Ласло Сенэш - Небо остается синим

• Название: Небо остается синим
• Автор: Ласло Сенэш
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1965

Сколько их было, таких поездов смерти, в которые гитлеровцы сгоняли население оккупированных городов и деревень! Поезда увозили людей в Майданек и Освенцим, в номерные лагеря. Один из поездов осенью 1944 года шел в Бухенвальд.

Среди обреченных были двое — юноша и девушка. Они встретились здесь, в вагоне смерти.

Поезд замедлил ход. Молча смотрели люди на проволочные заграждения концлагеря. За ними вдали мерцало пламя печей крематория. Но люди улыбались влюбленным. И эсесовцы не могли понять, чему улыбаются они здесь, на пороге вечной ночи.

Автор книги «Небо остается синим» Ласло Сенэш — учитель, журналист, писатель. Живет он в Ужгороде. Он много видел и много пережил. Долгие годы томился в застенках Хорти, потом в Бухенвальде. Там он был членом венгерского подпольного центра.

«Небо остается синим» — это не только книга о прошлом. Автор включил в нее и рассказы о сегодняшней жизни трудящихся Закарпатья.

---

Оглянувшись, он заметил, что возле нар, где лежал грек Диас, кто-то остановился. «Зеленый»[6], — безошибочно определил Келемен. — Чего ему надо?»

Разглядывает туфли грека, торгуется. Наверное, для какого-нибудь бухенвальдского царька.

«Зеленый» что-то жует. Толстый, гладкий, он кажется пришельцем из другого мира.

Надо вернуться. Но «зеленый» уже поймал его взгляд и поспешно скрылся.

— Эсэсовец приказал всем снять туфли, — объясняет Диас соседям. — А у Кеппеля широкий зад, вот я и спрятался. Думаю, все равно не отдам!

Диас работал в порту, в мастерской. Туфли ему подарил отец. Крепкие, даже воды не боятся.

Если уж зашла речь о мастерской, парень не может удержаться от воспоминаний.

— Такая маленькая, тесная, повернуться негде, — мечтательно говорит он. — Но в окно видно море. Какое оно чудесное! Что ни час — меняет наряд… Сколько подзатыльников перепадало мне от мастера! Не нравилось ему, что глазею в окно. И подмастерья смеялись: «Все море да море, говорят, лучше бы уж ты на девочек поглядывал!»

Келемен слушает. В бараке полутемно, едва можно различить лица людей. Как в зрительном зале. Идет пьеса — только сыграть ее можно однажды.

«Зеленый», видно, выжидает. Ему необходимы туфли. Келемен искоса поглядывает на него и слушает грека. В памяти всплывают слова Курта: «Во что бы то ни стало — найти и вывести. Как? Это уже смотри сам. Хотя бы под носом самого лагерфюрера». Цементный пол — чистый и серый, как бухенвальдское небо… Парень сказал: «Я все равно не верю, что нас уничтожат». А рядом умирают люди… Впрочем, это говорят его восемнадцать лет!

Келемен отправляется дальше. Он обшаривает глазами правую сторону, не выпуская из поля зрения «зеленого».

Вдруг словно ветерок пролетел в мертвой духоте барака. И все пришло в движение. Засуетился чех. Он оставил дома пятерых детей. Как тяжело он дышит, словно кузнечные мехи. Может быть, потому, что всю жизнь проработал стеклодувом? Встрепенулся скульптор Кеппель. Это ему обязан Диас спасением своих туфель. И белорус, которого почему-то прозвали «волжанином», хотя Волгу он и одним глазом не видел.

«Зеленый» в разговоре с греком пообещал, что за туфли устроит его огородником в бухенвальдскую больницу. А больница, как известно, находится под опекой международного Красного Креста. «А за буханку хлеба можно?» — робко спросил кто-то. «Зеленый» почесал лоснящийся затылок и немного погодя кивнул головой.

Люди вдруг отшатнулись друг от друга. Распались, будто частицы атома в химической реакции. Каждый думал о своем спасении. Полумрак стал еще тягостнее.

— Поймите, у меня дома пятеро детей! Разве жена прокормит их? — голос чеха звучал словно из глубокого колодца. Он чувствовал, что слова его не трогают людей!

— Вырастут твои ребята, не пропадут, — отозвался Кеппель. — А вот эти руки, — он поднес их к самым глазам чеха, — должны работать! Десятки скульптур! Они так и стоят перед глазами. Э, да тебе не понять этого…

— Все вы воображаете себя бог знает кем, — заговорил Жибо, молодой парижский энергетик. — Сами себя дурачите. А мне бы только Сену увидеть! Увидеть, как в ней отражается парижское небо, пройтись вечером после работы по улицам. Вот моя единственная мечта. И вам этого хочется. Жить! Да, да, что вы на меня уставились? Хочу жить! Не тяни меня за рукав, я знаю, что ты хочешь сказать! У меня нет пятерых детей, я не умею лепить, но я хочу жить, я люблю жизнь!

Казалось, Жибо готов был в эту минуту броситься на товарищей. Он был неплохой малый, но сейчас в его словах клокотала ненависть.

— Хватит, наслушались мы о твоих парижских девушках! — со злостью крикнул ему в лицо чех. — Хватит! Ни к чему нам эти легкомысленные штучки! Мы и на свободе еще бог знает сколько времени не сможем быть мужчинами!

— Перестаньте! — хрипло бросил «волжанин». Он говорил отрывисто и односложно, но его понимали с полуслова.

А чех никак не мог успокоиться.

— Золотая молодежь! — он даже плюнул в ожесточении. — Я убью его! Сволочь! Будет знать, что тут не парижский бульвар! Дурак!

Только Диас молчит. Его сунули в эшелон потому, что не хватало одного до круглой цифры. Наци даже на смерть посылают круглыми цифрами.

Диас боится этого спора. Оказывается, существует сила, способная разъединить людей, сроднившихся за долгие месяцы работы в шахте. Он чувствовал себя растерянным, испуганным. В мастерской, когда вспыхивала ссора, всегда почему-то получалось, что больше всех доставалось ему, Диасу.

В пылу спора люди не заметили, как снова появился «зеленый». Он был зол, что ему до сих пор не удалось получить туфли Диаса.

— Да чего вы уцепились за эти несчастные туфли, болваны? — сердито буркнул он. — Завтра от всех вас останется дым.

— Что ты сказал, собака?! — крикнул чех, и лицо его перекосилось от ярости.

— Что ты мелешь? — прохрипел скульптор.

Барак зашумел. Даже те, которые до сих пор лежали неподвижно, привстали со своих мест.

— Лучше я отдам ему, — виновато проговорил Диас и стал медленно снимать туфли.

— Устрою тебя в больнице… За цветами будешь ухаживать, — бормотал «зеленый», — и хлеба дам впридачу.

В этот момент подошел Келемен. Замысловатые ругательства, приправленные крепкими лагерными выражениями, обрушились на голову «зеленого». Тот съежился и поспешил ретироваться. «Красный» сразу завладел всеобщим доверием. Оказывается, он на их стороне?

— Эй, шляпу свою забери! — насмешливо крикнул Келемен вдогонку «зеленому».

Новая шляпа, олицетворявшая превосходство «зеленого» над обитателями барака, так и осталась лежать на полу. «Зеленый» исчез. Но осталось что-то гнетущее, словно вещи утопленника на берегу. Мысли ворочались тяжелые, как мельничные жернова. «Зеленый» высказал вслух то, чего они больше всего боялись.

— А вы уши развесили? Врет он все! — громко заговорил Келемен и, не дожидаясь приглашения, присел на нары.

Его слова встретили с недоверием, но расспрашивать никто не решался. В присутствии «красного» все почувствовали себя уверенней.

— Или вы впервые видите «зеленого», что ведете себя как грудные младенцы? — спросил Келемен. И тут же мысленно выругал себя: зачем ввязался в этот разговор? Ведь он делает совсем не то, что ему велено. Э, все равно! Он чертовски устал. Наверное, уже перевалило за полночь? — Такая сволочь, как этот, — продолжал Келемен, — увидит, что кто-нибудь выбился из сил, подойдет и заговорит ласково так: «Садись, отдохни, дружок!» А сам позовет эсэсовца и предложит пустить несчастного в расход.

Теперь все внимательно слушали Келемена. Но тяжелый осадок, который оставили слова «зеленого», еще не растаял. Им бы знать, спасутся они или «зеленый» сказал правду?

Разговор не клеился.

Вдруг раздался голос «волжанина»:

— Как ты думаешь, страшно поднять кирку или лопату на такого вот?

— Почему? — возразил Келемен. — Вот чех поднимал. Может быть, не кирку… Не каждому дано убить Гейдриха[7]. У чеха на квартире переночевал товарищ. Несколько часов поспал спокойно. А может быть, это для него было тогда важнее всего. Кто знает, какой мерой измеряются человеческие дела? Вот и вы здесь кое-что могли бы сделать…

— Что? Что сделать? — Келемен вдруг почувствовал, как что-то ожило в их омертвевших лицах.

Он даже смолк на минуту, не ожидая, что его слова произведут такое действие. Что могут сделать эти тени? Отступать нельзя. Глаза, лихорадочно блестящие глаза требуют ответа.

— Спасите Диаса, — проговорил Келемен и сам удивился своим словам. Уж не сошел ли он с ума? Но чем невероятнее казалась эта мысль, тем упрямее настаивал он на ней. — Да, да, Диаса. Что вы на меня уставились?

В бараке переглядывались и молчали.

— Диаса, говоришь? — вдруг спросил чех. Скульптор хмыкнул и пытливо посмотрел на Келемена.

— Мы бы и не додумались, — медленно сказал «волжанин».

Диас все слышал. Ему вдруг стало жарко, мысли путались. Спастись одному? Но это же подло!..

«Тебя, Диас! Тебя, Диас!» — читает он в глазах чеха, Кеппеля, «волжанина».

Келемен встал.

— Тогда я побегу и подготовлю что надо. А вы тем временем соберите буханку хлеба.

— Буханку хлеба? — пронеслось по бараку. Он тоже хочет выкупа, как «зеленый»?

Келемен вышел. В бараке снова стало тихо. Но это была не та тишина, что после ухода «зеленого».

Жибо и «волжанин» вынимают хлебный паек.

Еле слышный шорох, затаенный вздох и… еще один паек — чеха. Потом, не сразу, Кеппеля. Еще и еще…

Все смотрят на буханку. Она срослась из ломтиков, полученных накануне. Теперь это чья-то сила, чья-то жизнь. Жизнь, от которой они должны отказаться, чтобы один продолжил ее там, на свободе.

— Диас, ты слыхал что-нибудь о либерецких стеклодувах? — глухо спрашивает чех.