Ирина Муравьева - Жизнь Владислава Ходасевича

• Название: Жизнь Владислава Ходасевича
• Автор: Ирина Муравьева
• Издательство: Крига
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-901805-57-2

И. А. Муравьева обратилась к личности Владислава Ходасевича, поэта, резко выламывающегося из своей эпохи. Автор не просто перечисляет жизненные вехи Ходасевича, а пытается показать, как сформировался такой желчно-ироничный поэт, «всезнающий, как змея», видящий в отчетливом, суровом, самосознающем слове последнее прибежище «разъедающей тело» души среди российской «гробовой тьмы» и «европейской ночи». И как этот скептик и циник мог настолько преображаться в своих великолепных книгах о Державине и Пушкине.

---

Возможно, до Мережковских дошел также слух, что Ходасевич считает всю эту деятельность пустой эмигрантской болтовней. Ю. Терапиано писал о Ходасевиче, что тот «не допускал частых обращений к Богу и всяких символистических „бездн и тайн“ не по неверию и скептицизму, а из духовного целомудрия». Тогда же, 2 апреля 1928 года, Ходасевич написал Марку Вишняку: «Ей-Богу, одно хорошее стихотворение нужнее и Господу угоднее, чем 365 (или 366) заседаний „Зеленой лампы“».

Гиппиус почувствовала, что Ходасевич все больше отдаляется от них с Мережковским и избрала поводом для ссоры то, что Ходасевич вычеркнул абзац из ее статьи, готовя к печати в «Возрождении», и не известил ее об этом: «Я верю, дорогой Владислав Фелицианович, что заботы ваши обо мне искренни, но все же не хотелось бы блуждать в темноте, не зная, откуда и когда явится ваш, меня ограждающий карандаш».

12 апреля 1928 года она к этому вопросу возвращается: «Сказать вам, как меня поразило ваше отношение к моей статье. Поразило, прежде всего, неожиданностью. <…> P. S. Объявляю вам новость: „Зеленая лампа“ — т. е. ее правление — разрушилось: я из него ушла, за мной другие, и если сама Лампа, по инерции, продолжает существовать, то пока в „беспризорном виде“. Что дальше — сейчас еще не определено».

Но «Зеленая лампа» просуществовала еще довольно долго — до 1939 года.

Терять Ходасевича совсем Гиппиус все же не хотела: она тянулась к нему, чувствуя его поэтическую и публицистическую силу, уважая его талант, все еще надеялась на его поддержку.

В мае 1930 года она писала Ходасевичу: «Дорогой Владислав Фелицианович. Не скажите ли вы мне с той же прелестной ясностью, с какой написан Ваш „Державин“, — поссорились ли Вы со мной (с нами) или не поссорились? Если не поссорились, может быть, просто „выпустили из рук“, — мы так выпускаем листок объявления, сунутого на бульварах?» А 6 ноября того же года Ходасевич сообщал Вишняку с юмором: «…иду к Мережковским. Три месяца не видались, пневматички, ужимки — надо идти! Воображаю упреки в „предательстве“, в забвении и т. д. Интересно только, чего им нужно? Не может быть, что ничего. Ну — пора! Присядем на дорогу. Тронулись.

Ваш В. X.

Четверг».

Судя по этому письму, Ходасевич стал относиться к Мережковским с еще большим скептицизмом…

Дальше — возникали новые ссоры.

В одной из статей 1931 года Ходасевич написал, что Антон Крайний (псевдоним писательницы) и Зинаида Гиппиус — одно лицо, и поэтому немного смешно, когда за этими подписями высказываются разные мнения. Речь шла о том, что Зинаида Гиппиус похвалила редакцию молодого журнала «Числа» за отсутствие редакторской «цензуры», а через две недели Антон Крайний объявил мнение Гиппиус «опрометчивым», так как «Числа» не напечатали одну его заметку. Ходасевич назвал этот инцидент в своей статье «забавным», что не могло не разозлить Гиппиус. Кроме того, он процитировал отрывки из ее опубликованных и в СССР, и в эмигрантской прессе писем к П. П. Перцову, и она сочла это тоже за обиду, так как письма эти «краденые», выкрадены большевиками. Он написал ей, что готов загладить свою «невольную вину»: если она обратится с письмом по этому поводу в редакцию «Возрождения», он сможет ей ответить. Но она, конечно, такого письма в редакцию не написала, очевидно, чувствуя в глубине души свою неправоту. Отношения после этого инцидента охладели, письма стали редкими.

5 января 1933 года в газете «Возрождение», в своей постоянной рубрике «Книги и люди», Ходасевич поместил рецензию на № 7–8 журнала «Числа», которая начиналась словами: «С самого своего начала, с первого номера, „Числа“ хотят стать источником нового литературного течения, направления или чего-то в этом роде. Ни течения, ни направления до сих пор, однако же, в них не завелось, надо думать — не заведется». В журнале, действительно, сотрудничали настолько разные литераторы (редактором его был Николай Оцуп), что Ходасевич поневоле задавался вопросом: «Что между ними общего?» Среди сотрудников была и Гиппиус, и как раз в этом сдвоенном номере был напечатан ее роман «Перламутровая трость».

«Персонажи Зинаиды Николаевны Гиппиус состоят не из человеческой плоти, а из какого-то бумажного, литературного вещества, позволяющего автору распоряжаться ими как угодно», — писал Ходасевич. Из этого материала могла бы, по его мнению, получиться хорошая статья. «Как произведение художественное, она мертва». Конечно, такая рецензия не могла порадовать Гиппиус.

А 26 января Ходасевич ополчился на расхваленный Гиппиус в газете «Последние дни» роман Т. Таманина «Отечество». Он писал: «Образ есть первичная клеточка искусства». Гиппиус, автор прекрасных стихов, «проявляет какую-то изумительную художественную слепоту всякий раз, как дело касается романа или рассказа». Роман Т. Таманина «Отечество» расхвален ею, так как совпадает с ее идеями. «Способ воплощения правды в романе г. Таманина до крайности примитивен. <…> Тут нет художества — есть его имитация».

Под псевдонимом «Таманин» скрывалась жена врача Манухина Татьяна Ивановна Манухина, близкая приятельница Гиппиус. Гиппиус сдружилась с этой семьей еще в Петрограде 1917–1920 годов, «под большевиками», когда они жили в одном доме и Иван Иванович Манухин как мог вызволял из лап Чека заключенных. Дружба продолжалась и в эмиграции, более того, Зинаида Николаевна написала в своем дневнике, что с Манухиной у нее были «любовно-братские отношения», полная гармония и взаимопонимание. Манухина работала над романом десять лет, Гиппиус со своим литературным опытом помогала ей и привыкла считать этот роман чем-то очень ей близким, входящим в их с Татьяной Ивановной отношения. Она, судя по всему, видела и недостатки романа, но находила, что там есть очень «важное нутро». Она написала в своем дневнике об «Отечестве»: «Книга эта замечательная. Она написана неровно, тяжело, особенно в начале; слов так много, что они съедают друг друга, она душит пухлостью, неловкой неумелостью, упрямством неопытности. И вдруг — места такой силы, и образности, и значения, — что прямо останавливаешься. Вдруг загорается подлинная жизнь. Чувствуешь, что горит она под неуклюжей ватой слов везде, в других местах; в конце концов, конечно, пусть вата, это внешне; а все же хотелось бы, просто желание, — убрать вату, чтобы свободно заблестели огни». Гиппиус считала, что Манухиной надо еще поработать над книгой, но та, видимо, устала от романа и была уже не в силах что-либо сделать, «довершить». Благодаря хлопотам мужа она напечатала «Отечество». По просьбе Манухиных Гиппиус написала рецензию, по их договоренности с Милюковым, который не очень-то благоволил к Гиппиус, напечатанную в «Последних днях». Ходасевич критиковал и роман, и рецензию. Манухины были возмущены. Они считали (особенно Иван Иванович, человек, от литературы далекий), что Гиппиус недостаточно похвалила роман, не написала про его «художественность» и что теперь она должна ответить Ходасевичу. Иван Иванович стал требовать, как пишет Гиппиус, «чтобы я изничтожила „этого мальчишку“ последними словами». Зинаида Николаевна решила лучше промолчать, полагая, «что „защиты“ в этих делах не водится».

Тем не менее она была сильно задета рецензией Ходасевича и записала в дневнике:

«В четверг утром я прочла в Воз<рождении> статью Ходасевича, будто о романе Т. И., а в сущности направленную против меня, озлобленную и весьма неприличную, потому уже, что не считаясь с моим псевдонимом, он приписывал ее прямо мне. (Незадолго перед тем он меня же всячески ругал за роман в „Числах“.) Роман Т. И. он лишь стирал попутно.

Зная все „за-кулисы“, зная, что весь Ход<асевич> — „закулиса“, и вообще к таким вещам имел свое отношение, я пожала плечами и лишь улыбнулась, представив, в какой раж может войти Ив. Ив. против Ходасевича».

Гиппиус словно не понимала, что дело не в «закулисе», а в том, что Ходасевич твердо держался своих критериев в литературе и не прощал романам «ватности», не считаясь с темами и именами. Или не хотела этого понять.

Во всяком случае, эта история ударила по ней больно: Татьяна Ивановна надолго с ней рассорилась и после примирения отношения были уже не те.

В то время Гиппиус пустила в свет эпиграмму на Ходасевича:

Чем не общие идеи? —
Кто моложе, кто старее,
Чья жена кому милее?
Обсудить, коли забыто,
И какой кто будет нации…
Также, все ль у нас раскрыты
Псевдонимы в эмиграции?
Есть задача интересная:
В чьи б колеса вставить палку?
Кстати, старую, известную
Обличить бы либералку.
Или вот еще идея —
Нет ни глубже, ни важнее:
Целомудрие Бакуниной…
Ну, Бакунина приструнена.
Не приняться ли мне наново
За Георгия Иванова?

Эпиграмма была довольно злая, выставлявшая Ходасевича чем-то вроде всеэмигрантского сплетника. Ходасевич никак на нее не отреагировал. Под «приструненной Бакуниной» подразумевалась резкая рецензия на роман Екатерины Бакуниной «Тело», роман с слишком ощутимым порнографическим оттенком. Георгий Адамович назвал этот роман «человеческим документом» (об этой его любимой идее чуть позже). Ходасевич писал, что роман незначителен и неинтересен, что в нем описан секс, а не Эрос, и что отсутствие стыдливости у автора романа доходит до потери приличия.