Михаил Первухин - Колыбель человечества

• Название: Колыбель человечества
• Автор: Михаил Первухин
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2016

«Колыбель человечества» — увлекательный научно-фантастический роман о ледовых приключениях канадских трапперов, рассказанный от лица полуграмотного зверобоя. Повествование в духе Джека Лондона оборачивается гиперборейской фантазией — поиски заповедных угодий заводят трех друзей-охотников в приполярные области и затерянный город «людей света», живущий по жестоким древним законам. Роман видного русского фантаста и «приключенца» М. Первухина был впервые издан в 1911 г., но не утратил своей занимательности.

---

Таща или волоча с собой сани, мы могли рассчитывать делать не более тридцати километров, но зато нам был обеспечен путь в течение тридцати суток, то есть почти тысяча километров. Наконец, когда припасы должны были приходить к концу, ничто не мешало нам бросить сани, забрать провизию и пожитки на плечи и катай, валяй на лыжах…

И вот, несколько суток спустя после бегства эскимосов, и мы тронулись в путь, волоча за собой довольно-таки, признаться, тяжелые саночки. Но утешались мы тем, что ведь день ото дня они будут становиться легче и легче…

Я, поглядывая на наш драгоценный груз, все прикидывал в уме, удастся ли нам спасти хоть полсотни наилучших мехов. Ведь из-за этих проклятых блестящих шкурок мы и забрели Бог весть в какую даль от добрых людей, на самый край света. И обидно было бы побросать эти шкурки, спасая собственную, извините, шкуру…

Не скажу, чтобы у меня было уж очень легко на душе, когда, волоча сани, мы выбрались из поселка и поплелись к югу, ориентируясь по звездам. И не раз я украдкой тоскливо оглядывался назад, думая, но не смея высказаться:

— А, может, лучше было бы все же остаться в поселке? Может, эскимосы-то опомнятся и вернутся?

И, признаюсь, ничуть-таки не утешало меня то обстоятельство, что в нашем багаже имелся маленький бочоночек с ромом: хорошо, утомившись, пробродив часов десять по ледяным полям, отогреть застывшую душу глотком рома, нечего и говорить… Но… Но как-то жутко было при мысли о том, куда мы, всеми покинутые, всеми забытые, бредем. Впереди и позади — мгла полярной ночи, кругом застывшая мертвая земля или скованное ледяной броней море. А тут, как на грех, Макс по целым часам только и делает, что каркает: ей Богу, у этого человека вся его квадратная башка была битком набита историями о полярных путешествиях, одна другой страшнее, одна другой ужаснее. Идем, а он так и сыплет, так и сыплет именами, датами, подробностями. И всех-то, всех, погибших во льдах, он знает.

Знаете ли вы, джентльмены, про знаменитого Франклина, погибшего со всеми своими матросами? Так рассказы Макса об участи этой экспедиции мне до того в зубах навязли, что я теперь имени Франклина равнодушно слышать не могу. Может, и почтеннейший человек он был, особенно его леди, миссис Франклин, которая, знаете, все корабли посылала на поиски явно погибшего мужа чуть ли не двадцать лет… но когда вам прожужжат все уши рассказами про Франклина, то… Слуга покорный!

Поневоле, знаете, иду я да сквозь зубы бормочу:

— А, да будь вы все трижды прокляты!

II

В путь-дорогу по вечным льдам. — Дни скитаний. — Голоса ледяной пустыни. — Кошмар Неда Невилла. — Кого видел во мгле Падди. — Призрак смерти — Сани брошены. — На краю гибели. — Огонь в ледяном аду.

Итак, гонимые ужасом одиночества, предоставленные только собственным своим силам, всем чужды, мы тронулись из становища бежавших эскимосов, держа путь на юго-запад, пробираясь по ледяным полям, через проливы между многочисленными, совершенно неисследованными островами.

Обыкновенно мы с Падди, как более выносливые, впрягались впереди. Макс Грубер подталкивал саночки с нашими припасами сзади. По общему уговору, Энни могла идти свободной и только в крайних случаях, когда приходилось перебираться через какую-нибудь опасную трещину или втаскивать саночки на крутизну, должна была помогать нам, мужчинам. На самом же деле девочка вела себя, как заправский траппер, и все время подталкивала саночки, идя рядом с Максом. Как-то так само собой вышло, что Макс стал общепринятым ее покровителем, и где был немец, там была и эскимосочка. Тащить саночки, конечно, было далеко не легко. Но мы утешались тем, что ведь по мере передвижения груз их таял, саночки становились все более легкими. И мы бодрились. И нам улыбалась надежда выбраться из этого ада, вернуться к своим.

Так шли мы по ледяной пустыне первые десять дней без особенных приключений: зверья не видно, следа человеческого — то же самое. И даже не знаешь: по земле ли ты бредешь, или по морю.

Потому что все кругом покрыто снегом, завалено обломками льда, а, главное, ведь ночь стоит. Правда, воздух чист и прозрачен, на небе горят звезды, большие, яркие. Над самой почти головой Полярная звезда сияет. Так что тьмы в полном смысле этого слова нет, кое-что, хоть смутно, но все же видно. Но это не день, это не определенная дорога, а блуждание.

Только и соображаешь, где ты, если наткнешься на какую-нибудь гору, да разглядишь, чистый ли это лед, или камень, кое-где прикрытый льдом. А больше соображаешь, на море ли ты, или на суше, по общему характеру местности.

На одиннадцатый день пути подвернулся под наши пули средней величины белый медведь. Вынырнул он тенью, словно из-под земли, в полудесятке шагов. Должно быть, и сам не ожидал встречи с людьми, испугался. А может быть, и не испугался, уж больно этот зверь смел, когда его кишки голод терзает. Во всяком случае, он стал как-то бочком уходить от нас, правда, не очень торопясь. Наши пули оказались немножко быстрее, чем его ноги, и «белый дедушка» или «великий господин льдов», как кличут белого Мишку эскимосы, растянулся бездыханным тут же, получив добрый десяток пуль в грудь и голову во мгновение ока.

Само по себе разумеется, что мы использовали эту добычу самым старательным образом: ели мы, все вчетвером, его порядочно-таки жестковатое мясо, потому что худ был он, как щепка, и ели мы его, не сходя с места, целые сутки: десять дней тяжелого пути уже успели утомить нас, а потому на том самом месте, где уложили мы медведя, устроилась дневка: вырыли мы в снегу, у подножья холма, яму, собственно говоря, целую снеговую каморку, в которой было, правда, достаточно тесно, но зато и достаточно тепло, и только и делали, что или спали, тесно прижавшись друг к другу или, проспавшись, стругали ножами замерзшее мясо белого приятеля и жевали эти стружки, наедаясь, как говорится, на целую неделю, пока мясо это нам не опротивело. Но мы все же не были так глупы, чтобы его выбросить: два окорока и грудинку, уцелевшие от нашего каннибальского пиршества, мы забрали с собой про запас, пополнив таким образом нашу провизию в санках до первоначального объема. И скажу по совести: если оставленный нами в снегу труп медведя был после нашего ухода отыскан оплакивавшими горестную утрату его почтенными родственниками, — не очень много мясца досталось участникам похоронной тризны нашей невинной четвероногой жертвы…

Но, должно быть, убитый нами медведь успел-таки перед смертью сотворить какое-нибудь заклятие на наши головы: по крайней мере, с этого дня нас начали преследовать разные неудачи.

Началось с того, что я как-то оступился и вывихнул правую ступню. Боль, разумеется, была адская, но это еще пустяки: Макс, как настоящий «медицин-мэн», отлично вправил мне ногу. Но ступня распухла настолько, что я больше трех суток не мог ступать. Останавливаться из-за меня было немыслимо. Бросить меня товарищи не захотели. Пришлось мне расположиться барином в саночках, а мои спутники с усердием, достойным лучшей участи, изображали ретивых коней. Дошло до того, что Энни, которая, по нашему общему соглашению, как я сказад, была избавлена раньше от обязанности тянуть сани и только в экстренных случаях принималась помогать, когда мы поднимались на крутой холм или переправлялись через зияющую трещину во льду, теперь взялась за постромки и работала, наравне с другими, изо всех сил.

Признаюсь, я в первое время чувствовал себя препоря-дочной скотиной: ведь, в самом же деле, хоть Энни — только маленькая язычница, без роду без племени, эскимосоч-ка, но все же, по существу, мисс, женщина. И, знаете, как-то неловко, когда такую дылду, как я, чуть ли не в два метра ростом и весом в 250 фунтов, считая с сапогами и меховой шапкой, усаживают на саночки, а девчоночка с ясными голубыми глазенками и алым ротиком тянет эти самые саночки… Ей-Богу, это так!

Но, представьте, недаром говорится, что человек — животное особенное: ко всему привыкает. Скоро привык и я, утешая себя только одним соображением: твердо решился, как только моя нога поправится, запрягусь я в сани, а девочку, хочет она или не хочет, возьму в охапку, да усажу в саночки, да закутаю мехами, как куколку. Пусть себе си-дить, посвистывает, на нас покрикивает. А я буду настоящего ломового изображать, благо силушкой меня Бог Господь не обидел.

А если вздумает эскимосочка брыкаться, то… Ей-Богу, скручу и веревочками к грузу саней привяжу…

Вторым нашим несчастьем было то, что опять несколько суток бушевала метель.

Вы, люди, сидящие в хорошо выстроенных блокгаузах, может быть, даже из камня, настоящих домах, — вот как у майора Гордона в форте Гуд-Хоп, где и лампы масляные горят, и печи железные топятся, и то, и се, — вы не можете себе представить, что это за удовольствие в ледяной пустыне наблюдать, как гонится за тобой, многогрешным, ведьма-вьюга, как она крутится вокруг тебя, плюет тебе в лицо, слепит очи, засыпая их снегом, хватается за тебя, пытаясь свалить тебя на землю, засыпать тебя снегом. И она свищет, хохочет, плачет, поет на тысячу голосов.