Себастьян Хаффнер - В тени истории

• Название: В тени истории
• Автор: Себастьян Хаффнер
• Издательство: Deutscher Taschenbuch Verlag (dtv)
• Жанр: История
• Год: 1987
• ISBN: 3-423-10805-3

В этой книге представлены двадцать пять статей Себастьяна Хаффнера, написанных в промежутке времени за двадцать лет. Для русскоязычного читателя будет весьма интересно познакомиться как с малоизвестными для нас фактами истории, так и с взглядами и суждениями о них выдающегося немецкого публициста — как всегда, неожиданными и оригинальными. В "Исторических размышлениях" он обращается к истории Пруссии и Парижской Коммуны, к основанию Германского рейха Бисмарком и к захвату власти Гитлером. Он размышляет о роли в современной жизни Западной Римской империи, причем между периодом её упадка и нынешней Европой Хаффнер усматривает удручающие параллели: "Материальное благосостояние и цивилизация стремительно приходят в упадок, если угасает его духовная сущность. То, за что не готовы сражаться, то теряют". В "Биографических эскизах" он рисует портреты Ленина и Мао, Черчилля, Штреземанна и Аденауэра, и приходит при этом к не всегда удобным выводам. И он представляет "Гражданские размышления" об индустриальной революции, о прогрессе, а также о сегодняшней роли мужчины.

Даже если Вы не согласитесь с точкой зрения автора — все равно нельзя не оценить глубину и оригинальность его суждений по самым различным вопросам.

---

Демографическая и иммиграционная политика 18 века — это самая любезная черта Пруссии, но как раз эта любезная черта служила в основе своей самому нелюбезному, а именно прусскому милитаризму — поразительно, как всё взаимосвязано. Пруссия в этом столетии стала убежищем и спасительной гаванью для преследуемых, оскорблённых и униженных всей Европы, почти как Америка в 19 веке. В течение целого столетия можно было наблюдать постоянный поток в Пруссию эмигрантов и преследуемых по религиозным мотивам. Французские гугеноты, зальцбургские протестанты, вальденсы [15], меннониты, шотландские пресвитерианцы, а также иудеи, даже при случае католики, которым не было вольготно в более суровых протестантских государствах. «Если прибудут мусульмане, мы им построим мечети», — говорил Фридрих Великий. Были рады всем, и все они могли продолжать разговаривать на своем языке, соблюдать свой образ жизни и «спасать свою душу по своему обычаю».

Прусское государство было справедливым по отношению к каждому новому подданному. Оно также не было мелочным, когда речь шла о том, чтобы брать себе на службу на самые высокие посты выдающихся иноземцев, которые этого желали. Всё это славно действовало и было человеколюбивым. И это было ведь тоже. Однако не человеколюбие было мотивом Пруссии при проведении этой весьма либеральной иммиграционной и демографической политики. Человеколюбие было побочным продуктом. Мотивом были государственные интересы, да, если угодно — милитаризм. Королю нужны были солдаты; а государству требовались люди, которые солдат кормили, одевали и вооружали. Прежняя Пруссия не только была территориально раздроблённой, но она также была малонаселённой. Обе проблемы следовало решить, если она желала консолидироваться как государство; и, можно так сказать, одну проблему решить при помощи решения другой. «Людей я почитаю выше всяких богатств», — провозгласил Фридрих Вильгельм I. и ещё более ясно выразился Фридрих Великий: «Первоосновой, самой общей и самой верной, является то, что истинная сила государства состоит в его высокой численности населения». Больше людей, безразлично каких, более многочисленная армия, и затем, при помощи этой армии, расширение территории — таков был рецепт успеха Пруссии при правлении её великих королей 18 века.

Нельзя сказать, что это не оправдало себя. Прусская история в 18 веке — это история огромных успехов. Когда она была основана в начале столетия, то словосочетание «прусское королевство» было ещё почти шуткой. В конце столетия это была настоящая великая держава, разумеется всё же ещё самая малая среди держав Европы, но всё же признанной и допущенной в члены этого эксклюзивного клуба. Её территория, которую в начале едва ли можно было так назвать, протянулась теперь от Эльбы до Пилицы — Варшава с 1795 года была прусским провинциальным городом, — а её влияние простиралось от Эльбы до Рейна. Наполеон, который некоторое время был с Пруссией в очень хороших отношениях, в 1804 году предложил королю Фридриху Вильгельму III. провозгласить себя «Императором Пруссии», и это больше не было шуткой.

Двумя годами позже правда наступило крутое падение, а уже за пятьдесят лет до этого, во время Семилетней войны, Пруссия два–три года стояла на краю пропасти. Здесь не следует пересказывать историю прусских войн, побед и поражений. Россбах и Лёйтен, Колин, Цорндорф и Кунерсдорф, позже Йена, Лейпциг и Ватерлоо — сегодня вовсе не хотят более знать об этих событиях более точно и не нуждаются в этом. Однако о чём имеет смысл как и прежде поразмышлять, когда хотят понять прусскую историю, это следующее:

Никакое другое европейское государство, когда оно проигрывало битву или даже войну, не ставило на карту всё своё существование. Франция, Англия, Испания, теперь и Россия, тогда ещё и Австрия — это были прочные величины, без которых никто не мог представить себе Европу. Но Европу без Пруссии мысленно можно было себе представить. Против этого не помогали все военные успехи. Она была такой новой. У людей ещё свежа была в памяти Европа без Пруссии, и никто тогда не ощущал отсутствия Пруссии. С тех пор, как она существовала, она напротив казалась большинству её соседей чрезвычайно ненужным нарушителем спокойствия. Никто не приглашал эту маленькую страну в круг европейских великих держав. Она в него втиснулась, она в него напросилась. Как это создавалось в течение столетия — с умом, хитростью, нахальством, коварством и героизмом — это было стоящее лицезрения представление. Но этим Пруссия не заставила себя полюбить, и план — снова её ликвидировать и поделить её территорию между другими государствами — всегда витал в воздухе. Пруссия так сказать возникла из ничего, существовала, со всей своей неприступной силой, всегда на границе небытия — и каким–то образом сюда вписывается то, что в настоящее время она снова исчезла в небытие.

Она едва избежала этого во время Семилетней войны, и после поражения в войне с Наполеоном в 1806 году казалась вновь очень близка к исчезновению. Оба раза Пруссия избегла уничтожения только вследствие чрезвычайной удачи, разумеется, соединенной с героическим упорством, без которого удача каждый раз приходила бы слишком поздно. И во второй раз она вышла из этой передряги не совсем целостной, не совсем неизменившейся. Прусская история в 19 веке продолжалась ещё долго, и в ней были ещё величественные эпизоды, но собственно прусская история успехов пришла к концу при Наполеоне, и классическая Пруссия, которая ещё и сегодня способна нас восхищать — это холодное, блестящее, жёсткое и при всей жёсткости в то же время столь просвещённое, прогрессивное и свободомыслящее государство разума — не пережила эпохи Наполеона. В 1815 году из бездны, в которую упала Пруссия, она восстала другой, изменившейся.

Набожное государство романтики

Столь коротка прусская история — и Пруссия играла в ней три, даже четыре совершенно различных роли, она дважды или даже трижды совершенно меняла весь свой характер, и собственно, когда говорят «Пруссия», следует всегда прибавлять, о какой именно Пруссии идёт речь. Это связано с тем, что Пруссия как раз была не естественным образованием, а искусственным, государством, которое само себя сделало и в определённом смысле было каждый раз таким, каким оно быть желало. Пруссия не только в географическом смысле не имела прочного местопребывания — она между 1740 и 1866 годами на карте Германии и Европы каталась туда и сюда подобно шарику ртути на стекле; она также неоднократно меняла свою внутреннюю сущность.

Была классическая Пруссия 18 века; романтическая Пруссия половины столетия между Наполеоном и Бисмарком; немецкая национальная Пруссия эпохи Бисмарка и после него; и, если угодно в качестве эпилога, в заключение также и республиканско–демократическая Пруссия Веймарского периода, которая интересным образом предвосхитила пару отчётливых характерных особенностей сегодняшней Федеративной Республики.

Однако сейчас нам следует бросить короткий взгляд на изменившуюся Пруссию, которая вышла из наполеоновской пробы на прочность, на романтически–реакционную Пруссию эпохи Реставрации и бидермайера [16]. Классическая Пруссия 18 века была прогрессивной, воинственной и отличалась свободомыслием; она была государством Просвещения. Пруссия периода Реставрации была реакционной, мирной и набожной; государством романтизма. Не было случайностью, что в этой романтической Пруссии Берлин со своими представителями творческого семейства — Тиек, Арним, Фуке и Шамиссо — стал столицей романтической школы. Романтическим и реакционным была разумеется вся наступившая теперь эпоха, и в этом отношении Пруссия снова осталась верной себе, когда она — как обычно — шагала в ногу со временем.

Пруссия сделала это также и в эру Наполеона — она на свой лад восприняла современные французские идеи и попыталась внедрить их в политику реформ. Но очень уж много из этого не получилось, и в решающий последний момент Пруссия всё же присоединилась к коалиции старых держав и победила с ними вместе; тем самым реформы были парализованы. В то же время это однако спасло Пруссию от угрозы распада и ликвидации. Над Пруссией времен Меттерниха [17] в качестве молчаливого девиза стояли слова: «Мы спаслись ещё раз".

Она стала в высшей степени миролюбивым, даже трусливо нерешительным, тихим и скромным, разумеется также более чем реакционным государством, которое тесно и боязливо присоединилось, даже скорее ухватилось за своих более крупных и более сильных союзников Россию и Австрию, которые спасли её в 1813 году. В своём завещании 1835 года Фридрих Вильгельм III. призывал своего наследника: «Не забывай способствовать согласию между европейскими державами, насколько это в твоих силах. Однако прежде всего Пруссия, Россия и Австрия не должны никогда отделяться друг от друга; их единение следует рассматривать как краеугольный камень великого европейского альянса».