Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3

• Название: Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3
• Автор: Андрей Болотов
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-85255-385-9, 5-85255-382-4

Автор этой книги Андрей Болотов - русский писатель и ученый-энциклопедист, один из основателей русской агрономической науки.

Автобиографические записки его содержат материалы о русской армии, быте дворян и помещичьем хозяйстве. Он был очевидцем дворцового переворота 1792 года, когда к власти пришла Екатерина II. Автор подробно рассказывает о крестьянской войне 1773 - 1775 годов, описывает казнь Е. И. Пугачева. Книга содержит значительный исторический материал.

---

 Признаться надобно, что хитрость сия вздурила сего корыстолюбца. Он зарычал огнем и пламенем и думал потрясти горами самыми, бросившись в земской и уездный суды с воплями и жалобами на меня; но того не знал и не ведал, что тут приготовлен был для его другой удар, всего меньше им ожидаемой и его еще больше поразивший. Я предвидел все сие и не преминул взять нужные предосторожности, и самая сия предосторожность составляла мою вторую стратагему и состояла в следующем:

 Мне вспомнилось то обстоятельство, что главной его поверенный и производитель всех его дел, Деревенский, был собственно банкрот и находился у кого–то, по обыкновению, на расписке. А как таковых дурных людей не велено законами ни до каких важных дел, подрядов и доверенностей допускать и им верить, то дабы вдруг и нечаянно остановить все его письменные и плутовские на меня ябеды и просьбы, прицепился я к сему обстоятельству и пред самою святою неделею подал от себя в уездный суд громкую и такую против сего, г. Деревенского, бумагу, что поразил его ею как громовым ударом, и не только принудил совершенно замолчать, но и все дела г. Игнатьева привел в опасность приттить в совершенное замешательство, ибо я требовал исполнения во всей точности закона, и не только не принимать от сего презрительного человека никаких объявлений и просьб, но и самого отрешения его, как негодного человека.

 Обоими сими, в одно почти время произведенными и всего меньше ожидаемыми ударами толико сразил я господина Игнатьева, что как он ни прыгал и ни ярился и сколько и слышать того не хотел, чтоб унизить себя перед князем и просить у него того из милости, что надеялся получить сам собою и нартом, но наконец принужден был спашевать, укротиться и не только сделаться посмирнее, но подхватя почтовых, скакать в Москву к князю, и позабыв свою гордость и высокоумие, ему кланяться и просить о помиловании; а князь сего только и добивался.

 Но что собственно у него с ним происходило и на чем они расстались, того мне хотя в точность было и неизвестно, но то только знаю, что мне дано было знать, чтоб я не так жестоко и сильно ополчался против господина Игнатьева, а довольствовался только недаванием квартир его бочкам; да и сие приказано было, так сказать, сквозь зубы и таким тоном, что я мог заключить из того, что желание князя состояло в том, чтоб мне по–прежнему и в рассуждении Игнатьева смотреть колико можно сквозь пальцы и не слишком настоять, чтоб все шло по точности законов.

 Сие повеление привез ко мне сам г. Игнатьев. Как он в сей раз был смирнее самого агнца, и к самому ко мне очень почтителен и снисходителен, то и рад я был, что дело сие сим образом кончилось, и я от сего негодного человека отвязался; ибо признаться надобно, что хлопоты и дрязги, бывшие с ним, мне уже наскучили, и тем паче, что я собственно сам при сем деле ничем не интересовался, почему и нужды мне дальней не было, как бы ни происходило оное, и я тем охотнее склонился на униженнейшую его просьбу, чтоб ему с своей стороны не делать никакого притеснения. Но как ему хотелось бы, чтоб я ему несколько и помогал, то в сем отказал я ему напрямки, как нимало того незаслуживающему, и не обинуяся сказал, что я не намерен никак мешаться в сие дело, но как до того был чист и ничем не замаран, так и впредь хочу таковым же остаться; а довольно с него, когда я ему ничем умышленным мешать и притеснять его с своей стороны не стану.

 Всходствие того и отменил я прежнее приказание и довольствовался только подтвердительным приказанием всем старостам, чтоб они выставкам сим отнюдь не отводили квартир. Но как я легко мог заключать, что сие всего труднее было им исполнить и что поверенные г. Игнатьева найдут средство их задобрить и до того довести, чтоб они молчали и не видели того, есть ли они у кого из крестьян, по добровольному согласию, сами собою избы и места для продажи вина нанимать станут; то хотя и не имел я уже причины сему препятствовать, поелику то почлось бы с моей стороны притеснением, однако опасаясь, чтоб мне не претерпеть впредь чего–нибудь и за сие от сумасбродного моего князя, вздумал и в рассуждении сего пункта употребить для обезопасения себя одно политическое средство, состоявшее в том, чтоб в каждую субботу, когда собирались ко мне, по обыкновению, все старосты, повторять и подтверждать им вновь помянутое приказание, однако без дальнего на то настояния, а единственно для того, чтоб в нужном случае можно б мне было на сие сослаться и чем–нибудь себя оправдать. Последствие и доказало, что предосторожность таковая была и необходимо надобна, и я очень собою был доволен, что ее употребил, ибо она, как после упомянется, послужила мне в великую пользу и спасла меня от великого бедствия, и помогла разрушить злые ковы всех моих недоброхотов и бесстыднейших клеветников и завистников. Но я удалился уже от нити моего повествования. Теперь, возвращаясь назад к тому пункту временя, на котором я остановился, скажу, что помянутый сумасбродной ордер и новые хлопоты, им мне наведенные, были причиною тому, что я и бывшую в сей год в начале апреля святую неделю провел по причине вышеупомянутых дрязгов не слишком весело; однако мы все–таки не оставляли между делами заниматься безделицами, и я не упускал, так сказать, ни одной минуты, чтоб ее не употреблять в какую–нибудь пользу. С одной стороны, при всех моих тогдашних хлопотах и недосугах, продолжал я временно учить и наставлять всех детей, приходивших ко мне временно гурьбою из нашего пансиона; с другой, занимался ежедневно почти сочинением разных экономических пьес и ответов на письма моих корреспондентов, которых накопилось уже довольно, и они, несмотря на пресечение издаваемого мною «Сельского Жителя», продолжали со мною переписываться и подавать мне тем отчасу новые поводы к писанию; а с третьей, продолжал я заниматься и разными мелочными своими затеями и выдумками, к которым относились изобретения мои составлять прекрасные гравированные на стекле, по серебру и золоту картинки, также опыты мои к переводу печатных кунштов на стекло, и некоторые другие мелочи и любопытные вещицы. А в занятиях сих, равно как и в продолжаемых съездах и свиданиях с друзьями и провел я почти нечувствительно все достальное зимнее время. А с окончанием оного дозвольте мне и сие мое письмо кончить и сказать вам, что я есмь ваш, и прочее.

(Декабря 5–го дня 1809 года).

Письмо 199–е.

 Любезный приятель! Вскрывшаяся вместе с апрелем весна, преподавшая мне множество поводов к надворным делам и упражнениям, положила наконец предел большей части моих комнатных занятий; ибо как я принужден был всякий день быть на дворе и распоряжать разными работами в саду и в других местах, а сверх того и ездить то туда, то сюда, для осмотров и других надобностей, то некогда мне было заниматься прежними безделушками. Я урывал только все праздные минуты на соответствование моим корреспондентам на письма, получаемые от них еженедельно, сочиняя и располагая оные таким образом, чтоб могли они напечатаны быть в затеваемом мною и оном ежемесячном экономическом журнале, которой не выходил у меня из ума, и мне все хотелось его издавать, несмотря на всю малую удачу окончившегося уже тогда моего «Сельского Жителя». Всходствие того и продолжал я ревностно трудиться над заготовлением заблаговременно пьес для сего нового журнала, располагаемого уже совсем иным и отменным от прежнего образом.

 Относятельно до надворных работ памятно мне, что между прочими разными затеями напади на меня около сего времени охота выдумывать и чертить лабиринты; и как мне удалось выдумать очень хороший, то по нетерпеливости моей и любопытству, восхотелось мне произвесть его и в натуре и насадить сплошными лозовыми кольями. Для сего избрал я довольно просторное место за рекою Вязовкою, на выезде из нашего селения, подле каменного нашего гостиного двора и при большой дороге, и трудился несколько дней до поту лица своего над посадкою сего огромного лабиринта, и воображал себе, что выйдет из того необыкновенная и редкая штука. Но надежда меня обманула. При переменившихся во многом обстоятельствах, принужден я был впоследствии временя оставить оной без призрения и к неудовольствию своему видеть все труды мои, к тому употребленные, уничтожившимися и пропавшими тщетно.

 Впрочем памятно мне, что около сего времени получили мы новую себе знакомку и соседку, в одной и с молодых уже лет вдове, госпоже Алабиной, сестре родной господ Полуниных. Она, имея у себя сына и двух дочерей, отдала первого в пансион учиться, и по поводу сему расположилась переехать из своей епифанской деревни жить у нас в Богородицке, где имела она небольшой домик. Звали ее Анною Ивановною, и она сделалась к нам так приверженною, да и мы, и о доброте и простоте ее характера, так ее и всех детей ее полюбили, что с самого сего времени основалась у нас с сим домом тесная дружба и знакомство, которое продолжается и поныне, хотя она и сын ее давно уже находятся в числе мертвых, а остались от ней только две дочери, из которых одна, старшая, в девушках, живет и поныне в Богородицке, а меньшая, проживавшая в молодости у нас и делавшая дочерям моим компанию, чрез посредство наше вышла потом замуж за сына прежнего моего друга и соседа, г. Ладыженского, владеющего ныне отцовским имением в Сенине и продолжающего с домом нашим приязнь и дружество.