Елена Щетинина - 13 ведьм (сборник)

• Название: 13 ведьм (сборник)
• Автор: Елена Щетинина
• Издательство: ЛитагентАСТc9a05514-1ce6-11e2-86b3-b737ee03444a
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-098485-5

13 авторов. 13 историй. 13 ведьм.

Сколько жив людской род – столько верит человек в потустороннее. Верит – и боится. Дрожит от страха перед тем, что за гранью. Страшится того, чего не может объяснить и понять. Силу, которая нашему разуму неподвластна.

Так было во времена стародавние, так бывает ныне, так будет вовеки.

Но во все времена, в любую эпоху живут среди нас те, кто держат в руках нити, связующие два мира, по эту и по ту сторону.

Знахарки, колдуньи и экстрасенсы…

Ведьмы.

Ты боишься их? Зря…

Не боишься? Тебе же хуже!

---

Едва соображая от тревоги, выдохнула в трубку:

– Ната, я к Ладе приеду завтра, с утра…

– Ты можешь с работы отпроситься? Сходи, пожалуйста, мне отчет добить надо, я только к вечеру выберусь, а Лада же первый раз в больнице, боится.

– Я отпрошусь, не переживай. И с врачом поговорю.

Белые стены, жужжащие лампы-трубки, запах лекарств. Ладкина ладошка в руке – горячая. Коридоры длинные-длинные, бахилы смягчают стук каблуков. Свет ламп зеркально дробится, распадается на световых зайчиков на стальных инструментах, гладких поверхностях. Врач рассматривает снимок, хмурится… ох, как хмурится. Лада сжалась в кресле, глазенки лихорадочно блестят, пятна на щеках.

– Ну что сказать… – Стоматолог отложил снимок. – Хорошо, что настояли на осмотре, хоть кричать и не надо было, мы же не враги пациентам, можно было и спокойно решить. Острая травма, правый резец нижней челюсти – есть проблемы. У зуба отсутствует температурная реакция, не исключаю некроз пульпы. Я назначил дополнительно электроодонтометрию, надо посмотреть на реакцию. Не думаю, что травма стала причиной состояния, но лучше исключить такую вероятность. Возможно, придется удалять.

– Нет! – Саня, не отдавая себе отчета, что делает, с силой вбила ладонь в стол, сшибла карандашницу. Перехватила испуганный Ладушкин взгляд, с трудом подавила в себе панику, заговорила горячо и быстро: – Семен Павлович, нет, нельзя зуб удалять! Он же коренной, вы не понимаете…

– Я все понимаю, кроме вашей реакции, – что вы так всполошились? Конечно, удалять зуб в таком возрасте неприятно – придется несколько лет жить без него, пока челюсть сформируется окончательно и можно будет ставить имплант. Но они не так дороги, и разницы не будет заметно.

– Что хотите делайте, но не удаляйте… – Саня вдруг растеряла все слова, слезы брызнули, она умоляюще смотрела на врача. Не рассказывать же ему про мышь на печке, про цыгана… – Нельзя удалять, Лада ведь маленькая еще… – И забормотала, от стыда пряча глаза и задыхаясь от неудобства, своей мелочности. – Скажите, если надо, сколько, мы найдем… пожалуйста…

– Ну, голубушка, вы совсем распереживались, не понимаете, что несете! – Тут уже врач прихлопнул рукой по столу, бумаги прыснули в стороны. – Отведите девочку в палату, хватит истерик, иначе в больницу вас больше не пустят!

Тут он смягчился и, серьезно глядя Сане в глаза, добавил:

– Не волнуйтесь, сделаю что нужно. Что смогу.

Саня уложила Ладу, всунула влажную, пахнущую спиртом сосульку градусника ей под мышку – горячо, казалось, градусник растает. Племяшка смотрела на нее совсем по-взрослому: болезнь часто сообщает детскому наивному взгляду суровость, скорбность даже. Надо было что-то говорить, отвлекать Ладу, но Саша чувствовала, что вместе со словами и слезы пойдут – не остановишь. Горячая ладошка ухватила за запястье.

– Саня, не бойся, он не злой, селдитый только…

– Ты о ком? А, о докторе… Да, не злой. Хорошо, что он зубик твой посмотрел, он нам поможет обязательно!

Сказала и сама не поверила. Некроз пульпы… Отмирание ткани. Мертвое внутри живого. Цветной картинкой встало перед глазами: вот этот маленький мертвый участок разрастается, выбрасывает в стороны ложноножки, тянет жизнь из всего, что рядом. Розовые свежие ткани сереют, блекнут, обезвоживаются, покрываются трещинами, как почва в жару. Корень зуба, подарка от мыши, мертв, и мертвенность эта растет вглубь. В глубь маленького живого человека, ее любимой девочки.

Слеза скатилась, предательница. Саня быстро смахнула ее и нарочито-весело обернулась в Ладе – остро напоролась на ее больные, воспаленные глаза. Блеск лихорадочный, зрачки черными точками, медово-карий взгляд – Лада никогда не смотрела так раньше, но взгляд вдруг показался таким знакомым… Невысказанный вопрос в нем, и нельзя допустить, чтоб слова, кипящие за этими ресницами, выплеснулись в пространство, стали звуком. Но губы уже складывают буквы, вот-вот повиснет страшное: «Я умлу?» Не в силах вынести напряжения, Саня быстро наклонилась, поцеловала племяшку, проверила градусник, не различая цифр. Нужно было уходить, страшно было уходить. Шепот: «Еще плидешь?»

Саня сдала халат в гардеробе, невидяще глянула на себя в зеркало, пошла к выходу. И вдруг замерла, словно разом оглохнув, ослепнув, ослабев. Едва нащупав скамейку, опустилась. Медово-карий взгляд… голубых глаз. У Лады – голубые глаза. Память вдруг запульсировала, беспорядочно выдавая образ за образом: зубы на печке, снег-снег, разверстая печкина пасть, дом-зверь в ограде, мышь-старуха. Медово-карий прощальный взгляд глаз-бусинок… Саня жестко потерла лицо ладонями, тряхнула головой – привиделось же… Привиделось?

Боль, отчаяние, злость закипели внутри. Злость на кого-то неведомого, нависшего над Ладушкой, безразличного к ее беде. «Нет, нет, нет, нет, – стучало в голове колесами тяжелогруженого поезда. – Нельзя, не допусти, меня – не ее», – как заведенная, твердила Саня, без смысла, без толка, нескончаемым заклинанием. Разрозненные эти слова вдруг сложились во фразу, за которую она ухватилась крепко-накрепко, будто не было ничего важнее в тот миг: «Отойди, не трожь! Меня возьми – не ее, не Ладушку!» Крикнула неведомо кому мысленно, с напряжением, словно тяжелую вагонетку оттолкнула. И вдруг оглохла от наступившей внутри тишины: злость отступила, мысли утихли. Остались усталость и ожидание – услышит ли тот, страшный? Послушает ли?

Где-то неразличимо для человеческого уха что-то лязгнуло и перемкнулось в тишине, будто перевели стрелку, – вагонетка встала на другой путь, и снова застучали колеса.

Ночевала у сестры: тревога за Ладу не давала вернуться в Балай. Страх за родную душу – страшнейший. Ведь, случись что с родным, любимым человеком, он исчезнет, а ты останешься. Чтобы вспоминать, думать. Думать двести, триста, тысячи бесконечных кромешных ночей подряд. Один на один с горем, с глазу на глаз. А глаза у горя темны, глубоки – не выплывешь. Да и куда плыть? Маяк погас…

С Наткой всю ночь проговорили, промолчали, проплакали. Под утро забылись тяжело, и будто сразу – звонок:

– Вы просили сообщить, когда будут результаты исследования. Сложно, но не безнадежно. Придется прописать курс инъекций, они болезненные, но зуб сохраним…

– Семен Павлович, миленький!

Первые же уколы (ох и ревела Ладоша!) дали результат: температура спала, лихорадочный блеск глаз сменился на привычные лукавые огоньки. Можно было ехать домой. «Домой? – удивленно мысль всколыхнула Саню. – Быстро же меня прибрало, одомашнело». И вдруг остро, до тоскливого нытья где-то в подреберье потянуло в Балай, в теплый уютный сумрак старого дома. Она представила, как выйдет из машины, как заскрипит нетронутый снег, шесть клавиш-ступенек на крыльце просипят каждая свою ноту, мягко хлопнет-закроется дверь за спиной, и вот она – печка, широкая, такая надежная. Словно центр всего.

В предвкушении встречи не заметила, как домчалась до деревни. Но снег у дома явно кто-то трогал. Топтал нервными ногами, мял ожидающими шагами, даже чистил – к воротам пролегла широкая борозда от лопаты. Все это Саня увидела вполглаза, едва отметив, так хотелось скорее войти в сени, в кухню, домой. Забежала, взглянула печке в лицо, кухня чуть качнулась, и ее саму качнуло к белой нетопленой громадине – обнять, прижаться… Телефонный звонок сломал нежность момента.

– Да ты ума лишилась, девка! – накинулся на нее дед Гудед. Негодование его словно пузырилось нервно по всей длине телефонного провода. – Уехала, мне ни слова, Генке не позвонила – время же тикает, дурында! Страха не имеешь?

Вспомнила про обряд, жутко стало.

– Да я… племянница заболела, – замямлила в трубку.

– «Племянница…» – подразнил цыган. – Генка приедет утром, к тебе сразу придем. Водку приготовь, нож острый, золы свежей со спичий коробок – обряд требует. Удерживать тебя будем, а то сгинешь.

А ночью вдруг сладко заломило тело. Ломило так, словно каждая косточка плавилась в неясном истомном огне, и в огне этом каждая из них менялась, перетекая во что-то неведомое. Саня становилась все легче и легче, и в какой-то миг легкость эта настолько заполнила тело, что лежать под одеялом не стало сил. Она вскочила порывисто, сделала несколько шагов в зал и вдруг упала, рассмеявшись. Неведомое доселе чувство невесомости, смешное смещение потолка и пола, центра тяжести – все удивляло и радовало. Светлым пятном она стояла среди комнаты на четвереньках, удивленно оглядывая такие привычные, но такие будто бы не виданные ни разу предметы: необъятную арену стола, великанистость шкафа, и окна – окна огромные, но так и не вмещающие в себя серебряную в лунном свете белизну снега. А за стеклом, казалось, двигались мелкие чьи-то тени, танцевали неуклюже, подпрыгивали, тянулись голосами к снежному небу. Тонко-ломко запело среди улицы – или просто на грани сознания?