Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3

• Название: Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3
• Автор: Андрей Болотов
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-85255-385-9, 5-85255-382-4

Автор этой книги Андрей Болотов - русский писатель и ученый-энциклопедист, один из основателей русской агрономической науки.

Автобиографические записки его содержат материалы о русской армии, быте дворян и помещичьем хозяйстве. Он был очевидцем дворцового переворота 1792 года, когда к власти пришла Екатерина II. Автор подробно рассказывает о крестьянской войне 1773 - 1775 годов, описывает казнь Е. И. Пугачева. Книга содержит значительный исторический материал.

---

 Не успел я сего от себя спровадить, как являются ко мне наилучшие из тамошних купцов, пришедшие также на поклон со множеством кульков, набитых всякою всячиною, или так называемым хлебом и солью; ибо надо знать, что Богородицк составлял тогда ни село, ни город, а некакой междуумок между ими. В старину был он городом с деревянною рубленою крепостью, и живали в нем, по обыкновению других городов, воеводы, имевшие свою городскую канцелярию, а купцы ратушу. Но как заведен был в волости сей большой казенной конской завод, то уничтожено было воеводское городское управление и живали тут управители при заводе с своими конюхами и конюшенными служителями. Когда ж завод конской тут уничтожен, и волость сия исключена из дворцовых и переименована в собственную императрицыну волость, и соединение купленною Бобриковскою волостью, то уничтожено и все относящееся до конского завода и из бывшего правления основано уже тогдашнее особое волостное. Купцы же остались жить в домах своих по–прежнему, имели хотя также свою ратушу, но во многом зависели от управителей тогдашних, как первенствующих особ во всем тамошнем селении. А таким же образом зависели от них во многом и множество еще живших тут конюхов, и других конюшенных нижних чиновников; а по всему тому и приходили ко мне, наилучшие из тамошнего и весьма еще бедного купечества на поклон. Я всех их непреминул обласкать наивозможнейшим образом, и поступил с ними как с людьми, несостоящими хотя у меня в команде, но во многом от меня зависящими.

 По отпуске сих, собравшись, отправился я в тамошнюю волостную канцелярию. И как была она недалеко, и только чрез площадь от моего обиталища, то пошел я туда пешком при провождении двух вестовых из солдат, при мне уже находившихся. Канцелярия сия находилась тогда еще на тамошней высокой и красивой башне или колокольне в комнатках, сделанных над сквозными воротами, под колокольнею находящимися. Я принужден был взбираться на нее по превысокой и крутой круглой лестнице, и взошед нашел всю ее наполненную множеством народа. Вся военная команда, состоящая в нескольких унтер–офицерах, капралах и человеках в 20–ти солдат, находилась тут в собрании, равно как и прочие разного рода нижние чиновники и мастеровые, как–то: магазей–вахтеры, столяра, слесарь, кузнецы, служащие при казенных тамошних лошадях конюха гошпитальные служители, живописец стекольщик, и наконец прочие канцелярские служители, состоящие в нескольких человеках копиистов. Оба первые канцеляриста, Варсобин и Щедилов, представляли мне их всех тут но порядку, и рассказывая о каждом из них подробности, а именно: кому из них поручены и какие должности, и кто из них приставлен был к лесам кто к отдаточным землям, кто к материалам и так далее.

 Я всех их, по обыкновению своему, приветствовал благоприятным образом, и отпуская их к своим делам, заметил, между прочим, одного молодого и с виду жалковатого человека в простом нагольном овчинном тулупе. И как он при выходе показался мне как–то особливого примечания достойным, то спросил я: «Это что за человек?» — Это–де, — сказал мне усмехаяся Варсобин: стекольной подмастерье, принятый его сиятельством для вставливания при строениях стекол, и зовут его Вильгельмсом. Удивился я, сие название услышав, и спросил далее: «Да какой он, русской, что–ли?» — Нет, де, а немец. — «Ба! ба! ба! сказал я: у вас и немцы еще здесь есть, кликните–ко его ко мне!» — «Александра Давыдович! Пожалуйте–ка сюда», закричал Варсобин. Он тотчас и воротился, и тогда начал я с ним по–немецки говорить. Бедняк обрадовался неведомо как, услышав, что я говорю его природным языком, и стал мне кланяться и себя рекомендовать. Я обрадовался услышав, что говорил он сим любимым мною языком довольно изрядно; но как мне некогда было тогда долго с ним растабарывать, то сказав ему, чтоб он пришел ко мне на квартиру, отпустил его, приласкав обыкновенным образом, и Александра мой Давыдович полетел почти без памяти от радости вниз по лестнице.

 По выходе всех стал я осматривать всю канцелярию и обо всем расспрашивать. Она состояла из трех комнат: в средней и просторнейшей стояли столы всех трех повытьев, и при них все канцелярские служители и писцы, коих всех было человек почти до десяти. В одной из побочных и также довольно просторной комнате стояло несколько больших сундуков, и в одном из них хранилась денежная казна, охраняемая стоящим часовым с обнаженным тесаком; другие наполнены были письменными делами. Другая побочная и небольшая комната составляла так называемую судейскую. По введении в оную меня моими так сказать секретарями, увидел я тут, к удивлению моему, порядочный судейский стол, покрытой красным сукном и с стоящим на нем зерцалом и лежащими на нем несколькими книгами. Поразился я, сим зрелищем, и сам себе сказал: «Вот, сударь! Судьба не думано — не гадано, доставила и мне случай сидеть за красным сукном и за зерцалом»! Но как мне все канцелярские обряды, хранимые тут во всей их старинной форме, вовсе были незнакомы, и я не знал за что приняться, то представлял тогда истинно смешную фигуру, но доволен был господином Щедиловым, которой тотчас стал мне, севшему в свои кресла, представлять приготовленные уже ими списки и ведомости обо всем нужном. Но как мне за наступившим тогда уже обеденным временем некогда было рассматриванием оных заниматься, то спросил я только всели нужные бумаги у них заготовлены для представления мне от себя к князю с донесением обо всем, что я нашел тут. — «Все–де почти готовы, сказали мне оба мои секретари, и немногое только осталось». — Так поспешите–же, пожалуйте, к завтрему докончить, чтоб я мог все увидеть и во все войтить и потом репортовать к князю. Сказав сие не стал я долее медлить, и возвратился к домашним моим, дожидавшимся меня уже с накрытым столом обедать.

 Сим кончу я сие мое письмо, сказав вам, что я есмь ваш и прочее.

(Генваря 18–го дня 1809 года).

ПОСТУПКА С ВЕРЕЩАГИНЫМ.

Письмо 186–е.

 Любезный приятель. Отобедавши с моими домашними, употребил я все достальное время того дня на осматривание служб и прочего строения на управительском дворе; и нашед все нужное, был доволен тем, что в рассуждении сего не было мне нужды хлопотать. Кроме кухни, погребов, амбара и людских изб, находилось еще множество мазанок, сараев для лошадей и скота. В них содержались не только казенные лошади, содержимые на казенном коште для разъезда управителя, и которых было так довольно, что мне не было нужды держать своих собственных, и я мог оных всех отправить в свою деревню. Но кроме их содержалось еще несколько казенных жеребцов в пользу крестьян, для припуска к кобылам их; также содержан был в хлеву превеликий казенный бык для такого же употребления. Мазаночными сараями и отделами сими окружен был со всех трех задних сторон управительский дом, но все сие покрыто было камышом. Одного только недоставало, и весьма нужного для меня: не было нигде ни малейшего цветничка и садика, поелику никто из моих предшественников не имел к ним охоты. Но сии положил я неотменно в следующую весну завести, и помышлял уже о том, где бы назначить под них место, но к неудовольствию не находил нигде вплоть подле моего дома, чего мне хотелось. Весь он расположен был так, что нигде не можно было к нему с садом приютиться, и потому другого не находил, как предназначить к тому место уже за мазанками в конце двора, а цветничок хоть маленькой сгородить себе, пред окнами дома на улице.

 По осмотрении всех сих ближних предметов, и отложив обозревание прочих до последующего дня, принялся я за обранжирование своих собственных комнат: то есть маленького своего кабинета и комнатки пред оным. Были они обе хотя очень тесноваты, так что мне не можно было никак поместиться в них со всею моею рухлядью, но как переменить того было нечем, то принужден был довольствоваться уже и оными; и призвав столяра, велел наделать в них поболее шкапчиков и полок, где б мне можно было установить свои книги, картузы и другие вещи; а в кабинетце ассигновал себе уже местечко под окошечком, и поставив небольшой столик, кое–что на нем уже и пописался. В проходной же комнатке пред оным установил я большой стол, как для работ, требующих большего простора, так и для моих писцов и учеников, если какие случатся, которыми и непреминул я в скором времени запастися, ибо не любил быть без оных.

 Между тем как я ранжированием всего в моих кабинетах занимался, явился ко мне и господин Вилимзон, помянутой немец–стекольщик, и я, разговорившись с ним поболее, узнал его короче. Все его там почитали полушутиком и над ним подсмеивались; но мне, как любящему всех иностранцев, показался он более жалким, нежели посмешища достойным молодым человеком. Был он хотя не хитрый, а простодушный человек, однако не совсем глупый, и нельзя было никак назвать его дураком, хотя и было в поведении его нечто такое, что заставливало иногда над ним трунить и смеяться. Но как он по–немецки говорил порядочно, то для меня всего приятнее было, что я нашел в нем человека, с которым мог я заниматься разговорами на сем языке. А потом узнав, что он жил на островке в гошпитале и в самой нужде и бедности, то из единого человеколюбия велел ему ходить как можно к себе чаще, и поснабдил его кое–чем нужным. Впоследствии же времени я за простоту, добросердечие, услужливость и сиротство так его полюбил, что приобщил его почти к числу своих домашних. Он живал почти безвыходно у нас, и мы его и поили, и кормили, и одевали; и бедняк так тем был доволен, что не знал как и чем возблагодарить меня за то. Но я доволен был тем, что он с малюткою сыном моим съютился и заставил его себя полюбить; а сие и принесло нам ту выгоду, что оп мог начать учить его немецкой грамоте и отправлять почти должность его дядьки. Сверх того и самим нам доставлял он много приятных минут, ибо и мы–таки над ним иногда шучивали, и нередко до слез почти смеивались.