Дмитрий Новокшонов - Речь против языка

• Название: Речь против языка
• Автор: Дмитрий Новокшонов
• Жанр: Культурология
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-7598-1365-1

В монографии рассказывается об истоках и становлении ремесла психолингвистики. Изучение предложенного материала вкупе с самостоятельной проработкой нескольких образцовых психолингвистических отрывков, помещенных в Supplements позволит желающим вполне овладеть профессиональным жаргоном психолингвистов. Положительной стороной книги является краткое изложение новых данных об истории русского и славянских языков и народов.

Книга адресована филологам и историкам.

---

Богом русского языка перед крахом Российской империи был полковник Н.А. Романов.

Царь не терпел употребления иностранных слов. По желанию государя князь Путятин принес список названий родни по-русски, даже весьма отдаленной, по которому тут же царь экзаменовал и нас. Никто не знал весьма многих, что очень радовало детей.

– Русский язык так богат, – сказал царь, – что позволяет во всех случаях заменить иностранные выражения русскими. Ни одно слово неславянского происхождения не должно было бы уродовать нашего языка.

Я тогда же сказал Его Величеству, что он, вероятно, заметил, как я их избегаю во всеподданнейших докладах.

– Верится мне, – ответил царь, – что и другим ведомствам удалось внушить эту привычку. Я подчеркиваю красным карандашом все иностранные слова в докладах. Только министерство иностранных дел совершенно не поддается воздействию и продолжает быть неисправимым.

Тут я назвал слово, не имеющее русского эквивалента[44]:

– Как же передать «принципиально»?[45]

– Действительно, – сказал царь, подумав, – не нахожу подходящего слова.

– Случайно, Ваше Величество, я знаю слово по-сербски, которое его заменяет, а именно «зачельно», что означает мысль за челом.

Государь заметил, что при первой возможности учредит при Академии наук комиссию для постепенной разработки русского словаря наподобие французского академического (примеч. lviii).

К сожалению, русские не получили такого словаря. Превратности судьбы: до сих пор самым надежным толковым словарем живого великорусского наречия является труд В.И. Даля, а общепризнанным этимологическим словарем русского языка – толковник М.Р. Фасмера. Даль и Фасмер – германцы по происхождению.

Началось очередное Смутное время[46], сходное с Гражданской войной в Риме. «Язык – не только средство передачи мысли. Он прежде всего – орудие мышления» (примеч. Их). Русский язык получил тяжелейший удар иностранным языковым мусором (примеч. lx), что исказило восприятие действительности русскими детьми и привело к потере молодежью и взрослыми чувства реальности[47] в мышлении.

Этого не заметил даже И.В. Сталин. В своей работе «Марксизм и вопросы языкознания», споря с Н.Я. Марром, он пишет:

Был ли прав Н.Я. Марр, причислив язык к разряду орудий производства? Нет, он был безусловно не прав. Между языком и орудиями производства существует коренная разница. Разница эта состоит в том, что орудия производства производят материальные блага, а язык ничего не производит или «производит» всего лишь слова. Точнее говоря, люди, имеющие орудия производства, могут производить материальные блага, но те же люди, имея язык[48], но не имея орудий производства, не могут производить материальных благ. Нетрудно понять, что, если бы язык мог производить материальные блага, болтуны были бы самыми богатыми людьми в мире (примеч. lxi).

Судьба СССР и современное положение вещей в Российской Федерации показали ошибку тов. Сталина в оценке способности болтунов к обогащению.

Причину превращения болтовни в источник богатства выявил А.Р. Лурия:

По-видимому, вся дальнейшая история языка (и это надо принять как одно из самых основных положений) является историей эмансипации[49] слова от практики[50], выделения речи как самостоятельной деятельности, наполняющей язык и его элементы[51] – слова – как самостоятельной системы кодов[52], иначе говоря – историей формирования языка в таком виде, когда он стал заключать в себе все необходимые средства для обозначения предмета и выражения мысли. Этот путь эмансипации слова от симпрактического контекста[53] можно назвать переходом к языку как к синсемантической системе[54], т. е. системе знаков, связанных друг с другом по значению и образующих систему кодов, которые можно понимать, даже и не зная ситуации (примеч. lxii).

Мудрствования Лурия оказались ближе к истине[55] современности, чем сталинская правда. В жизни случившееся подорожание болтовни обрисовано в песне неизвестного автора:

Я был батальонный разведчик,
А он писаришка штабной.
Я был за Россию ответчик,
А он спал с моею женой.
Ах, Клава, любимая Клава,
Неужто судьбой суждено,
Чтоб ты променяла, шалава,
Меня на такое говно[56] (примеч. lxiii).

Расщепление коренных языковых понятий, отмеченное Лурия, ощущал уже А.С. Пушкин:

Не дай мне Бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.

В текстах и речах современных политиков и российских ученых обычно засилье эмансипированных (оторванных от действительности) инородных слов, указывающее на плохое знание русского языка и родовых (национальных) понятий. Непростые слова трудны для восприятия, осмысления и понимания, например, понятие связывающей (коммуникативной) науки возглавлять войско (стратегии) в современном языкознании определяется как осмыслительный замысел (когнитивный план) общения, посредством которого проверяется наилучшее решение связывающих задач говорящего в условиях недостатка данных о действиях собеседника (примеч. lxiv).

В армии о том же говорят проще: «Бой – вооруженное столкновение соединений, частей, подразделений воюющих сторон. Бой – единственное средство достижения победы» (примеч. lxv).

Как и создатель «Теории языка» К. Бюлер в 1938 г. (примеч. lxvi), Сталин в 1950 г. уподоблял язык орудию труда. Заимствование слов из языка в язык подобно покупке орудия. Иногда очень дорогой, вроде приобретения мистраля (посудины)[57], ваучера (расписки)[58] или секса (писи)[59]. Нынешние ученые не очень утруждают себя переводами, необдуманно вводя в живой русский язык чужеродные слова. Речевая картина русского и вообще славянского мира сильно пострадала особенно после 1917 г. (примеч. lxvii). Языковые раны зияют в русской речи, ученые, вместо того чтобы лечить их, утяжеляют состояние раненого. Сложность расклада прочувствовал в 1919 г. Н.С. Гумилев:

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангельи от Иоанна
Сказано, что слово – это Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.

Эмансипированная А.А. Ахматова поняла мертвого мужа в 1942 г.:

Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.

Лишь после смерти И.В. Сталина вольными или невольными стараниями именно части советских ученых и так называемых философов живое великоросское наречие (словенское) было изменено так, что совесть-сознание его носителей оказалась расщепленной. На жаргоне психологов, психиатров, психотерапевтов и психолингвистов это расщепление получило кличку «шизофрения» (от греч. σχίζω, раскалываю и φρήν, ум, рассудок).

Шизофрению ошибочно путают со слабо(без)умием (лат. dementia). К сожалению, от безумия не застрахованы и ученые, особенно если они дорожат своим положением в обществе. Впрочем, такие случаи слабоумия вернее назвать бес(з)совестностью или бездушием, т. е. болезнью души, душевной болезнью. Выдающуюся роль в поедании мертвой речью живого языка сыграли разнообразные СМИ (примеч. lxviii).

С отражения раскола в рассудке, вызванного смешением речи и языка, начинается первый параграф первой главы «Теории речевой деятельности» «первого массового издания по психолингвистике», входящего в «джентльменский[60] набор, который необходимо упоминать в библиографическом списке в конце любой диссертации, посвященной языку, речи, овладению родным и неродным языком» (примеч. lxix).

В последние годы как за рубежом, так и в нашей стране появилось множество работ, посвященных так называемой логике науки, т. е. логической структуре научной теории и процесса научного исследования (примеч. lxx). Однако целый ряд важнейших проблем этой области знания не получил пока достаточного освещения, и на этих проблемах целесообразно остановиться в нашей книге.

Речь идет прежде всего о самом понятии объекта науки, понятии, выносимом обычно за рамки логики как науки или сводимом к «индивидуальным[61] объектам», как это сделано в сборнике «Логика научного исследования». Лишь в единичных работах проводится последовательное различение между этим понятием и понятием предмета науки. Поясним это различие.

Часто говорят, что ряд наук (языкознание, физиология[62] и психология речи, патология[63] речи и мышления, логика[64] и поэтика[65]) имеет один и тот же объект. Это означает, что все они оперируют одними и теми же индивидуальными событиями или индивидуальными объектами. Однако процесс научной абстракции[66] протекает во всех этих науках по-разному, в результате чего мы строим внутри теоретической системы различные абстрактные объекты…[67]