Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

• Название: Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
• Автор: Александр Александров
• Жанр: Биографии и Мемуары

Кто такая Мария Башкирцева? Многим это имя ни о чем не говорит, кто-то слышал про рано умершую русскую художницу, жившую в Париже, некоторые читали ее «Дневник», написанный по-французски, неоднократно издававшийся в России в конце XIX–начале XX века и недавно переизданный вновь в русском переводе.

Жизнь Марии Башкирцевой старательно идеализирована публикаторами и семьей, создан миф, разрушать который мы совсем не собираемся, но кажется уже наступило время, когда можно рассказать о ее подлинной жизни, жизни русской мадемуазель, большую часть которой она прожила за границей, попытаться расшифровать, насколько это возможно, ее дневник, поразмышлять над его страницами, как напечатанными, так и сокрытыми, увидеть сокрытое в напечатанном, рассказать о быте того времени и вернуть имена когда-то известные, а теперь позабытые даже во Франции, а у нас и вовсе неведомые.

Журнальный вариант.

---

Что же касается места рождения, то во всех изданиях дневника и энциклопедиях называется село Гавронцы под Полтавой, а в последнем русском захаровском издании дневника, оно превратилось в село Гайворонцы. Судя по всему село, имело и то, и другое название, в первом случае от слова «гава», что по-украински значит ворона, а во втором «Гайворон», по-украински — ворон.

Первые годы своей жизни она и провела в этих Гавронцах под Полтавой, а еще можно сказать близ Диканьки, вспоминая Гоголя, ибо село находилось всего в восьми верстах от знаменитой Диканьки, имения богатого и знатного Кочубея.

Описание мест вокруг Диканьки оставил нам Николай Васильевич Гоголь:

«Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно-жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное, и голубой, неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных обьятиях своих! На нем ни облака. В поле ни речи. Всё как-будто умерло; вверху только, в небесной глубине дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи. Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие темную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые стога сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало — река в зеленых, гордо поднятых рамах… как полно сладострастия и неги малороссийское лето!»

Это те самые места, где провела первые двенадцать лет своей жизни Мария Башкирцева, не могли все эти картины навсегда не запечатлеться в ее сердце. Почти три года она жила в отцовском имении, в восьми верстах от Диканьки, остальное время в имении деда по материнской линии, Черняковке, как пишется в изданиях дневника, но, скорее всего в Черняховке, после того, как родители разъехались.

Отец Марии Башкирцевой, Константин Башкирцев, был сыном Павла Григорьевича Башкирцева, столбового дворянина, генерала Крымской войны, человека, как пишет сама Мария Башкирцева «храброго, сурового, жесткого и даже жестокого». Всего детей у него было пятеро, один сын и четверо сестер, теток Марии. С некоторыми из них, например, княгиней Эристовой, мы еще встретимся.

Мать ее, Мария Степановна, урожденная Бабанина, вышла замуж двадцати одного года по любви, отвергнув несколько выгодных партий. Впрочем, и Константин Башкирцев был хорошей партией.

Дед Башкирцевой со стороны матери похвалялся, что их род происходит от татар времен еще первого нашествия. Мария Башкирцева по недостатку образования иронизирует над этим, а напрасно, фамилия ее предков со стороны матери действительно татарского происхождения, происходит от тюркского слова baba «отец, дед» — уважительное обращение к почтенному человеку, к старику, встречающееся во многих тюркских языках. Он был современником Пушкина и Лермонтова, воевал на Кавказе, был поклонником Байрона, сам писал стихи. «Еще очень молодым, — пишет Башкирцева в предисловии, — он женился на m-lle Жюли Корнелиус, кроткой и хорошенькой девушке, пятнадцати лет. У них было девять человек детей». Так что Мария Башкирцева была на четверть француженкой и большую часть жизни провела, как можно сказать, на исторической родине.

Такое количество близких кровных родственников создаст клубок сложных, порой трагических взаимоотношений, которые никакого отражения в препарированном издании «Дневника» не найдут.

Братья госпожи Башкирцевой, матери Марии или Муси, как ее звали в детстве, сильно начудили в своей жизни. Например, Георгий Бабанин, дядя Жорж, в двадцать лет женился на тридцатишестилетней вдове Доминике, уже имевшей дочь, а десять лет спустя она же стала, вопреки русским законам, женой другого брата, Этьена (Степана — авт.). Этьен затеял процесс и добился аннулирования брака Георгия, хотя его брак был заключен значительно позже, в результате сын дяди Жоржа (мы не знаем его имени), остро переживая, что он стал внебрачным ребенком, покончил собой. Неудивительно, что эту семью всю жизнь сопровождали слухи и постоянные судебные разбирательства, остракизм со стороны света (в Ницце Башкирцевых не принимала даже родная сестра ее отца, госпожа Тютчева), что доставило много неприятных минут и самой Марии Башкирцевой.

Жорж Бабанин, любимец деда, был самой трагикомической фигурой в этом ансамбле. Постоянно попадающий в разнообразные скандалы, герой светской и скандальной хроники, интересовавшийся только женщинами, вином и картами, преследовавший семью и за границей, вечно клянчивший, а то и просто воровавший у родственников деньги, в конце жизни опустившийся почти до состояния клошара, он доводил их до кошмаров. Немудрено, что его похождения и вообще сведения о нем вычеркнуты из «Дневника». В наиболее полном, дореволюционном русском издании «Дневника» имя дяди Жоржа упоминается только один раз в предисловии, в связи с его дочерью Диной, кузиной Муси, которой посвящены многие страницы. Кстати, поначалу так и остается непонятным, была ли дочь дяди Жоржа, Дина, его дочерью или дочерью Доминики от предыдущего ее брака. Вообще, мы слишком мало знаем об этой семье, чтобы делать какие-либо однозначные выводы. Лишь скрупулезный анализ текста дневника дает нам право говорить о некоторых вещах с определенностью. Например, впоследствии, в Италии, в записях Башкирцевой упоминается Доминика, а поскольку в других случаях два раза говорится о матери Дины, становится ясно, что Доминика и мать Дины одно и то же лицо. Кроме того ясно, что Дина тоже была заинтересована в изъятии всяческих семейных сведений, компрометирующих ее, из «Дневника» Башкирцевой, потому что после смерти кузины вышла замуж за престарелого графа Тулуз-Лотрека и должна была выглядеть безупречной.

Вот что пишет о Жорже Бабанине сама Мария Башкирцева:

«Этот ужасный и несчастный человек уже с девятнадцати лет предавался всем возможным безумствам. Предмет восхищения и обожания родных, он перешагивал через всех, а начал с того, что попал в несколько скандальных историй; но при встрече с полицией испугался и спрятался за юбки матери, которую иногда бил. Он все также пьянствовал, но с некоторыми перерывами, и в эти моменты становился галантным, образованным, загадочным, соблазнительным, очень красивым, рисовал карикатуры, писал восхитительные шуточные стихи, а затем вновь — водка и связанные с ней ужасы». (Неизданное, предисловие).

Какие-то особые отношения связывали ее мать и дядю Жоржа, мать не раз выручала его из полицейских участков, принимала его дома с сомнительными девицами и опустившимися личностями. И, несмотря на все учиненные им скандалы не могла с ним окончательно порвать. Тот, вероятно, тоже любил сестру. Однако все, что касается взаимоотношений брата и сестры, вырвано из дневника матерью Марии, как предположила французская исследовательница К. Конье.

«Мне только что сказали, что мама очень больна, я совсем сонная спустилась в столовую и застала маму в ужасном состоянии, а вокруг всех наших — с перепуганными лицами. Я вижу, что ей действительно плохо. Она говорит, что хотела меня увидеть, прежде чем умереть. Это нервный припадок, но никогда он не был таким сильным. Все в отчаянии. У бедного Жоржа обезумевшие глаза, так он испуган.» (Запись от 25 октября 1873 года; этой записи нет ни в одном русском издании, а последняя строка, с упоминанием имени Жоржа отсутствует и во французском).

Но вернемся, однако, к самой Марии Башкирцевой. Муся росла любимцем всей семьи. Взрослые потакали всем ее желаниям. По обычаям дворянских семей того времени, у нее постоянно были две гувернантки, русская и француженка. Ее учили французскому, игре на рояле, рисованию. Сколько она себя помнила, все время рисовала. Любила рисовать на зеленом сукне ломберного столика, когда взрослые садились за карты. Муся рисовала и мечтала.

Вот как она сама описывает раннее детство, то, что прошло еще в России:

«Но если я ничто, если мне суждено быть нечем, почему эти мечты о славе с тех пор, как я сознаю себя? И что означают эти вдохновенные порывы к великому, к величию, представлявшемуся мне когда-то в форме богатств и титулов? Почему с тех пор, как я способна связать две мысли, с четырех лет, живет во мне эта потребность в чем-то великом, славном… смутном, но огромном?.. Чем я только не перебывала в моем детском воображении!.. Сначала я была танцовщицей — знаменитой танцовщицей Петипа, обожаемой Петербургом. Каждый вечер я надевала открытое платье, убирала цветами голову и с серьезнейшим видом танцевала в зале при стечении всей нашей семьи. Потом я была первой певицей в мире. Я пела, аккомпанируя себе на арфе, и меня уносили с триумфом… не знаю кто и куда. Потом я электризовала массы силой моего слова… Император женился на мне, чтобы удержаться на троне, я жила в непосредственном общении с моим народом, я произносила перед ним речи, разъясняя свою политику, и народ был тронут мною до слез… Словом, во всем — во всех направлениях, во всех чувствах и человеческих удовлетворениях — я искала чего-то неправдоподобно великого…» (Запись от 25 июня 1884 года, за несколько месяцев до смерти.)