Николай Эрдман - Сцена к водевилю Д. Ленского «ЛЕВ ГУРЫЧ СИНИЧКИН»

• Название: Сцена к водевилю Д. Ленского «ЛЕВ ГУРЫЧ СИНИЧКИН»
• Автор: Николай Эрдман
• Издательство: Искусство
• Жанр: Сценарии
• Год: 1990

Сцена к водевилю.

---

 Дездемонова. Я это на спектакле сделаю, Петр Петрович. Показывать связь с производством сейчас — это не так важно. Все равно прессы нет. Товарищи ассистенты, приступайте к трепанации живота. Дайте ланцет. Прежде чем начать резать, я считаю своей обязанностью обратить ваше пристальное внимание, что этот ланцет лучше американских и сделан нами самими раньше срока на одном из наших гигантских гигантов. Вот я разрезаю верхний покров. Товарищи ассистенты, загните кожу и подрубите концы. Так. Теперь я ему залезу в кишки. Так.

Гудок.

 Кассио. Гудок. (Садится.) Я должен идти. (Хочет слезть со стола.)

 Дездемонова. Безумный, что вы делаете? Держите его.

 Кассио. Пустите меня! Пустите меня к ней!

Гудок.

Слышите, она призывает меня, моя красная черная металлургия! (Вырывается и бежит к двери.)

Дездемонова загораживает ему дорогу.

 Дездемонова. Но поймите, что у вас разрезан живот.

 Кассио. Хи-хи-хи!

 Пустославцев. Что вы делаете?

 Кассио. Оттеняю эпоху. Хи-хи-хи. Разве я мелкий индивидуалист, чтобы думать о животе? Пока у меня есть руки, я должен работать. Пустите меня к моим сестрам мартенам. Я не могу пропускать человеко-часы.

 Дездемонова. Один только день.

 Кассио. Ни одного человеко-часа!

 Дездемонова. Сегодня мы вам заштукуем живот, и двадцать восьмого вы выйдете на работу.

 Кассио. А разве сегодня двадцать седьмое?

 Дездемонова. Да.

 Кассио. В таком случае можете штуковать. Двадцать седьмого я выходной.

 Дездемонова (в сторону). О пятидневка, как я благодарна тебе! (Смотрит на него долгим взглядом.) Ложитесь, милый.

 Кассио. Почему вас так много, дорогая?

 Дездемонова. Вы совершенно правы. Товарищи ассистенты, во имя рационализации оставьте нас вдвоем.

Ассистенты уходят.

 Кассио. Я готов. Зашивайте.

 Дездемонова. Чтобы вас долго не задерживать, я буду зашивать через край. Это не так красиво, зато прочно.

Кассио лежит. Дездемонова зашивает ему живот.

Скрипка.

 Дездемонова. Как ваше имя, товарищ?

 Кассио. Зачем оно, товарищ?

 Дездемонова. Страна должна знать своих героев, товарищ.

 Кассио. Меня зовут Кассио, товарищ, но старые товарищи рабочие любят меня называть просто товарищем Касей, товарищ.

 Дездемонова. О, старые рабочие, какие это, в сущности, дети! Скажите, Кассио, что вы думаете о любви?

 Кассио. Я считаю мужчину, который думает о любви во время нашей гигантской стройки, — дрянью и ерундой.

 Дездемонова. Какое счастье! Знаешь, Кассио, во время нашей гигантской стройки я все время думала о мужчине, который думает о мужчине, который думает о любви во время нашей гигантской стройки как о дряни и ерунде, как о самом родном и близком.

 Кассио. Что?

 Дездемонова. Думала о мужчине, который думает о мужчине, который думает о любви как о дряни и ерунде, как о самом родном и близком.

 Кассио. Я не понимаю, что вы говорите.

 Дездемонова. Я сама ничего не понимаю! Федор Семенович, что это такое?

 Борзиков. Это диалектика. Раиса Минишна, этого нельзя объяснить.

 Дездемонова. Ах, диалектика. Вот оно что. Ну, поехали дальше. Кассио. Я волную тебя как женщина?

 Кассио.. Ни капли. А я волную тебя как мужчина?

 Дездемонова. Ни вот столечко.

 Кассио. Какое счастье! Скажу больше. Только та женщина, которую я не волную как мужчина женщину и которая меня не волнует как женщина мужчину, может меня взволновать как мужчину женщина.

 Дездемонова. Милый!

 Кассио. Родная!

Поцелуй.

 Дездемонова. Кася.

 Кассио. О блаженство! Когда ты меня называешь Касей, мне кажется, что это не ты обнимаешь меня, а какой-нибудь из моих старых рабочих, и мне делается еще слаще и приятней. О, называй меня Касей.

 Дездемонова. Кася. (Обнимает его)

 Кассио (со страстью). Фролов. Фролов.

Объятие, поцелуй.

 Борзиков. Знаете, Петр Петрович, я не совсем согласен с трактовкой этого места. Почему он обнимает ее за талию?

 Пустославцев. Как — почему? Влюбленные всегда так обнимаются.

 Борзиков. Это, Петр Петрович, влюбленные старого времени так обнимались. Здесь все-таки новые люди.

 Пустославцев. За что же он, по-вашему, должен ее обнимать?

 Борзиков. Пусть он обнимает ее за что-нибудь новое.

Пустославцев. Товарищ Напойкин, автор предлагает очень интересную и свежую краску. Поскольку вы играете новые человеческие отношения и новых людей, обнимайте ее за что-нибудь новое.

Кассио. За новое?

 Пустославцев. Да.

 Кассио. Вот тебе раз. Тогда, Петр Петрович, перемените актрису. У этой все старое.

 Пустославцев. Напойкин, я вас оштрафую.

 Кассио. За что же ее все-таки брать?

 Пустославцев. Ну, возьмите ее за... гм. Действительно. Ну, возьмите ее за... лодыжку, что ли.

 Кассио. За лодыжку? Пожалуйста. Дор-р-р-огая... (Обнимает ее за ноги.)

Входит Яго, за ним — Отелло. У Яго в руках большая ромашка. Отрывая лепестки, Яго гадает.

 Яго. Верю в социализм, не верю в социализм, верю, не верю, верю, не верю, да, нет, да, нет. Да. (Твердо.) Да, не верю.

 Отелло. О чем ты бормочешь, Яго?

 Яго. Нет, нет. Отелло, тебе показалось. Скажи, Отелло: ты веришь Кассио?

 Отелло. Да, Яго, да, он честный работник. А почему ты спрашиваешь?

 Яго. Нет, нет, Отелло, тебе показалось. А мне ты веришь?

 Отелло. Да, Яго, да. Хотя порой в твоих глазах есть что-то не от наших глаз.

 Яго (отворачивается и закрывает глаза рукой). Нет, нет, Отелло, тебе показалось.

 Отелло. Открой их шире, Яго, и ты увидишь новую жизнь и новых людей.

 Яго (открывает глаза и видит целующихся Кассио и Дездемонову). А-а-а-а-а!

 Отелло. Что?

 Яго. Смотри на новых людей.

 Отелло. О-о-о-о-о.

 Яго. Ха-ха-ха.

 Кассио. Отелло.

 Дездемонова. Муж.

 Отелло. Не оправдывайся, я все видел. (Суфлеру.) Ну, голубчик, теперь подавай, больше я ничего не знаю.

 Суфлер. Ваши глаза выражали любовь.

 Отелло. Что?

 Суфлер. Ваши глаза...

 Отелло. Ваши глаза...

 Суфлер. Выражали...

 Отелло. Вы рожали!

 Дездемонова. Что вы говорите?

 Отелло. Я говорю, что вы рожали.

 Дездемонова. Вы с ума сошли, я не рожала.

 Отелло. Нет, рожали.

 Дездемонова. Нет, не рожала.

 Отелло. Раз суфлер говорит, что вы рожали, значит, вы рожали, и кончен разговор.

 Суфлер. Так ведь это не она, а глаза.

 Отелло. Глаза рожать не могут.

 Суфлер. Глаза не рожали, а выражали.

 Отелло. Я рожал? Ну, спасибо.

 Суфлер. Да не вы рожали, а «ваши глаза выражали любовь».

 Отелло. Мои?

 Суфлер. Да не ваши, а их.

 Отелло. Ах, вот в чем дело. Ну-с, так. Ваши глаза выражали любовь.