Стэн Барсто - Задиры (сборник)

• Название: Задиры (сборник)
• Автор: Стэн Барсто
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1982

Что ждет молодого человека, вступающего в трудовую жизнь, в мире буржуазного Запада? Об этом рассказывает сборник «Задиры», где собраны произведения писателей из разных стран, раскрывающие социальные трудности и классовые проблемы рабочей молодежи в капиталистическом обществе.

---

Он жил в моем же квартале, в самой старой части — лабиринте узких сырых улочек, как нарочно пощаженных войной. Угрюмые стены разрисованы непристойными рисунками, именами влюбленных. После каждой лестничной площадки ступеньки казались все более узкими и крутыми. Панкани жил на четвертом этаже. Я поднялся туда, совсем запыхавшись, и не знал, постучаться ли в дверь, или незаметно уйти вниз.

Открыла мне девушка лет двадцати пяти, точная копия Панкани, только женщину такие черты лица делали совсем уродливой. Та же смуглая, блеклая кожа, выдающиеся неровные скулы, тонкие губы и вдобавок еще что-то потухшее и испуганное во взгляде. Я представился, и она провела меня на кухню, где мой друг доедал в одиночестве свой ужин.

— Я мимо проходил, — сказал я удивленному Панкани.

Но сам я удивился сильнее, чем он. Вся кухня была увешена фотографиями боксеров-чемпионов, газетными вырезками, увеличенными снимками самого Панкани в перчатках, без перчаток, с забинтованными кистями, в боксерской стойке, во время боя или перелезающим через канаты. На полке кухонного шкафа стояла фотография, на которой Панкани приветствовал толпу поднятой вверх рукой, в то время как арбитр поднимал его другую руку, а соперник лежал на полу ринга, будто у его ног. Удивил и сам Панкани, в ярко-голубой домашней куртке, которая была обшита золотой тесьмой. Мне страшно захотелось посмеяться над ним, уйти, бросив напоследок какое-нибудь насмешливое словечко, которое бы сбило спесь с моего приятеля. Я начал разговаривать с его матерью и сестрой, конечно же, о боксе, как-то незаметно для себя втянулся в игру, и когда Панкани сказал мне, что на улицу ему выходить не хочется, то я попрощался с женщинами и почти забыл о цели своего прихода. В дверях я сказал ему:

— Мы ведь товарищи, правда?

Он ответил не сразу, устало:

— Да, товарищи.

Немного спустя он уволился с завода. В ожидании расчета стал опять веселым и беззаботным, как раньше. Панкани еще раз оказался на высоте. Мы скинулись на прощальный ужин, как это у нас принято, но даже после того, как он выпил больше двух литров кьянти, мы так и не смогли заставить его сказать нам, чем же он собирается заняться. Он сделал вид, будто согласен с предложением Бове, который клялся, что из надежного источника знает, будто Панкани предложили работать в Фиглис, самой крупной миланской компании, может быть, лучшей в Италии. Но потом мы довольно скоро заметили, что вместе с боксом парень бросил и рабочую профессию.

Время от времени мы вспоминаем: Панкани, боксер, чемпион Италии среди юниоров, когда-то работал здесь с нами. Новенькие на это обычно говорят: «А, Панкани, что-то кажется, я слыхал о нем». Бове однажды встретил его в четыре утра, у вокзала. Гостино как-то вечером видел, как Панкани стоял, прислонившись к парапету набережной Арно, и плевал в воду.

Ивлин Харан Случайности

Сегодня Крис работала на фабрике так поздно только потому, что хотела как можно меньше пробыть на вечеринке. Сверхурочные не беда, а если людей совсем мало, так еще вдвое заплатят. Единственные, кто остался здесь после шести, это Элизабет за соседним станком, Джон — механик и Крис. Работой себя не утруждали. Запустив машину, Крис пошла к Элизабет покурить и поболтать. Элизабет — рослая пышноволосая блондинка не первой молодости, курившая частенько во время работы, даже при начальнице, и мисс Куин не выговаривала ей за это — все побаивались Элизабет. Крис рассказали, что как-то Элизабет два дня не являлась на работу, и тогда мисс Куин отметила ей послеобеденное опоздание на три минуты.

«Да, надо было тебе слышать, милочка, куда Элизабет послала ее с этими тремя минутами! Элизабет всех в гробу видала. Обложила эту Куин прямо при всех, а та — ни слова против, а все потому, что рабочих тогда не хватало, руки требовались. Но Элизабет стоит того, чтоб терпеть ее скверный характер.

У Элизабет громкий, с хрипотцой голос, добродушный, искренний смех. И часто Крис думала, не будь ее рядом, ни за что бы не пережить первый рабочий день на фабрике.

«Тяжелей всего, дорогуша, первые десять лет, — сказала тогда Элизабет. — Вот тебе стул, положи на него повыше ноги. Я уж знаю, что к чему. Сколько времени прошло, а помню, как сама тут первый день отработала! Однако ваша братия студенты неплохо проводят время. Поработал месячишко-другой — и до свиданья. А отведай, как это год за годом. Честное слово, не очень-то. Но все ж по сравнению местечко приличное. Я-то знаю».

Элизабет болтала без умолку, так проходили дни, и Крис с благодарностью и облегчением замечала: боль в спине и хандра понемногу проходят. Крис рассказала Элизабет о вечеринке.

— Это будет кошмар! Представляешь, ведь меж ними нет настоящей дружбы. Зачем же тогда вместе собираться? А вот выслушай, кто что о ком думает.

— Люди, куда деваться, везде одинаковы. Знаешь, когда моему Питу был двадцать один, его подружка, сообразивши, что он насовсем ее бросил, запустила ему в голову пивной кружкой. И ей нечего было ходить, зря это затеяла…

Крис чувствовала, это не то, что предстояло ей сегодняшним вечером: если бы там хоть кто-нибудь стал бросаться пивными кружками, получился бы, наверно, премилый вечерок. Но обычно все по-другому, обреченно подумала она: встанут в кружок, хихикая друг над другом и над нею в том числе, изрекая потертые и пошлые от чрезмерно частого употребления истины, кто занудливо, кто насмешливо, а кто ради самообороны.

Элизабет не то, что эти. Она действует, а не бездействует. Говорит и поступает как считает нужным. Если б она зашла сегодня на вечеринку и взглянула хоть одним глазком, наверняка сказала бы: «Ха, чем не похороны?» Да, у Элизабет был вкус к жизни, для нее это заключалось не только в том, чтобы не впутываться, если все тебе не по душе, но и подчинять обстоятельства собственной воле. Крис чувствовала бы себя совершенно счастливой, не будь этих пустых людских выдумок, натужного веселья. Гораздо приятнее здесь, среди машин. Шумят они не громче, более сговорчивые, да и почти такие же бесхитростные, как публика на вечеринке, а уж ее-то Крис хорошо знает.

От фабрики Крис и Элизабет шли до автобусной остановки своей обычной дорогой в полмили длиной. Середина лета, поэтому еще светло. Движение в этот час несильное, и все случилось тем более неожиданно. Мимо них пронесся мотоциклист; приподняв на мгновение руку от руля, он немного качнулся в сторону, как раз перед автомобилем. Раздался пронзительный взвизг колес и скрежет металла: машины врезались друг в друга, и на минуту все стало по-прежнему безмятежно-спокойным. Опомнившись, Крис и Элизабет бросились туда, где невдалеке от места столкновения лежал мотоциклист.

Крис упала на колени, приложила руку к его груди.

— Жив, сердце бьется.

— Вызову «Скорую», — выдохнула Элизабет. — Бог мой, и шофер тоже… небось, стукнулся о переднее стекло… телефон за светофором…

— Быстрее, — сказала Крис, но Элизабет была уже на полпути к светофору и не услышала ее. — Они могут умереть.

После аварии движение на этой стороне улицы прекратилось. Рядом не было жилых домов, только бесконечно тянулись фабричные корпуса, запертые и, во всяком случае, в это время безлюдные. Крис взглянула в огромные слепые окна, но в них не отразилось никакого сочувствия. Она перевела взгляд на мотоциклиста и шофера.

«Почему я так боюсь, что они умрут? Ведь это их одних касается. Потому ли боюсь, что ничем не могу помочь им, и никто не может?»

Она наклонилась над телом мотоциклиста. Ни его, ни шофера даже не думала трогать, а может, надо? Или все не так страшно, лишь легкие ушибы? Наверно, маска иронии спасает в подобных ситуациях. Но они случаются, хотя люди, само собой, стараются не задерживать на них свое внимание. Случаются, тут не возразишь. Крис почувствовала дрожь и смутное беспокойство. Сняла пальто, укрыла мотоциклиста. А вдруг есть средство, которое спасло бы его и шофера, а она этого средства не знает, и вот оба сейчас умрут?.. Избегают люди подобных сцен, ну а если так, почему же ведутся войны, почему вечно истязаем мы друг друга мелкими пакостями?.. Если бы шофер или мотоциклист могли хоть сказать, где болит, пусть даже сейчас, когда, наверное, уже слишком поздно, все равно нужно помочь во что бы то ни стало. Но они без сознания. Шофер, кажется, немного пришел в себя — стонет, с мотоциклистом хуже — лежит так спокойно. По крайней мере, крови не видно — а вдруг это плохо? Что я могу одна? «Не сходи с ума, по крайней мере, приедет полиция, поищет свидетелей. Но вот умрут. Зачем им тогда свидетели? Шоферу, наверно, больно… Пожалуй, так оно лучше — ясно хоть, что живой. А от меня никакого проку, к чему я здесь тогда? Врач… только врач может хоть немного облегчить их страдания. Каждый должен быть врачом».

Бесконечно долго тянулся этот кошмар. Наконец вернулась Элизабет. «Скорая помощь» была в пути, а пока Элизабет тихо причитала, как внезапно все случилось, прибыла полиция. Сейчас набегут люди, столпятся, заслонят слепые окна фабрики, все задвигается. Люди всегда собираются там, где смерть, поминки, похороны, как тут не поглазеть.