Василий Балябин - Забайкальцы (роман в трех книгах)

• Название: Забайкальцы (роман в трех книгах)
• Автор: Василий Балябин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

Роман Василия Балябина «Забайкальцы» — широкое эпическое полотно, посвященное сибирякам, потомкам отважных русских землепроходцев, тем, кто устанавливал советскую власть на восточных окраинах необъятной России, дрался с белогвардейскими бандами и японскими интервентами.

Перед читателем проходят образы руководителей партизанского движения на Дальнем Востоке, большое место в произведении занимает образ легендарного героя гражданской войны Сергея Лазо.

Роман В. Балябина глубоко и верно воспроизводит атмосферу эпохи, он проникнут пафосом всенародной борьбы за победу советской власти.

---

— Отцепись!

— Какой долг?..

— Да я вас…

— Не лезь, морда корявая, а то я так садану…

— На чем? На чем пахать, на бабе?..

— А я что говорил вам, — поднимаясь на костылях, радостно басил Яков Башуров, — не верили. А оно в самую точку по-моему вышло.

Но басистый голос Якова терялся во всеобщем гомоне. Председательствующий Богомягков тоже поднялся, шепнув на ухо Фролу:

— Ну, расшевелил ты своих земляков, поняли, в чем дело-то. Вот тебе и классовая борьба.

Фрол в ответ лишь кивнул головой. Сложив руки на груди, он молча любовался разбушевавшимся собранием. Он видел, что симпатии подавляющего большинства посельщиков на его стороне, на стороне революции, но в толпе сельчан он видел и явно недовольные лица, сталкивался глазами с их откровенно враждебными взглядами, а в общем гуле улавливал злые реплики в свой адрес:

— Ему что-о теперь, откололся от нас.

— Изменил казачеству.

Богомягкову при помощи Орлова и еще двух-трех фронтовиков с великим трудом удалось восстановить порядок, утихомирить разволновавшихся граждан. Мало-помалу люди успокоились, образумились, один по одному уселись кому где пришлось; постепенно затихая, прекратились их споры.

Хозяин принес из избы и поставил на стол зажженную лампу, так как солнце давно уже закатилось и вечер окутал станицу сумраком. Из-за далеких зубчатых гор на китайской стороне Аргуни величественно выплыла луна. Над головами притихших станичников потянулись курчавые дымки, красными точками замигали самокрутки.

— Советская власть, — вновь заговорил Фрол, — устранила эту вековую несправедливость, теперь землей будут владеть те, кто работал на ней.

— На чем же они работать-то будут? — послышался насмешливый голос из дальнего угла ограды, затененного амбаром. — Разве что баб запрягут вместо быков.

— Ха-ха-ха-ха…

— Об этом позаботится советская власть, — нимало не смутившись, ответил Фрол, — она поможет бедноте встать на ноги, научит обрабатывать землю коллективным трудом.

— Нау-учит носом хрен копать…

— Это как же понимать: коллективный труд?

— По-ученому, значит, машинами.

— Это нам ни к чему, а вот землю поделить — это да-а…

— Отцы наши, деды жили без машин да бога хвалили.

— Конечно, советская власть не всем по вкусу, — не обращая внимания на ядовитые реплики, продолжал Фрол, — да оно и понятно; разве понравится богатому казаку поделиться землей с беднотой? Не по нутру им и новые законы о налогах, когда платить придется с доходности, и то, что власть эта заступается за бедняков, заставляет богачей увеличивать плату за наемный труд…

На западе уже тухла заря, высоко поднялась луна, в ограде стало светло, как в сумрачный день; время подвигалось к полуночи, а Фрол все говорил и говорил: о мероприятиях советской власти, о ее декретах и постановлениях. Речь свою он закончил призывом встать на защиту свободы и революции, против белогвардейских банд атамана Семенова, объявил приказ военно-революционного штаба Забайкальской области о мобилизации в ряды Красной гвардии шести возрастов казаков срока службы 1914–1919 годов. Теперь он уже не сомневался, что его посельщики пойдут за ним без колебаний; так оно и получилось. Приказ о призыве в армию приняли как должное, и вопросы, которые посыпались отовсюду, были уже чисто служивские.

— Когда выступать?

— Где сбор-то будет?

— Коней ковать али нет?

— Чего их ковать, — ежели потребуется, подкуем на месте.

— С харчами как, на дорогу брать из дому?

— Дозвольте спросить, — обратился к Фролу Захар, — моего Кешку тоже захватило, а конь-то его строевой охромел… что и делать теперь, ума не приложу.

— Не беспокойся, Захар Львович, коня твоему сыну дадим.

— Да неужели, казенного, значить?

— Найдем на месте. — Фрол снова поднялся из-за стола. — Товарищи, нам надо сейчас же избрать комиссию из трех человек, которой поручить снабдить лошадьми за счет богатых хозяев всех нуждающихся казаков, призванных и вступивших добровольно в ряды Красной гвардии.

Если бы в это время в ясном небе загремел гром, казаки удивились бы этому меньше, чем сообщению Фрола. Сначала собрание затихло, как степь перед бурей, затем какой-то старик проговорил со вздохом:

— До чего дожили, господи милостивый.

И сразу же по всей ограде зашумело собрание, отовсюду посыпались вопросы, негодующие реплики:

— Это что же такое, грабеж среди бела дня!

— Сроду этого не бывало.

— Дела-а…

— Казак наш, а конь под ним суседов.

— А вопче-то правильно, мы головы свои не жалеем, а вам коней жалко?

— Верно-о.

— Неправильно это, самоуправство, и больше ничего.

— A-а, неправильно, у меня вон двоих берут, а у Коноплева ни одного, это как, правильно?

— Коноплеву эта война нужна как прошлогодний снег.

— Мало ли што, она и мне не нужна, а казаков-то у меня берут, так пусть и Коноплева она коснется.

— Правильно, стребуем коней без никаких! Теперь власть-то нашей стороны держится, хватит вам, поцарствовали.

Богомягков призвал расходившихся спорщиков к порядку и, после того как избрали комиссию по реквизиции лошадей для нуждающихся в них казаков, объявил собрание закрытым.

Собрание разошлось не сразу. Споры, ругань долго еще вскипали в ограде Апостола, выплескивались на улицу, растекались во все концы поселка.

Яков Башуров, очень довольный тем, что его по настоянию Фрола избрали председателем реквизиционной комиссии, приковылял к столу.

— Ты уж, Фрол Омельяныч, гумагу мне выдай насчет комиссии-то, чтобы, значить, все было честь честью, форменно.

— Завтра утром, Яков Иванович, приходи ко мне, там мы тебя проинструктируем и оформим все, что надо.

— Во-во, а уж насчет коней-то будь спокоен, снабдим наших казаков-красногвардейцев, тряхнем буржуев.

В Красную гвардию казаков провожали так же, как и в старое время: с выпивкой, причитаниями и благословениями. Разница была лишь в том, что на плечах у казаков не было погон и некоторые из них седлали не своих коней, а реквизированных у богачей.

День выдался пасмурный, низко над станицей плыли тяжелые темно-свинцовые тучи, и временами начинал накрапывать мелкий дождь. Сегодня будни, но по случаю проводов в поселке праздничное оживление. На улицах толпами собираются нарядные девки и парни, из открытых окон многих домов доносится звон посуды, пьяные голоса и песни подвыпивших сельчан. А по селу уже носятся верхами на лошадях посыльные, торопят с выездом. Один из них подъехал к новому, в три комнаты дому Орловых, постучал черенком нагайки в раскрытую створку окна:

— Сват Федор! Торопись со своими казаками, выезжать время!

— Сейчас! — Из окна высунулась седобородая голова старика. — А, сват Мирон! Заходи.

— Нельзя, сват, никак нельзя, мне еще две улицы надо проверить.

— Ну выпей хоть на проводинах-то. — Старик достал со стола полный стакан водки. — Пей!

— Это можно. — Посыльный принял из рук старика стакан. — Ну, счастливого пути вашим казакам. Дай бог как проводить, так и встретить их в добром здравии.

Мирон выпил, закусил половиной калача, еще раз попросил старика:

— Поторопи их, сват. Пожалуйста. Бугринские вон уже все проехали, и атаман с ними, жду на закрайке.

— У нас всё на мази, сейчас прибудем.

В ограде Орловых переступали с ноги на ногу привязанные к столбу, оседланные, завьюченные по-походному кони — гнедой белоноздрый строевик Данилы и рыжий Мишки Ушакова.

Мишки не было в списках станичников, но так как казаки его возраста подлежали мобилизации, он заявил о себе атаману и записался в Красную гвардию добровольцем, вместе с братом Фрола Балябина, Андреем, и таким же молодым парнем Степаном Бекетовым.

В доме началось прощание. После того как гости вышли из-за стола, сгрудились в задней половине комнаты и в коридоре, отец Данилы, пожилой, седобородый Федор Матвеевич, снял с божницы икону Спасителя, благословил ею Данилу, а заодно и Мишку Ушакова.

Когда все из дому повалили в ограду и в улицу, Мишка, надевая шашку и патронташ, шепнул Даниле:

— Ты иди с компанией-то, а я за Андрюшкой Омельяновым забегу, ладно?

— Валяй!

Мишка, гремя шашкой по ступенькам, сбежал с крыльца, отвязал рыжего, вскочил в седло. Но поехал он не прямым путем через проулок, а по большой улице. Против атаманского дома сдержал коня, поехал шагом, но Маринки так и не увидел.

«Значит, ушла туда с девками», — подумал Мишка и, взмахнув нагайкой, пустил коня в галоп.

В усадьбе Емельяна Акимовича тоже многолюдно: провожающие толпились не только в избе, но и в сенях и на крыльце. Андрей, в казачьем обмундировании, с алой лентой на груди и при шашке, уже принял благословение отца, попрощался с родными, с младшими братьями, со стовосьмилетней прабабушкой Анисьей. Старуха дрожащей рукой крестила правнука, приговаривала, вытирая слезы концом головного платка: