Василий Балябин - Забайкальцы (роман в трех книгах)

• Название: Забайкальцы (роман в трех книгах)
• Автор: Василий Балябин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

Роман Василия Балябина «Забайкальцы» — широкое эпическое полотно, посвященное сибирякам, потомкам отважных русских землепроходцев, тем, кто устанавливал советскую власть на восточных окраинах необъятной России, дрался с белогвардейскими бандами и японскими интервентами.

Перед читателем проходят образы руководителей партизанского движения на Дальнем Востоке, большое место в произведении занимает образ легендарного героя гражданской войны Сергея Лазо.

Роман В. Балябина глубоко и верно воспроизводит атмосферу эпохи, он проникнут пафосом всенародной борьбы за победу советской власти.

---

— Ну-ну, слушаю! — Старичок остановился и, опершись на палочку, с любопытством посмотрел на чубатого голубоглазого казачину с добродушным взглядом простого деревенского парня.

— Мне вот шибко любопытственно, што на этой доске написано?

— Это, казачок, вывеска, а написано на ней «Л. И. Мошкович».

— Леи Мошкович! Имя-то какое-то забавное. Неужели весь этот дом ему одному принадлежит?

— А ты думал как? Конечно, одному. Это же купец, богатый, видишь, магазин-то какой громадный. А зовут его Лев Израилевич.

— Во-от оно што! Окна-то какие большущие! А столбы-то, батюшки вы мои, где же это такие росли? Пила-тo, какой валили их с пня, не меньше сажени, поди, была в длину-то? А везли их небось на быках, пар по пять под каждое бревно, не меньше! Дико-овина!

Любопытство так и распирало Егора, он уж хотел расспросить старика, какая у этого купца семья. Стало быть, чересчур большая, раз ему потребовался такой громадный дом? Но в это время заметил идущего офицера и, поблагодарив старичка, тронул с места.

«Повезло мне, второй день подряд, — сам с собою рассуждал довольный Егор. — Вчера письмо получил, а сегодня в городе побывал, повидал вон каких чудес. Да-а, хоть оно и тяжело на службе нашему брату, казаку, зато уж побываешь везде, насмотришься всякой диковины. Вот хотя бы и я сегодня — столько перевидал, что мне этого во всю жизнь и во сне не снилось! И Шилку посмотрел, и пароход, и дом купеческий с золотыми буквами, и всякое другое удовольствие, есть о чем порассказать теперь. А народу-то какое множество! Все куда-то спешат, торопятся, даже и не здороваются друг с другом. Вот бы Настю сюда! Эх, будь бы я грамотный, все бы ей описал подробно…»

Егор так размечтался, что не заметил, как на перекрестке улиц из-за угла навстречу ему вышел офицер. Очнулся он от грозного крика:

— Каза-ак!

Вздрогнув от неожиданности, Егор натянул поводья, правая рука его машинально взметнулась к козырьку фуражки. Перед ним стоял молодой, безусый прапорщик под руку с барышней в соломенной шляпке.

— Слепой! Службы не знаешь! — юношески-ломким баском прикрикнул прапорщик на Егора с явным намерением щегольнуть перед барышней своим офицерством. — Какой части?

— Первого Аргунского полка, четвертой сотни, ваше благородие.

— Передай командиру сотни, что офицер Тридцать первого стрелкового Сибирского полка сделал тебе замечание и просил наказать тебя за это, понял?

— Так точно, понял, ваше благородие!

— Езжай.

«Сплошал я, холера его забери! — досадовал Егор, отъезжая от прапорщика. — Придавить бы Гнедка с места в галоп, и только он меня и видел, этот швындик желторотый. А теперь вот за него, как за доброго, влепит Зубатка наряд вне очереди, а либо под шашку выставит.»

Вечером, освободившись от наряда, Егор решил о случае с прапорщиком доложить сначала взводному уряднику. Так он и поступил, встретив взводного около конюшни. Выслушав Егора, Чугуевский недовольно поморщился.

— Казачий офицер-то?

— Никак нет, пехотный прапорщик.

— Фамилию твою записал?

— Никак нет, даже и не спросил.

— Ну и помалкивай тогда, черт с ним! Тут от своих-то житья не стало, да еще и со стороны вяжутся… — Чугуевский смачно выругался, махнул рукой. — Ступай к себе.

— Покорно благодарю, господин старший урядник! — гаркнул обрадованный Егор и, козырнув Чугуевскому, повернулся налево кругом и зашагал в казарму.

* * *

В мае полк, отбыл в летние лагеря, в станицу Ново-Георгиевскую. Из Сретенска выступили походным порядком, и на второй день к вечеру в трех верстах от станицы раскинулся полотняный городок.

К лагерю с трех сторон примыкали обширные площади и плацы с изгородями, рвами и прочими препятствиями для конных учений и подстановками на крестовинах для рубки лозы. Ближе к речке, протекающей возле лагеря, расположились летние конюшни, вахмистерки, гауптвахта, околоток, кухня и офицерский клуб.

В казачьих палатках поместилось по четыре человека. Егор поселился в палатке, где находились Индчжугов, Швалов и взводный урядник Чугуевский; в летних лагерях он всегда жил вместе с казаками.

В лагерях казаки вздохнули свободнее. Здесь всегда на свежем воздухе, а по праздникам к лагерям приходила из станицы молодежь, и на лужайке у речки вместе с ней до позднего вечера веселились и казаки.

Мало радовались лагерям лишь в четвертой сотне. Дни наступили на редкость жаркие. А Токмаков словно озверел — замучил казаков усиленной муштрой. Сегодня он хмурый, злой с самого утра, и уже несколько казаков получили от него «под шашку». Но этого мало Токмакову, и он, как всегда, из-за трех-четырех провинившихся казаков гоняет всю сотню.

Во всех других сотнях кончились занятия, расседланные кони густо облепили коновязи. Возле полевых сотенских кухонь выстроились очереди казаков с котелками в руках, а спешенная четвертая сотня продолжает маршировать кругом по плацу.

Егор шагает в строю рядом со Шваловым; справа от него, прихрамывая — сапогом натерло левую ногу, — топает Аргунов.

— Ать, два, три! — подсчитывает шагающий сбоку сотни вахмистр.

Командир сотни и младшие офицеры стоят на плацу посредине круга. Токмаков, полузакрыв глаза и слегка взмахивая правой рукой, носком левой ноги отбивает такт, то и дело кричит на вахмистра:

— Вахмистг! Не слышу такта-а!

Вспотевший, охрипший от крика вахмистр повышает голос:

— Тверже ногу! Ать, два, три, с левой! Ать, два! Ать, два!

Но ни команда, ни ругань вахмистра, ни злобные выкрики командира не помогают — усталые, разомлевшие от жары казаки все так же вяло топают ногами. Того дружного, чеканного грохота ног, который так хочется услышать Токмакову, не получается. Он еще больше свирепеет, матюгаясь, приказывает вахмистру — уже в который раз сегодня — прогнать сотню три круга бегом.

К концу третьего круга казаки стали сбиваться с ноги, один из третьего взвода упал, из носа его на горячий песок хлестнула кровь. Перешли на шаг. Егор расстегнул воротник гимнастерки, знает, что нельзя этого делать, а все же расстегнул. Из-под фуражки по лицу его градом струится пот, он поминутно вытирает его рукавом гимнастерки и чувствует, что выбивается из сил: ноги словно налились свинцом, горят подошвы, во рту пересохло, томит жажда, а солнце палит и палит все сильнее.

— Тверже ногу, мать вашу… ать, два! С левой, ать, два!

Швалов сбился с ноги, но в это время раздалась команда: «Сот-ня-я-я, стой! Разобрать коней!» Вконец измученные казаки побрели к лошадям.

На другой день Егору подошла очередь пасти сотенских лошадей. Их всегда гоняли на пастьбу после конного занятия, к вечеру пригоняли обратно, ночью они находились в конюшнях.

Когда лошадей погнали с пастбища, Егор заметил, что командирский конь — вороной, белоноздрый Казбек — прихрамывает на левую переднюю.

«Что с ним такое? — подумал Егор. — Оступился, что ли? Не увидел бы Зубатка, выставит за него под шашку в самую жару».

А Токмаков, как на грех, шел в это время из села в лагерь — в офицерское собрание. Он издали узнал своего Казбека, вороной шел позади всех и словно кланялся, мотал головой, припадая на больную ногу. Багровея от злости, есаул, не заходя в собрание, пошел на конюшню.

Солнце только что закатилось, но в конюшне уже стемнело, как в сумерки. Свет сюда и днем еле проникал сквозь запыленные стекла узеньких оконцев, проделанных высоко над стойлами. Дневальный Молоков и еще несколько казаков разводили коней по стойлам, задавали им на ночь корм. Егор расседлал Гнедка, пошел за сеном. В загородке, где хранился фураж, было еще темнее. Егор по голосу узнал фуражира и только хотел набрать в попону сена, как совсем рядом в коридоре заорал Токмаков:

— Дневальный! Оглох, сволочь? Кто коней пас сегодня?

— Я, вашбродь! — Егор словно вынырнул из темноты в коридор и в ту же минуту отлетел обратно, сбитый с ног кулаком есаула.

— А-а-а!.. — дико вскрикнул Егор, вскакивая на ноги. Выплюнув вместе с кровью выбитый зуб, он одним прыжком очутился в коридоре, выхватил из ножен шашку. Не уйти бы Токмакову живым из конюшни, если бы не подоспел тут вахмистр. Он загородил собой командира, схватил Ушакова за руку, сзади на Егора навалился Молоков.

С великим трудом вахмистру, при помощи Молокова и фуражира, удалось повалить, скрутить Егора, из руки его, оборвав темляк, вырвали шашку. Затем его занесли в фуражирку, там развязали руки, посадили на тюк сена.

Вскоре вахмистр ушел, а Егор еще долго сидел на сене, сплевывая кровь, ругался, грозил есаулу:

— Убью его, гада, все равно убью! Я его за этот зуб с душой разлучу.

— Брось ты, Егор! — уговаривал его Молоков. — Не ори хоть эдак-то, наговоришь на свою голову. Ты и так нагнал Зубатке холоду, видел, как сиганул он из конюшни-то? Поди, и до се с душой собраться не может.