Георгий Задорожников - Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945)

• Название: Мемуары старого мальчика (Севастополь 1941 – 1945)
• Автор: Георгий Задорожников
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2013

Автор мемуаров – коренной Севастополец в четвертом поколении. В годы Великой Отечественной войны в отроческом возрасте находился в осажденном, а потом оккупированном городе. Перед его глазами прошла жизнь обычных горожан: гибель мирных жителей, голод и лишения, постоянный страх и опасность смерти для оставшихся в живых. Первая бомба войны упала на его улице Подгорной. Здесь же он встретил первых бойцов – освободителей Севастополя. Перед его глазами прошли первые годы восстановления из руин родного города.

---

Накануне дня входа немцев в Севастополь с вечера началась массивная артподготовка. Совершенно не понятно зачем. Фронта уже не было. Город был пуст. Войска отступили к мысу Херсонес, к бухте Казачьей, к Маяку. Там была последняя надежда солдат на спасение. Но чуда не произошло. За ними не приплыл ни один транспорт. В тех местах, как мы узнали потом, произошла позорная трагедия истребления и пленения массы людей.

К середине ночи интенсивность обстрела возросла настолько, что невозможно было уловить промежутка между взрывами. Несмотря на то, что подвал беспрестанно трясло, я заснул. Наступило состояние запредельного торможения. Мама потом рассказала, что в самые страшные минуты я стал креститься, оставаясь в забытье. Она и спустя годы повторяла этот рассказ. Удивляло то, что в семье никто никогда не крестился, меня этому не учили, и видеть, как крестятся, я нигде не мог. Неужели сработала генетическая память о вере предков? Я хорошо помню крестик на шее прабабушки Екатерины. Немного зная о семейном предании и следуя логике вещей, уверен, что все предыдущие поколения рода были православными людьми. Теоретически можно предположить, что страх уже не мог восприниматься центральной нервной системой, кора головного мозга перешла в состояние анабиоза и высвободилась подкорка, или я впал в состояние транса. О мистическом трансцендентном происхождении случившегося не смею думать.

Вход в подвал засыпало землей и камнями, так что выйти самостоятельно мы не могли. На наше счастье житель нашей улицы, когда все стихло, совершил обход, чтоб выяснить остался ли кто живой. Он услышал голос бабушки, с призывами о помощи и освободил нас, поработав минут пятнадцать. Кто был этот добрый человек, к сожалению, не помню.

Я проснулся отдохнувшим и свежим, как после тяжелой болезни. Было тихое утро начала лета. Пыль и сажа осели, и воздух был «прозрачен и свеж, как поцелуй ребенка» – откуда-то я это украл. Краешек солнца появился из-за руин Владимирского собора. Лазурь неба сливалась в единое с водами рейда. Над железным скелетом купола здания Панорамы развивался красный флаг. Да вот только в центре полотнища, в белом круге, кривляясь, праздновал свою победу черный паук свастики. Я побежал сообщить матери, что у них тоже красный флаг. Наверное, безотчетно думая о том, что раз флаги одинакового цвета, то и все будет как прежде, все будет в порядке. Мама грустно улыбнулась, но и она не знала, что пришел НОВЫЙ ПОРЯДОК – DER ORTNUNG!

Глава III Оккупация

Всем рабочим, работницам и служащим предприятий немедленно явиться на места своих прежних работ. Лица, не явившиеся на работу, будут рассматриваться как саботажники с применением к ним строжайших мер наказания: по условиям военного времени – расстрел..

Комендатура крепости Севастополь, 16 июля 1942 г. Ортскомендант

1. Немцы пришли

В первый день начала оккупации мы не видели ни одного немца. На второй день примерно в 10 утра на нашей улице появились два немецких офицера. Шли спокойно, без тени настороженности, шли победители. Они подошли к соседнему с нами разрушенному дому, у которого сохранилась в целости калитка в стене двора и три цементные ступеньки перед ней. Из калитки появилась хозяйка дома Ольга Павловна и неожиданно бегло заговорила с офицерами на немецком языке. Вокруг постепенно собралась группка из нескольких оставшихся в живых обитателей улицы Подгорной. Ольга Павловна частично переводила смысл разговора. В основном говорилось о том, что не надо бояться, что все будет хорошо, обижать никого не будут, большевистская пропаганда все врала, теперь будет свобода и порядок.

Впервые я видел немцев, да еще так близко. Они были подчеркнуто чисты и опрятны: блестящие сапоги, выглаженная форма, белоснежные подворотнички… Обычные румяные молодые лица гладко выбриты. От них исходил запах одеколона и бриолина. Когда один из них поднял ногу на ступеньку, правый боковой карман брюк оттопырился, и показалась рукоятка пистолета, потом я узнал, что это офицерский «Вальтер».

Требуется пояснения о соседке Ольге Павловне и ее муже. Дом, в котором они жили, был рядом с нашим, следовательно, № 22. Фамилии их я не знаю. Ольга Павловна не работала, ее муж держал лавку школьных принадлежностей возле базара. Магазинчик представлял узкую щель, темную и душную со стойким запахом бумажной пыли и печатной краски от учебников. Хозяин был тих и безлик, с аккуратно подстриженными английскими усиками, в пенсне, всегда в соломенной фуражке. Он увлекался ловлей рыбы на удочку с бетонных плит пляжа «Солнечный». В связи с предстоящим началом учебы, он подарил мне связку ученических тетрадей, ручку, чернилку-непроливайку и карандаши. Семья жила очень тихо, очень незаметно, ни с кем не входя даже во временный контакт. О познаниях Ольги Павловны в немецком никто не знал. Где они пребывали во время бомбежек, как они уцелели, чем они питались, ничего не известно. На следующий после посещения немцев день, они исчезли бесследно. Догадки обывателей доходили до того, что они шпионы, а дед рыболов – резидент.

Вскоре у нас на улице в разное время стали появляться отдельными группами немецкие солдаты. Эти были не ухожены, грязноваты, какие-то низкорослые, корявые. Молча, они забирали подушки, кастрюли, всякую ерунду, бесцеремонно рылись среди вещей. Двое зашли к нам, забрали две пуховые подушки. Как бабушка не пыталась им всучить перьевые и меньшего размера, они, молча и непреклонно, отвергли ее предложения, не произнеся ни слова, забрали то, что им показалось наиболее соответствующим их утонченному вкусу. Но это что, это ерунда! Вот другое обидно до слёз. У нас было два гуся и несколько кур, бабушка прятала их на чердаке сарая. Каждая очередная группа «гостей» начинала с опроса наличия у хозяев яиц, молока и пр. Зашли к нам трое, вопросы стандартные. Отвечала всегда бабушка и, разумеется, отрицательно Слухи о расстреле на месте за сокрытие и обман ходили среди жителей. Смелости моей дорогой бабушки можно было только удивляться. Простая малообразованная женщина, она вела себя достойно, разговаривала с немцами без подобострастия, даже с некоторым превосходством, дескать, что с них взять, ведь ни черта не понимают по-нашему. И вот надо же, именно в момент отрицания наличия у нас всего, глупый гусак отыскал щель среди досок крыши курятника, высунул свою дурацкую башку и произнес: «га-га». «Как же так нет – я есть всегда». Залаяла радостная немецкая речь. «О! Гуд. Дас ист фантастиш!». Мигом по приставной лестнице самый активный толстожопый молодец взлез к окошку чердака. От увиденного внутри он залаял громче и чаще. Вся живность сноровисто (большой опыт) была изловлена, связана за лапки и унесена к котлам и кастрюлям в «компанийку» (примерно то же, что и казарма). В заключение, с пафосом на ломаном языке один из бандитов произнес: «Доичен солдатен никс цап-цагап, пгосто забгаль». Отец крикнул бабушке: «Не проси!». Она горестно махнула руками и стала ругать гуся, нарушившего конспирацию.

Еще одна история с изъятием продукта, свидетелем которой мне довелось быть. Родная сестра моей бабушки Евфросиния, жила с вдовой дочерью Надеждой и её двумя малыми детьми на улице Батумской. Там в сарайчике они выращивали свинью, которая, уж не знаю каким образом, была поросая, почти на сносях. Так как все кругом развалилось, и держать свинью было негде, сестрички перегнали её под покровом ночи в наш двор. Однако не дремало око немецкого героя, любителя свиного шпига. Свинья была вычислена, и рано поутру шестеро солдатиков под командой унтера явились забрать своё, по праву победителей.

Тут уж вся женская часть нашего кодла вступила в борьбу за спасение свиньи, тем более свиньи поросой, вот-вот готовой опороситься, стать матерью. Пускать под нож скотину в таком положении, не укладывалось ни в какие рациональные понятия. Отстаивать свое добро – древнейший инстинкт человека, тем более, свинья эта была последней надеждой прокормиться.

Две бабки, Маня и Фрося на особом диалекте приморских городов пытались объяснить свое преимущественное право на свинью. Тетя Надя – жена погибшего блатника открыто по фене с примесью мата, орала на солдат и своим ширококостным телом прикрывала подступы к свинье. Немецкому унтеру все это надоело, и он перешел к переговорам. Для этой цели он выбрал наиболее активную тетю Надю. Жестами и отдельными интернациональными словами унтер объяснил, что сейчас же напишет расписку, и за свинью владельцам будут выданы не что-нибудь, а настоящие дойчланд марки, в огромном количестве (во всяком случае, слово «много» он произносил, правда, к чему это относилось, было не ясно, может быть, много неприятностей). Пригнувшись, он вошел под полуразрушенную крышу дома к старому письменному столу. Демонстративно (ну артист, ну фокусник) из тонкой элегантной полевой сумки извлек красивый черный блокнот, выдернул лист и скорописью вечным пером написал примерно три строки. Я потом держал в руках эту важную бумагу, запомнились толстые черные буквы и цифры, напечатанные в верхней четверти листа.