Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена

• Название: Кони пьют из Керулена
• Автор: Григорий Кобяков
• Издательство: Восточно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1971

Книга забайкальского писателя посвящена дружбе и сотрудничеству советского и монгольского народов в годы Великой отечественной войны и после нее.

Молодая монгольская девушка во время бурана в степи находит замерзающего советского солдата и привозит его на пограничную заставу. Так начинается эта история…

---

Твердо закончил:

— Советских людей им не одолеть. Не покорится Россия!

И тепло, как отец, добавил:

— А ты не размагничивайся, не опускай крылья. Что бы там брехливые собаки не лаяли, надо верить.

— Но где брать силы для веры? — откровенно признавая свою слабость, спросила Алтан-Цэцэг.

Жамбал снова удивленно поднял брови, снова пристально поглядел на Алтан-Цэцэг. Ответил жестко:

— В работе!

Вот она, формула людей сильных духом и убежден-ных коммунистов! А послушать Вапчлрля, то хоть сегодня ложись и помирай.

Алтан-Цэцэг попомнила Лидию Сергеевну. Сейчас поступок русского врача, рискующего жизнью ради спасения ребенка, не показался ей безрассудным.

Глава десятая

Мальчик боится человека в неуклюжем и странном желтом костюме, с черными резиновыми руками, с большими стеклянными гладами. Человек этот кажется тем самым злым мангусом, о котором рассказывается в страшной сказке.

«…Вдруг что-то в небе загремело, завивало — и появился трехголовый мангус-людоед. Разинул мангус все три пасти, зарычал и бросился на воина. У чудовища из одной пасти клубился черный дым, из двух других вырывалось страшное пламя…» И вот мангус пришел, забрал Очирбата к себе в юрту и то больно колет длинной и острой иглой, то заставляет глотать белые камушки. Когда выплевываешь их, мангус сердится и пугает незнакомыми словами. И никуда не убежишь, никуда не скроешься от его больших стеклянных глаз. Кричать начнешь — люди слышат, а выручать не идут: тоже боятся.

Лидии Сергеевне очень тяжело с мальчишкой. Он все время куда-то рвется. Того и смотри — убежит. Приходится привязывать бинтами к кровати-раскладушке. Но и привязанного не оставишь без пригляда ни на минуту. Совсем плохо то, что он отказывается от еды: не берет ни молока, ни мяса, ни лепешек. Даже конфету и ту не взял.

Первая ночь в маленькой палатке проходит без сна. Это уже вторая бессонная ночь для Лидии Сергеевны. Первая прошла в дороге.

Утром у мальчика поднимается температура, к вечеру он весь пылает огнем. Часто впадает в беспамятство, бредит, зовет маму.

— Ижий! Ижий!

Голос у пего слабенький и тоненький, как у новорожденного козленка. Он облизывает сухие губы и беспрерывно просит пить.

— Уух, ус. Уух, ус…

Лидия Сергеевна весь день на ногах. Изредка она выходит из юрты специально за тем, чтобы показаться людям в лагере: «Смотрите, здесь все в порядке». Вечером она замертво валится в постель и мгновенно засыпает. Ночью просыпается с головной болью и звоном в ушах. Нечеловеческая усталость берет свое.

Третий и четвертый дни — самые тяжелые, Случилось то, что должно было случиться: Лидия Сергеевна заболела. Недомогание, которое она почувствовала еще ночью, к утру усилилось. Легкий озноб сменился жаром. Начался кашель, отдающийся мучительной болью в ребрах и груди. По поему телу разлилась слабость.

Лидия Сергеевна внимательно прислушивалась к себе: неужели появились те первичные симптомы, которые характерны для начала легочной чумы? И думала: если так, то дальше последует ослабление сердечно-сосудистой деятельности, полный упадок сил, потеря сознания, и через день, два, скрученная болезнью, она уйдет в небытие, как ушла вся семья Чултэма,

Она удивилась тому, что думает о себе, как о ком-то постороннем. А вскоре ей стало страшно. Наступил момент, когда ей захотелось закричать, позвать на помощь Ивана Николаевича, людей. Так стало жалко себя. Такой жуткой показалась мысль о смерти. Вспомнилось: «Доктор Леднева, ваш шаг, простите, считаю безрассудством!.,»

— Неужели он был прав? Нет!

Лидия Сергеевна взяла себя в руки. Попыталась глубже проанализировать свое состояние, В ту дождливую ветреную ночь, когда отряд ехал сюда, она сильно замерзла. И здесь, направляясь с мальчиком в юрту, она поскользнулась, переходя через ручей, и с ног до головы искупалась в, холодной воде. Так, может быть, это простуда? Но даже если и не простуда! Даже если чума — что ж! Не она первая и не она последняя… Когда в дальневосточной тайге умирал от энцефалита ее самый близкий и дорогой человек, он не кричал панически «спасите!», он говорил: «Ну вот, Лидок, мы нашли причину болезни. Теперь надо найти способы уничтожения этого проклятого клещика и методы лечения… С врагом легче бороться, когда его знаешь».

Не бежал с поля боя, не искал спасения боец Сибирской десантной бригады Артамон Леднев, ее Артамон. Он погиб под вражеским танком в подмосковных снегах.

Горькие, тяжелые воспоминания, но они-то как раз совсем успокоили Лидию Сергеевну. Только вот… что-то она хотела сделать…

Да, хотела написать прощальное письмо Верочке и Владику. На всякий случай. Но нет ни карандаша, ни клочка бумаги. Конечно, ее письмо не будет отправлено отсюда — нельзя! — но обязательно будет пересказано в казенной бумаге, извещающей детей и отца о ее гибели.

И от того, что материнские слова дойдут до детей и отца в чужом пересказе, Лидии Сергеевне становится грустно.

Ее труп сожгут, как сжигают трупы всех чумников. А потом в отряде устроят собрание, и Иван Николаевич торжественно-траурным голосом произнесет речь, в которой непременно прозвучит: «Смерть вырвала из наших рядов… Самоотверженный поступок… Героический подвиг…»

Лидия Сергеевна усмехнулась и тяжело стала подниматься, чтобы сделать очередной укол Очирбату и дать ему горькие камешки — таблетки.

А в лагере — переполох. Лидия Сергеевна ни разу за целый день не вышла из юрты. Завтрак, обед и ужин остались нетронутыми. Тарелки с пищей так и стоят на камне-валуне, который лежит на границе запретной зоны, в сотне метров от юрты. Медсестра Санжид на закате солнца ходила к камню за посудой и с полчаса стояла там, в надежде услышать из юрты хоть какой-нибудь звук. Не услышала. Пробовала окликать Лидию Сергеевну— ответа не получила. Вернулась в лагерь заплаканная:

— Юрта мертвая…

Санитары молча разошлись кто куда.

Иван Николаевич выругался и, зажав виски в пухлых ладонях, застонал: «Ведь отговаривал…» И зашаркал по траве подошвами, засновал челноком: туда-сюда, туда-сюда.

Алтан-Цэцэг убежала в палатку, зарылась лицом в подушку.

Ночь прошла в тревоге, в ожидании чего-то еще более страшного. Утром — это шел уже четвертый день — Алтан-Цэцэг попросила Ивана Николаевича сходить в юрту, своими глазами удостовериться в случившемся.

— Подождем еще немного. Лидия Сергеевна категорически запретила подходить к юрте кому бы то ни было…

Ждали до полудня. Иван Николаевич, наконец, облачился в защитный костюм и пошел. Вот он дошел до юрты, открыл дверь, постоял и быстро зашагал к лагерю.

— Что там?

— Пока живы, — коротко и невесело ответил Иван Николаевич и велел Санжид отнести на камень обед больным.

Лидия Сергеевна, увидев в ярко освещенной дверной раме Ивана Николаевича, замахала руками: «Не входить!» Очнувшись окончательно от вязкой, тягучей дремоты, вдруг почувствовала облегчение. И с радостью подумала, что у нее была все-таки простуда и что ей ужасно повезло. А к вечеру легче стало и маленькому Очирбату.

Ночью шел дождь. Под его равномерный успокаивающий шум и Лидии Сергеевне и Очирбату спалось хорошо. Утро вставало ясным, свежим, радостным. Солнце светило по-особенному, оно как бы пронизывало все насквозь и тугим снопом било в открытое верхнее окно юрты.

Лидия Сергеевна, выйдя из юрты, улыбнулась солнцу, улыбнулась небу, улыбнулась широкой степи. Потом высоко над головой подняла обе руки, сообщая этим счастливым жестом друзьям:

— Мы живы! У нас все в порядке!

В лагере увидели этот жест и поняли. Алтан-Цэцэг засмеялась. Смех ее, сначала осторожный и несмелый, побежал, покатился, как степной огонёк. Улыбнулся Иван Николаевич и зашаркал в палатку — спать.

…В то же утро Алтан-Цэцэг снова уехала в поселок, чтобы навестить сына и передать людям радость.

Маленький Очирбат постепенно привык к «злому духу», к доктору. Он теперь никуда не рвется, не кричит, но по-прежнему дичится и, пожалуй, все еще побаивается. Тогда Лидия Сергеевна решается на рискованный, недозволенный эксперимент: она снимает с лица маску.

— Очирбат, смотри… Я доктор Леднева, Лидия Сергеевна. Запомни: Лидия Сергеевна. Ижий — мама…

Мальчик щурит глаза, вглядываясь в её бледное лицо, в ее седые волосы и добрые-добрые глаза, тянется к ней худыми ручонками и начинает звонко смеяться:

— Доктор Леднева, хугжин ижий… Ижий — мама…

Доктор Леднева или старая добрая мать, как назвал ее Очирбат, довольна, теперь будет дружба. И действительно, мальчик меняется на глазах. Он с аппетитом начинает есть, послушно принимает таблетки, не ревет при виде шприца. Очирбат все понимает: за «стеклянными глазами» есть добрые-добрые глаза доктора Ледневой, хугжин ижий.