Алан Паулс - Прошлое

• Название: Прошлое
• Автор: Алан Паулс
• Издательство: Азбука
• Жанр: Любовные романы
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9985-0609-3

Впервые на русском — пожалуй, самый знаменитый латиноамериканский роман последних лет, лауреат нескольких престижных премий и номинант международной «IMPAC Dublin Literary Award», переведенный на многие языки мира. «Прошлое» называли «головокружительной сексуальной одиссеей», сравнивали с «Игрой в классики» Кортасара и «Деньгами» Мартина Эмиса, с признанными шедеврами Пруста и Набокова. В 2007 году роман был экранизирован Эктором Бабенко (лауреатом «Оскара» за «Поцелуй женщины-паука»), причем главную роль исполнил Гаэль Гарсиа Берналь, звезда фильмов Альмодовара. Главные герои книги, Римини и София, решают разойтись после двенадцати лет совместной жизни. Римини, переводчик (которому однажды доведется сопровождать знаменитого французского философа Жака Дерриду во время его визита в аргентинскую столицу), делает осознанный выбор — сошествие в ад жизни рефлексирующего холостяка. София же, чья любовь к нему лишь крепнет, вступает в «Общество женщин, которые любят слишком сильно» имени Адели Г. — злополучной дочери Виктора Гюго, которую обессмертил своим знаменитым фильмом «История Адели Г.» Франсуа Трюффо…

---

Жаждущие прочувствовать на себе этот эффект в полной мере, Римини и София рассматривали картину практически в упор, так что от их дыхания начинало запотевать прикрывавшее холст стекло, и в какое-то мгновение два туманных облачка одновременно закрыли две точки — два глаза, смотревшие на них с холста. Кто посмел бы прервать это упоение? Ведь так и нужно было, по замыслу художника, рассматривать его творение — долго и в упор. К разочарованию Софии и Римини, «Портрет призрака» оказался единственной картиной Рильтсе, которая находилась на тот момент в открытой экспозиции музея. Какой-то аргентинец — аргентинцы, встретив на другом конце света соотечественников, всегда стремятся поведать им какую-нибудь неприятную новость — поспешил сообщить им об этом еще на лестнице у входа в музей, по ступенькам которой они поднимались чуть пошатываясь, опьяненные предвкушением предстоявшего им наслаждения. Выяснилось, что остальная часть коллекции Рильтсе (диптихи, триптихи, обработанные фотографии и даже монументальная картина «Центр события», которую по прошествии четверти века незадолго до этого вернули из немецкого плена) была месяца на три перевезена в какое-то государственное хранилище в окрестностях Лондона — там, вдали от восхищенных зрителей, ей предстояло пробыть, пока велись работы по ремонту и реорганизации музея.

София в течение двадцати минут пыталась выяснить в администрации, как на самом деле обстоят дела с экспозицией, а Римини в это время дал волю чувствам, высказав все, что думает, рабочим, ходившим взад-вперед — по его мнению, абсолютно бесцельно — по лесам, выстроенным перед фасадом здания музея. Приехать с другого конца света — и, спрашивается, ради чего?.. Да по какому праву… Неужели нельзя было хотя бы сообщить об этом заранее… Мысленно он пытался подыскать оправдание сотрудникам музея, затеявшим ремонт, и одновременно как-то утешить самого себя, — но помимо его воли воображение рисовало разнообразные способы жестокой мести. В конце концов Римини пришел к выводу, что лучше всего будет наказать этих нелюдей презрением — вообще не заходить в музей. «Да пошли они на хрен…» — «Ты серьезно? — переспросила София, которая, похоже, в тот вечер решила взять на себя роль утешительницы. — Римини, мы ведь все равно уже здесь. В конце концов, лучше хотя бы одна картина, чем вообще ни одной. Пойдем». И они пошли. Римини, чтобы все же хоть как-то досадить недругу, шел по вестибюлю музея, демонстративно громко шаркая подошвами, как усталый, сбивший ноги пилигрим. София восприняла этот демарш по-своему и предложила сделать остановку — посидеть немного в кафетерии при музее. Если она полагала, что таким образом ей удастся отвлечь Римини и хотя бы немного сгладить мрачные впечатления от посещения этого музея, то просчиталась — Римини совсем поплохело. Как и от всего музея, от кафетерия на время ремонта осталась, наверное, половина, если не четверть помещения; более того, этот уголок зала был отгорожен от зоны ремонта лишь фанерными щитами, сквозь которые доносился практически неприглушенный стук молотков, а время от времени прорывались и озорные облачка белой меловой пыли. София, никогда не стеснявшаяся и не боявшаяся взять на себя ответственность за неверное решение, принятое по ее настоянию, в качестве компенсации за страдания предложила Римини посидеть за столиком и отдохнуть, пока она постоит в очереди за кофе. Римини, к своему собственному удивлению, с готовностью принял это предложение. (София тоже немало удивилась его решению. Всякий раз, когда она предлагала ему пожертвовать собой ради него в какой-нибудь мелочи, это предложение встречало с его стороны самый решительный отказ. На какую-то долю секунды София даже замерла на месте в нерешительности, словно не зная, что делать дальше, а затем все же пошла к буфетной стойке, мысленно пытаясь совместить накопленный опыт поведения в таких ситуациях с неожиданным поворотом событий.) Римини же не то чтобы не испытал привычного порыва галантности, но был в тот момент настолько истерзан — всякого рода разочарования производили на него не столько психологический или эмоциональный, сколько физический эффект, — что мечтал лишь об одном: на время избавить собственные ноги от невыносимого груза собственного тела. Не прошло и пяти минут, как София вернулась, неся поднос с двумя пластиковыми стаканчиками кофе и пластмассовой же тарелкой с парой пирожных; к этому моменту ладони Римини, его запястья и даже левая щека, которой он в минуту усталости ткнулся в стол, были перемазаны штукатурной пылью. Следом за Софией шествовал высокий, очень худой мужчина в костюме, исполненный какого-то неуверенного достоинства; чего стоил только его костюм, несвежий, весь в каких-то нитках, обрывках скотча и даже канцелярских скрепках. В общем, обычно так выглядят и так ведут себя люди, по какой-то причине не мывшиеся как минимум несколько недель. В руках этот человек держал бутылку с пивом. София подсела к Римини. Проходя мимо их столика, мужчина церемонно, даже несколько старомодно поклонился ей. «Это еще кто?» — поинтересовался Римини, которому в нос ударила волна зловония. «Не знаю. Он там, в очереди стоял. Ну и попросил какой-нибудь мелочи, чтобы купить себе попить. Какие же они мудаки, эти англичане. Видел бы ты, как они на него смотрели. Хотя — лучше бы уж хоть как-то смотрели, а то они просто не замечали его». — «И ты, конечно, решила его подкормить». — «Ну да». — «А как же твое окончательное и бесповоротное решение прекратить раздавать милостыню направо и налево?» — «Ну, это же другое дело. Я уверена, что этот человек… ну, он не такой… это кто-то… Слушай, попробуй пирожное. По-моему — просто восхитительно». — «Кто-то, говоришь? — Римини явно начал заводиться. — Ну с чего ты это взяла?» — «Я знаю. То есть — вижу». — «Наверное, и чуешь тоже — в прямом смысле, по запаху». — «Да ты что. У меня же нос заложен. Еще с Вены. А что — что-то не так? — София наклонилась к подносу с пирожными и кофе и старательно принюхалась. — Давай попросим, чтобы нам это заменили». — «Между прочим, каждый из нас — кто-то. Так что, по-моему, это не самый веский довод в пользу того, чтобы проявлять в материальной форме сочувствие к первому встречному». — «Да ну тебя. Какой ты все-таки глупый. Я хотела сказать, что он, скорее всего, кто-то важный, ну или особенный». — «Например, директор этого музея», — с усмешкой предположил Римини. София посмотрела ему через плечо и, не переставая жевать, как-то загадочно улыбнулась, впрочем, тотчас же прикрыв рот ладонью. «Ты, главное, не оборачивайся. Просто мне кажется, то есть я почти уверена, что…» Римини заметил, что София даже раскраснелась от переполнявших ее чувств. «Уверена в чем?» — «Да нет, показалось. Глупость. Это было бы просто…» — «В чем ты так уверена?» — «Да ни в чем же, говорят тебе. Не обращай на меня внимания. Сливок хочешь?»

В зал они вошли молча, стараясь держаться подальше друг от друга. Как всегда, из них двоих Римини мысленно возвращался к размолвке — сам понимая, что выглядит несколько инфантильно и, по правде говоря, глуповато. София же, как всегда, делала вид, что ничего не было, а если и было, то — прошло и забыто. Некоторое объяснение и оправдание своему поведению Римини находил в том, что, по его мнению, за обоюдные трудности в отношениях нервными клетками рассчитывался он один. Не имея возможности удалиться и попереживать в свое удовольствие в гордом одиночестве, он почувствовал, как привычно сдается под натиском рождавшихся внутри него импульсов, враждебных по отношению к окружающему миру. Ему стало жарко, но на нем не осталось ничего, что он мог бы снять с себя, не выходя при этом за рамки приличия. Заметив на своем манжете несколько шоколадных крошек, он стряхнул их с такой яростью, словно это были капли жгучей кислоты или смертельного яда. Кто-то — кто-то точь-в-точь того же роста, что и он сам, — пролез между ним и одной из картин Тернера, и Римини, с неожиданным даже для самого себя злорадством и наслаждением, впечатал незнакомцу в затылок довольно продолжительную и богатую образами тираду, сплошь состоявшую из отборных аргентинских проклятий и ругательств, — у него хватило ума произнести все это про себя. В общем, все продолжалось в том же духе до тех пор, пока он не подошел к Рильтсе. Картина предстала перед ним совершенно неожиданно — причем в тот же самый миг к ней приблизилась и София, обходившая зал с другой стороны. Это совпадение обрадовало Римини — он почувствовал, что независимости, которую обрела София после их маленькой ссоры, пришел конец. Римини не смог удержаться от маленькой мести: когда София обернулась и взглядом предложила ему подойти к картине вместе, он сделал вид, что не заметил приглашения, и прошел мимо, предоставив Софии созерцать Рильтсе в одиночестве. Лишь спустя несколько секунд, убедившись в том, что София стоит к нему спиной, Римини позволил себе бросить взгляд на холст, ради встречи с которым пришел в этот музей.