасовала побеждённым. В заключение всё сопротивление в Веймаре сникло, и нашлось правительство, которое поставило под договором свою подпись.

Каковы были причины, которые в конце концов сыграли решающую роль? Разумеется, не внутренняя убеждённость и одобрение. Не было никого, кто рассматривал бы мирный договор как справедливый, почётно приемлемый или даже только лишь реально выполнимый. Некоторые из причин, которые приводились для обоснования подписания, были слабыми отговорками — необходимость предотвратить «самое скверное», опасность коммунистического или сепаратистского путча в случае возобновления военных действий или оккупации. Более серьёзным был естественный страх перед возобновлением войны — тот же самый страх, который в странах союзников стал бы заметным, если бы немцы отклонили подписание ультиматума. Однако они проявили его первыми.

Решающими были два аргумента. Первым, сформулированным по просьбе рейхспрезидента генералом Грёнером от имени руководства войсками, был чисто военный расчёт: отклонение подписания означает возобновление войны; война теперь не может быть выиграна; и поэтому её нельзя вести, и поэтому следует подписать договор. Второй аргумент был сформулирован министром финансов рейха следующим образом: «Кто из нас отказался бы подписать, когда его сковали по рукам и ногам, приставили к груди револьвер и в таком положении требуют от него подписи, в случае же отказа его в сорок восемь часов отправят на луну? Под принуждением нет бесчестья».

Оба этих решающих аргумента имели важную оборотную сторону. Если рассмотреть их так сказать в зеркале, то во–первых они свидетельствуют о том, что немцы не рассматривали своё вынужденное подписание как действительно законное, и во–вторых, что они оставляли за собой право возобновить войну, как только её можно будет выиграть. То, что обе этих тайные оговорки не смогут оставаться скрытыми и то, что они смогут отравить отношения Германии с державами–победительницами гораздо глубже, нежели это сделал бы открытый и почётный отказ от подписания, осталось незамеченным. Равным образом не было замечено, что подписание — всё равно, с какими тайными оговорками оно было достигнуто — должно было разделить нацию и дискредитировать республику.

Уходивший рейхсканцлер, Филипп Шайдеманн, сделал патетическое, но верное предсказание: «Рука, подписавшая этот договор, должна отсохнуть». Именно это и произошло. Веймарская республика начала засыхать с того момента, в который она подписала свой собственный бойкот. Несмотря на частичный подъём во второй половине двадцатых годов, с этого момента она оставалась в течение всей своей короткой жизни кандидатом на политическую смерть: олицетворение малодушного самоуничижения для своего собственного народа, двусмысленная политика смягчения и фальши для союзников. Ни вновь пробудившийся германский патриотизм, ни проснувшееся раскаяние союзников не нуждались в Веймарской республике. Оба этих фактора в трагической связке действовали в тридцатые годы на пользу Гитлеру.

Сегодня Версальский договор принадлежит истории. Какие уроки можно извлечь из этой главы прошлого? Для нашей непосредственной ситуации очень мало. Сегодняшняя Европа отличается от Европы 1919 года вплоть до неузнаваемости. Пока Восточная Европа находится под русским, а Западная Европа — под американским владычеством, проблема, которую не смог разрешить Версаль, не стоит вообще — а именно проблема, как можно предотвратить то, что в организованной по национальному принципу Европе в ней будет владычествовать её самая большая нация. Даже в случае отвода русских и американских сил из Европы («disengagement» [36]) она не возникнет ещё раз в форме 1919 года, и именно потому, что Франция и Германия сегодня больше не рассматриваются как неизбежные противники. Мысль о том, что они в таком случае могут совместно вести Европу, даже придать её своего рода единство, не является более утопической.

Совершенно уже не говоря о революции, которая произошла с 1919 года в отношениях между Францией и Германией, европейский национализм сегодня нельзя больше сравнивать с тогдашними временами. Евангелие Вильсона, которое столь мощно подействовало в Азии и в Африке, несколько поблекло в Европе. Возможно, что новые принципы, в соответствии с которыми старый континент однажды попробует реорганизоваться — если он получит для этого шанс — пока еще находятся в зачаточном состоянии и их сложно различить. Однако одно ясно уже сейчас: это не будут более принципы 1918–1919 гг.

Всеобщий урок, который дала нам история Версальского договора — всем нам, англичанам, американцам, французам и немцам — это повод задуматься и скромность; почти что следовало бы употребить старомодное и выспреннее слово «смирение». Это не является той страницей истории, какой гордятся; никто из участников, с обеих сторон, не вышел из неё со славой. У всех были свои оправдания, однако все оказались несостоятельными — будь это недостаток мудрости, будь это недостаток мужества. Сумасбродство союзников и слабость немцев соединились, чтобы породить скверный, отравленный мир.