Фридрих Цюндель - Иисус. Картины жизни

• Название: Иисус. Картины жизни
• Автор: Фридрих Цюндель
• Жанр: Религия
• Год: 2015
• ISBN: 978-3-87667-420-9

Чем примечательна личность И. К. Блюмгарда? Почему он оказал столь сильное влияние на молодого Цюнделя, студента технической школы в Штутгарте, что он переменил род своих занятий и обратился к теологии?

Собственный религиозный опыт Блюмгарда привел его к глубокому пониманию мира Библии и событий вокруг Иисуса Христа. До Цюнделя доходили сведения о происходившем в общине Блюмгарда, и это побудило его еще с вечера отправляться пешком в Мёттлинген, чтобы присутствовать на его воскресных проповедях. Будучи свидетелем небывалого движения пробуждения 1840-х годов, Цюндель становится лучшим учеником Блюмгарда и пребывает со своим учителем до конца его жизни. Постоянно находясь в дружеском доверительном общении, они исследовали общие религиозные переживания, приходя к все более глубокому экзистенциальному пониманию жизни Иисуса и апостольского времени. Цюндель, взявший за основу древнегреческий текст Библии в его изложении экзегетом Юлиусом К. фон Гофманом, предлагает нам свое толкование Евангелий в свете исключительного духовного опыта И. К. Блюмгарда.

---

Искушение

Крещение было поворотным моментом в жизни Иисуса, бесконечно превосходящим призвания на служение прежних мужей Божьих: Авраама, Моисея, Давида, Илии, Исаии и др. Как однажды Моисею, уже почти усомнившемуся в окончательном спасении своего народа, Бог внезапно сказал: «Я пошлю тебя к фараону; и выведи из Египта народ Мой», так здесь, правда несколько иным образом, Иисус в своей затаенной, смиренной тоске вдруг слышит «глас с небес глаголящий: Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение»[43]. Какой поворот в Его жизни! То время скромной, отнюдь не спокойной, а скорее тяжкой жизни, когда Он был ремесленником, неожиданно, чуть ли не в одно мгновение, закончилось. И перед Ним возникла задача, требовавшая, по сути, от Него стать уникальной личностью в истории рода человеческого. Более того, она даже включала в себя задачу, стоящую перед всем человечеством. Осознание Себя предвещанным Сыном Божьим в высшем смысле этого слова, поставленным во главе человеческих вещей, и не чисто внешне, а по существу, по духу, требовало для понимания этого в священной ясности и простоте, в вере и послушании уединенного духовного осмысления, полного самоотречения, смирения и детского простодушия. Нужно было, чтобы между двумя великими периодами Его жизни – прошлым и будущим – пролегло время погружения в собственные мысли. О Его возврате к прежнему обыденному занятию, со всем тем, что этому сопутствовало, не могло быть и речи.

Дух, сошедший на Иисуса, тотчас же вступил в права и «возвел» Его в пустыню. Возможно, там, в ее тишине, Его волновали мысли о Своем служении Отцу и той победе, которую Он должен одержать во имя всего рода человеческого. И сознание этого наполняло Его блаженством. Скорее всего, именно так и было, но вот что примечательно: Спаситель об этом ничего не рассказывает, а говорит лишь о жестокой борьбе, мерзких искушениях, подступивших к Нему, дабы осквернить Его призвание, перевести все на мирской, низкий план. Чувственные удовольствия, блеск чудотворения, власть над людьми смущали душу Иисуса, грозили совлечь Его с прямого пути бесхитростного исполнения порученного дела. Наверняка то блаженство поначалу отступило под натиском осознания Им всеобщей греховности мира. Ведь Иисус теперь знал, что Он – Сын Божий, ответственный перед Отцом за то, каков этот мир, каждая клеточка которого сплетена с грехом. Уже те обстоятельства, в которых Он оказался, несли на себе отпечаток безбожности мира и склоняли к мысли, будто от греха можно избавиться и некими земными путями, без помощи Бога. Сын же видел в них нечто пугающее, постыдное, очень близкое греху.

Но эти искушения отличаются от наших, во-первых, тем, что они подступали к Нему не так грубо и вульгарно, как обычно пытаются овладеть нами, а скорее в изысканно-лицемерной и весьма соблазнительной форме; во-вторых, они, насколько мы понимаем, возникали не в Его душе, – они приходили извне от кого-то, кто по причинам, не столь очевидным вначале, проявил к Нему явный интерес и чей характер и сущность открывались все более (так следует из Евангелия от Матфея) по ходу событий.

Насколько серьезно Спаситель отнесся к необходимости готовить Себя к тому, что так быстро стало Его призванием, видно из того, что Он все это время воздерживался от пищи. По прошествии сорока дней, когда голод начал одолевать Его, к Нему приступил тот самый Незнакомец и участливо, как бы пытаясь расположить к себе, предложил Ему: «Если Ты Сын Божий (откуда он это знает, мог бы спросить Иисус. – Ф. Ц.), скажи, чтобы камни сии сделались хлебами» (Мф 4:3).

Иисус распознал в нем Искусителя, иначе говоря, того, чье предложение всерьез воспринимать не следует, кто, пожалуй, и сам видит его неуместность, но кто – пусть и дружелюбно настроенный – решил таким образом Его испытать. Любовь доверчива, она ни в чем не видит подвоха. Но таким ли неуместным оно было? Не возникала ли у Него мысль, что ради Своего великого призвания Ему дозволено, пусть немного, но возвыситься над низменными скорбями существующего миропорядка, чтобы отныне и навсегда избавить людей хотя бы от самой тягостной их беды, омрачающей их жизнь на земле, – бедности и лишений. Не так ли те, кому предназначено силой своего духа руководить людьми, например, старшие офицеры и т. п., освобождаются, насколько это возможно, от любых действий, требующих физического напряжения? Разве не смог бы потом и Он так же избавлять людей от голода, выступая перед ними в роли добродетеля? Нет! Он не собирается нарушать установленный Отцом порядок, меньше всего хочет и считает себя вправе претендовать на исключительное, привилегированное положение в решении этих человеческих проблем, ибо тогда Его уже ничто не будет связывать с людьми. И как Ему тогда вызволять их из всего хитросплетения земных бед, увлекая за Собой к небесам? Иисус знает, при всей суровости этого мира, в нем всегда можно найти Бога, Который всегда придет на помощь. Вот почему Он предпочитает остаться в нем, пользуясь Своим правом на помощь Всевышнего, постепенно менять миропорядок, прокладывая пути новому. Он отвечает искусителю дружелюбно и аргументированно. Соглашается, что сейчас самое время подумать, как утолить голод, но к чему такие чудеса? Зачем Богу окольные пути, если Ему стоит сказать лишь одно слово – и Я уже сыт? То есть не только тело, но и душа требует пищи – таков смысл сказанного в Писании: «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (Мф 4:4). И Спаситель тотчас же ощутил Себя насытившимся.

Искуситель приступает к Нему снова, на этот раз демонстрируя свое почтение к Библии. И тотчас же Иисус видит Себя вместе с ним (как это произошло, Он нам не повествует) на крыле храма – там, куда обычные люди не поднимаются. На неприятный вопрос, вставший перед Ним, – как отсюда сойти вниз? – тот дает Ему совет: «Ты возлагаешь все надежды на Бога, обещающего спасение от всех опасностей, так бросься вниз, ибо написано: «Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею» (Пс. 90). Если свершится такое чудо – весь Иерусалим тотчас же поверит, что Он Посланник Божий. Может быть, тот, кто давал этот совет, верил или надеялся, что Бог покинет Своего ставшего непокорным Сына? Кому-то приходилось слышать подобные наущения, приступавшие к нему с непреодолимой силой и совершенно неожиданно заканчивающиеся гибелью, а мы расцениваем ее как добровольное самоубийство. В том-то и заключается ужасающая серьезность той борьбы, что Иисуса, достигшего высоты Своей Божественной власти и сознающего величие стоящей перед Ним задачи, одолевали те же искушения, что лишают рассудка и нас. Задачей же Его было с предельной разумностью и кротостью оберегать удивительную власть Бога от всего фантастического. В сознании тех, кто уверовал в чудеса, сливаются два совершенно противоположных типа мышления: детская, рассудительная вера в живого Бога – результат строжайшего воспитания и силы ума – и необузданная, суеверная, стихийная фантазия – следствие утраты способности мыслить, ставящее на грань безумия.

Спаситель тотчас же распознал в этом дерзком предложении злой умысел и называет того, от кого оно исходит, дьяволом – словом, которое у греков означает «клеветник» или тот, кто все переворачивает вверх дном, сеет раздор между людьми. Иисус, похоже, заподозрил здесь намерение поссорить Его с Отцом, вынудить Бога, ссылаясь на Его обещание, о котором говорится в Писании, явить Свою чудодейственную помощь в рискованном поступке, якобы основанном на вере в Него, – такими искушениями заполнены многие мрачные страницы истории, и в особенности христианской Церкви. Нужды в таком чуде нет, истинная же причина – озорство и тщеславие, но человек это сам от себя скрывает, поскольку мыслями его руководит не живой Бог в Его величии, а суеверная фантазия.

Когда народ Израиля, перейдя Красное море, оказался в сходном положении, оставшись без пищи и воды, люди кинулись к Моисею, требуя от него помощи, иначе, если они ее не получат, перестанут доверять Богу. Это в Писании и называется «искушением» Бога. Величие Всемогущего Бога таково, что наше доверие к Нему должно быть безусловным; помощь от Него следует ожидать, но никоим образом не требовать чего-то конкретного. Искушение Его, проверка, с нами ли Он, недопустимы. Это есть грех, за который Бог может покарать, лишь создав иллюзию, будто Он с нами. И Спаситель, не привлекая к Себе внимания, но не без невидимой помощи ангелов, сошел с опасной высоты.

Для тьмы некая детскость, присущая Божественному складу ума, непостижима – и потому всегда представляется ей глупостью. Каково было искусителю, когда это дитя так быстро распознало хитроумные ловушки искушения, легко обойдя их, ответило на все его выпады контратакой, попадая точно в цель, прямо в его совесть, если таковая у него вообще была. И тот приступает к Нему с новым, третьим искушением, и мы ужасаемся его коварству. В представлении сил тьмы любая человеческая добродетель имеет свои пределы, а совесть – свою цену, за которую она продается, и мера добродетельности определяется размером цены, способной заставить ее замолчать.