Василий Балябин - Забайкальцы (роман в трех книгах)

• Название: Забайкальцы (роман в трех книгах)
• Автор: Василий Балябин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

Роман Василия Балябина «Забайкальцы» — широкое эпическое полотно, посвященное сибирякам, потомкам отважных русских землепроходцев, тем, кто устанавливал советскую власть на восточных окраинах необъятной России, дрался с белогвардейскими бандами и японскими интервентами.

Перед читателем проходят образы руководителей партизанского движения на Дальнем Востоке, большое место в произведении занимает образ легендарного героя гражданской войны Сергея Лазо.

Роман В. Балябина глубоко и верно воспроизводит атмосферу эпохи, он проникнут пафосом всенародной борьбы за победу советской власти.

---

Из кути обозленный Яков Башуров кричал атаману:

— Ты там смотри, меня не вздумай подписать! Я и в караул не пойду, и эту филькину грамоту подписывать не буду!

— Ну и не подписывай, черт с тобой.

— Без тебя обойдемся!

— Дураки! — И, яростно матюгаясь, Яков застучал костылями к выходу.

А к столу подходили, расписывались «рушники», в числе их был и Дед, Емельян Акимович Балябин. После службы в тюремных надзирателях он переехал на жительство в родное село, занялся сельским хозяйством и немало гордился тем, что сын его Фрол стал большим начальником у красных. Разгладив широкую бородку, Дед навалился грудью на стол и уже покрутил над бумагой карандашом, чтобы с разбега поставить свою подпись, но сдержался, услышав голос сзади:

— Омельян Якимович, будь добрый, распишись там за меня!

— Заодно уж и меня припиши!

— Да ведь я, собственно говоря, — Дед смущенно поскреб за ухом, — свою-то фамилию с грехом пополам. Вы уж лучше молодых просите.

Дед снова склонился над столом, взяв разбег, с трудом начертил два слова: «урядник Балябин».

Глава XIV

Дня через три после сходки Мишка Ушаков пришел с вечерки, прихрамывая на левую ногу: искусала его и порвала штаны чья-то собака. Пройдя в сарай, где спал он на сене, положенном на доски, Мишка, бормоча ругательства, сбросил рваные штаны, ощупью засыпал табаком кровоточащую рану и, забинтовав ее кушаком, завалился спать.

Утром он вместе с другими работниками собрался ехать на пашню, когда его окликнул Данило.

— Ты чего-то вроде хромаешь? — спросил он, подходя ближе.

— Да тут, — смутился Мишка, — об доску ударился ногой, вот и зашиб.

— Ты на пашню-то не езди сегодня. Очередь наша подошла в караул идти на верхний закраек, сходи-ка отдежурь день, а к ночи я тебя подменю.

— Это можно, — охотно согласился Михаил.

Вместе с ним на дежурство отправился сосед Орловых, Захар. Пожилой, высокого роста казак, густо, до хитроватых с прищуром глаз, заросший русой курчавой бородой.

Вооруженные берданами и при шашках, караульные растянулись за огородами на травке, вблизи проселочной дороги.

День начинался жаркий, уже с утра сильно припекало солнце. На траве, куда ни глянь, на коноплях в огороде и на картофельной ботве блестела, искрилась роса. Пригретая солнцем, паром курилась мокрая земля. Пахло шалфеем, анисом и духовиками, что густо синели в зелени на широкой меже крайнего огорода. Долину Аргуни с утра заволокло туманом, но теперь он уже поднялся выше гор, стайками легких пушистых облаков поплыл к северу, и над станицей сверху серебристую трель сыпали на землю жаворонки, а из коноплей им вторили перепела, на лугу в траве задиристо стрекотали кузнечики.

С берданой возле бока Мишка лежал спиной к солнцу, положив голову на сложенные вместе руки. Мысленно он снова был там, у ворот атаманского дома. В эту ночь, проводив Маринку с вечерки до дому, Мишка стоял с нею в ограде вблизи ворот и все не отпускал ее горячую, твердую руку. А она делала вид, что порывается уйти, а сама так и жгла его своими черными, искристыми глазами, смеялась, скаля белые ровные зубы.

«Эх, Маринка, Маринка! До чего же ты хороша девка!» Сколько раз порывался сказать ей Мишка, что любит ее, что без нее ему и жизнь не в жизнь, да все эта робость мешает: навалится, проклятая, спутает все слова в голове и язык отнимает.

На этот раз не стал Мишка искать слов, ждать, когда язык развяжется: облапил девку за крепкий, упругий стан и только было хотел влепить поцелуй в жаркие Маринкины губы, как в доме скрипнула дверь и зычный атаманский голос рявкнул на всю улицу:

— Маринка! Ты это с кем там захороводилась? А ну-ка спать, шалава!

Ойкнув, Маринка крутнулась на каблуках, кинулась к дому. А Мишка, боясь быть узнанным, сиганул в огород, из огорода в соседний двор, птицей перемахнул высоченный забор и, как сноп на вилы, наскочил на кобеля. Тут-то и произошло самое для Мишки неприятное. От цепника он отбился поленом, да что радости-то — от новых с лампасами штанов одно название осталось. Так исполосовал их проклятый кобель, что и на портянки не осталось целого лоскутка. «Штоб его волки разорвали на мелкие клочья, — ругнулся мысленно Мишка, бережно ощупывая забинтованную ногу, — да уж нога-то черт с ней, заживет, хоть бы и вторую искусал, так не беда, а вот штаны, где их теперь раздобудешь такие-то?»

— Ты в каком полку-то служил? — прервал воспоминания Мишки Захар.

— В Первом Читинском.

— А какого срока службы?

— Четырнадцатого.

— Та-ак. Небось и нашей станицы были там казаки?

— Не знаю. И чего ты с разговорами этими? Я, может быть, не спал всю ночь, только вздремнуть приладился, а тебя с расспросами приспичило.

— Ладно уж, поспи, я ведь тоже был молодым-то, понимаю. — Добродушно улыбаясь, Захар перевернулся на другой бок.

Мишка снова окунулся в воспоминания минувших дней, снова перед его глазами как живая встала Маринка, ночь, дощатый забор, куст черемухи. Он проспал бы, наверно, весь день, если бы не встревоженный голос Захара:

— Михайло! Вставай живее, несет кого-то нечистая сила. На наших никак не похоже, запузыривают какие-то во весь дух на паре. Уж не большевики ли эти анафемские?

Мишка громко зевнул, потянулся и, приподняв голову, посмотрел в ту сторону, куда показывал Захар.

— Хлестко едут! — согласился Мишка. Стараясь разглядеть едущих, он привстал на одно колено, заслонился рукой от солнца. А они все ближе, ближе. Мишка уже различал масти лошадей: в кореню рыжая, каурая на пристяжке, а когда ямщик свернул в сторону, чтобы объехать кочковатый лог, разглядел и людей.

— Трое едут, — сообщил он Захару, — впереди в соломенной шляпе кучер, должно быть, а позади двое в защитном, военные, видать.

— Оне, — Захар схватил бердану, поднялся на ноги. — Сейчас мы их застопорим и первым делом документ стребуем. Ты как в грамоте-то, маракуешь?

— Все классы босиком прошел. — Мишка ощерил в улыбке белозубый рот. — Еще в коридоре постоять хотел, да сторожиха прогнала.

— Не зубоскаль, — сердито буркнул Захар. — Тут дело сурьезное, всячина может быть. — И, помолчав, добавил: — Тогда сделаем так: остановим их, спросим и, ежели увидим, люди подозрительные, заарестуем— и к атаману, там лучше разберутся, кто и чего.

— А если они не дадутся арестовать-то. Большевики-то небось не ездят с пустыми руками.

— Тогда, в случае заерепенятся, и мы оружие в ход пустим. Стреляй в одного, я в другого, а не то и в шашки возьмем. Наубег кинутся — бей по коням, пеши-то они никуда не уйдут.

— Ладно. — Мишка взял бердану наизготовку, вышел на дорогу, Захар, с ружьем наперевес, стоял неподалеку и, когда путники подъехали ближе, заорал:

— Сто-ой!

Ямщик осадил лошадей, из-за спины его, перегибаясь влево, выглянул чернобровый, широкоплечий казачина, спросил:

— Что такое?

— Кто такие? — вопросом на вопрос ответил Захар.

— Документы! — потребовал Мишка. — Один ко мне, остальные… — И не закончил, так как произошло неожиданное. Захар, опустив бердану к ноге и широко улыбаясь, поспешил к военному.

— Фрол Омельяныч! Живого видеть! Вот так встреча, здравствуй, дорогой! Узнаешь?

— Узнаю, Захар Львович, здравствуй! — Фрол легко выпрыгнул из тарантаса, крепко пожал руку Захару.

«Вот это богатырь, — с уважением глядя на могучую фигуру приезжего, подумал Мишка. — Ручищи-то, а плечи, однако! А казак, сразу видать».

В этом Мишка был прав: хотя на Фроле и были брюки без лампасов, а на защитной гимнастерке, туго обтянувшей выпукло-широкую грудь и бугристые мускулы рук, не было никаких знаков отличия, все в нем — и выправка, и выбившийся из-под фуражки темно-русый чуб — изобличало казака. На поясе справа висел наган в новенькой желтой кобуре. А с шеи на грудь на тоненьком ремешке свешивался полевой бинокль.

— А молодого что-то не признаю. — Здороваясь с Мишкой, Фрол задержал его руку в своей широченной, как лопата, ладони, пристально посмотрел на молодого казака.

— Не здешний я, — поспешил ответить Мишка, — Ушаков, Заозерной станицы, а тут вроде как в работниках.

— Вот как. А чего это вы тут во всеоружии, охраняете кого, что ли? Или карантин в поселке?

— Да нет, Фрол Омельяныч, — вновь заговорил Захар. — Насчет этого спокойно. Лонись[75] об эту пору действительно сидели мы в карантине, — чесотка была на коней. А нынче от болезни бог миловал, так другая беда привязалась, еще хуже и чесотки. От большаков охраняемся, будь они миром прокляты.

— От большевиков, — поправил Мишка.

— Вот, вот, от этих самых. В Борзинском, говорят, обозначились. Вы их там не видели, случаем?

— Большевико-ов? — округляя карие, с синеватыми белками глаза, протянул Фрол, широченные плечи его вдруг затряслись, от могучего басовитого хохота всхрапнула каурая пристяжка, а с ближнего прясла врассыпную шарахнулась стайка перепуганных воробьев.