Владимир Некляев - Лабух

• Название: Лабух
• Автор: Владимир Некляев
• Жанр: Современная проза

Президент, госсекретарь, председатель Комитета государственной безопасности и все остальные, сколько их есть, герои романчика, в том числе те, которые названы будто бы реальными именами и фамилиями настоящих людей, являются условными, придуманными литературными персонажами, как также условными, придуманными, несмотря на совпадения в названиях, являются город, в котором они живут, и страна, которой, может быть, нет.

---

— Как вас, знаю, — ответил я Сергею, чтоб он сильнее старался свести меня с Потапейко, и тут до меня еще одно дошло: а зачем стараться?.. Что это даст, если над Потапейко начальствовать Красевич станет?.. Ничего не даст. Потапейко сделает не то, на что настарается Сергей, или кто угодно, а то, что прикажет Красевич.

— Как я знает, — гадливо скривился Крабич. — А уговаривает…

Я видел, что уговорить Крабича почти невозможно, но и отступиться не мог… Борец Крабич был мне нужен, с ним в паре — это не одному, он заслонит меня, прикроет… Одним вопросом: «А почему Крабич на сцене?» — прикроет.

— Я не предлагаю тебе агитировать за Красевича, — сказал я как можно безразличней. — Будет концерт, выйдешь, стихи прочитаешь, как сто раз читал, и все. Что здесь такого?..

Крабич наклонился ко мне, дохнул луком.

— Ты кого за дурачка держишь?.. И думать не думай, чтобы я в говно вступил! Даже за золото.

— Он подумает, — сказал брат–мильтон.

Алесь фыркнул.

— Ага… Может, ты за меня думать будешь?

— Что и делаю! — пристукнул брат кулаком по столу. — Вот же в семье нашей выродок!.. Голову человеку проломил — и хоть бы раз к нему в больницу зашел!

Не раз, видно, они об этом говорили… Я поддакнул брату.

— В самом деле… Бананы бы занес.

— Жид не обезьяна, — сказал Крабич.

То же самое Ростик говорил. Близки они в чем–то, жиды с националистами…

Крабич спросил все же:

— Как там Ростик?..

— Выкарабкивается… Я ведь объясняю тебе, что не в Ростике проблема. Неужто не понимаешь?

— Понял бы, если бы в нем проблема была. А так он скажет, если даже до суда дойдет, что без претензий — и все. И зачем мне говно банановое есть?.. Чтоб с тобой на пару? Чтоб ты не один ел?..

Крабич не дурак, угадал — и я не стерпел, сорвался.

— Ты чуть не убил Ростика! Ни за что, из–за дурости своей, из–за мозгов отпитых! Человека, который нянькался с тобой, спускал тебе все: как же, Крабич гений! А где ты гений? В хате при брате? Ты подумал хоть раз, на фиг ты Ростику сдался? А я с Ростиком не просто дружу, я вместе с ним на жизнь зарабатываю! И как уговорил его не писать заявление, так могу и отговорить!..

Докрикивая, я жалел уже, что кричу… Крабич лишь убедился по моему крику, что уел меня, и протянул насмешливо:

— А-а… Ну, отговори…

— Зря вы так, у вас ведь дружба давнишняя… — сразу насторожившись, встал на сторону брата–поэта брат–мильтон. — Я же сказал: он подумает…

— Ты сказал — не я сказал! — отрезал Крабич. — Давай шахматы расставляй, втроем в шахматы не играют…

Меня выставляли с давнишней дружбой, как Лидию Павловну с пыльным фикусом.

— Свинья ты, Алесь Александрович… — поднялся я, не ожидая, пока пальцем на дверь укажут, на что Крабич сказал тихо, будто самому себе:

— Свинья — не сука.

— А я, значит, сука?.. — зашипела из тайной норы, из того, что было скрыто, недосказано, выползла из темноты, блуждавшей меж нами, закрутилась на пыльном фикусе змея обиды. — Мы столько лет вместе… мы дружили… пили, гуляли, песни писали… я из грязи, из блевотины тебя вытаскивал — и сука?.. И сейчас пришел вытащить — и сука?..

Наверное, они оба заметили, как змея мне горло сдушила…

— Пришел и иди себе, если не пьешь… — походил хоть и не назад, но и не вперед, в сторону сделал ход Крабич. — Знаешь ведь, что не терплю я, когда пью, а рядом рожи трезвые!.. Так и кажется, что или менты, или провокаторы.

Тут он снова угадал — причем, про нас обоих — и змея за хвост сама себя укусила. Мне сдавило, ломануло виски…

— Где ты видел трезвых ментов?.. — спросил брат–мильтон. Он уже не знал, что сказать, чтобы мы вконец не разругались.

— Вытаскивая, вытаскивай… — подался еще чуть в сторону Крабич. — А шипеть на змеелова без толку.

Брат встал.

— Может, воды?..

Водки давно уже налил бы…

— Что с тобой?.. — заволновался Крабич. — Да садись ты, сиди, хрен с ним со всем и с ними всеми…

Я вдохнул поглубже, выдохнул — малость отпустило… На какой–то момент показалось, будто голова вскипела, а тело застыло в ледышку. Непросто сукой быть…

Больше десяти лет назад, на тридцатилетие, Крабич надписал мне книгу, которая называлась «Бог змеелова».

«Идя, иди. Остановившись, стой.

Покидая, покидай. Возвращаясь, возвращайся.

Живя, живи, умирая, умирай,

А пия,

Пей!..

И всех, кто покинул,

И тех, кто вернулся,

Посылай далеко, дальше и дальше, глубже и глубже,

И еще дальше, и еще глубже -

До самой–самой

Ебени матери…

Твой кровник Крабич».

Я сказал тогда: «Так ведь кровник — кровный враг», — и Крабич спросил: «А ты мне кто?.. — И обнял, когда я книгу отшвырнул. — Язык учи кровный. Живи, у нас не Кавказ…»

Сквозь ломоту в висках я словно бы заново вспомнил, на кого обижаюсь без толку и с кем бессмысленно собачусь… Послав Крабича к той самой матери, я оставил его на брата. Посидят, подопьют еще и о чем–то столкуются, шахматисты. Страх тюрьмы в Крабиче, как он ни выпендривается, сидит. Тюрьма — ебени мать, а не мамка родная.

Или пусть Крабича посадят, зачем мне его уговаривать? И — душа моя в блядях! — уговаривать на что?

XII

У меня полон город жен, любовниц, а одной из них под рукой не оказалось — и идти, спешить ночью некуда и не к кому. Разве что Дартаньяна вывести нужду справить…

Что–то делать нужно с Ли — Ли, что–нибудь придумать… Пропадая, Ли — Ли, пропадай… А не звони: «Тебе неинтересно даже, куда я девалась?..»

Поламывало в висках — змея еще покусывала сама себя за хвост — и домой меня повело не обратной дорогой через вокзал, а мимо жандармерии — вдоль жилых домов полка внутренних войск. В одном из этих домов, пока после развода с Ниной разменивалась квартира, снимал я комнату у знакомого жандарма. Крабич меня с Мартой жить к себе не пустил. Я попросился к нему, а он отказал… Потом по–соседски, как ни в чем не бывало, приходил к нам чуть ли не каждый день пить, ужинать… Марта не все понимала…

Не все понимал и жандарм. Квартира у него была служебная, квартирантов держать ему не полагалось. Он, получалось, на казенном имуществе незаконный доход имел — и кто–то на него настучал. Скорее всего, кто–то из его коллег, из тех, кто хотел и мог занять высвобожденную квартиру, а жандарм почему–то решил, что настучал Крабич, который ему не глянулся, с которым у него однажды дело даже до мордобоя дошло… Ничего мне не сказав, жандарм договорился со своими, чтобы подловили Крабича пьяным, отволокли в кутузку и дознались, он ли настучал… И Алесь признался, что он… Хоть и не стучал… Разумеется, не стучал, зачем?.. да и не водилось за ним такого, — но признался. Ему врезали раз по ребрам, два по почкам — и он оговорил самого себя.

Разборки из–за этого устраивать он не стал:

— Себя самого — не кого–то.

И я так считал, а Марта думала не так, иначе.

— А какая разница?.. Себя даже хуже. Все изверги во все времена того и добивались, чтобы человек прежде всего на самого себя наговорил. Дальше проще…

— Методику карательную постигаешь, — попробовал пошутить жандарм, с которым Крабич пришел мириться. — Недаром немка…

Крабич беспомощно, беззащитно, потому что защищаться нечем было, взглянул на Марту и промолчал, отвернувшись… И вдруг набросился на жандарма, с которым пришел мириться:

— Марта не в шутку сказала!.. Не пошутила немка!..

И они покатились по полу…

Когда мы выселялись от жандарма, Крабич все же предложил пожить у него. Марта отказалась наотрез.

С кем поведешься, од того и наберешься — и от Крабича я не только нуков его, но и еще кое–чего набрался. Крабич утверждал, что стоит заниматься только тем, чем не стоит заниматься. Что никому не нужно — и чего сам от себя не ждешь. Чтобы схватиться потом за голову, тупо качать ей взад–вперед и пытаться постичь непостижимое: ну что ж это такое я утворил?..

Повернув к дому, в котором жили мы когда–то с Мартой, я поднялся на третий этаж и нажал кнопку звонка у двери слева.

К двери подошли, помолчали. Глазка в двери не было. Я помнил: дверь была такая тонкая, что глазок не врезать.

— Кто там?.. — спросил женский голос. Не старушечий и не девичий — женский. Настороженный, но не смятенный, не испуганный.

— Простите, это квартира Шалея?

— Какого Шалея?..

— Дмитрия Викторовича. Он жил тут…

— Когда?

— Лет пятнадцать…

— Это давно… Давно тут воинские квартиры были. Теперь городские.

Если пятнадцать лет для нее давно, стало быть, ей не больше тридцати.

— Так теперь не живет?..

— Здесь не живет… А так где–нибудь живет, наверно…

— Вы его знаете?

— Нет. Мужу от работы квартиру дали…