Хулио Кортасар - Тот, кто бродит вокруг (сборник)

• Название: Тот, кто бродит вокруг (сборник)
• Автор: Хулио Кортасар
• Жанр: Современная проза

Содержание:

1. В ином свете. Перевод с испанского В. Капанадзе, 1999 г.

2. Жаркие ветры. Перевод с испанского Э. Брагинской, 1999 г.

3. Во второй раз. Перевод с испанского В. Спасской, 1999 г.

4. Вы всегда были рядом. Перевод с испанского С. Николаевой, 1999 г.

5. Во имя Боби. Перевод с испанского Н. Снетковой, 1999 г.

6. Апокалипсис Солентинаме. Перевод с испанского П. Грушко, 1999 г.

7. Лодка, или еще одно путешествие в Венецию. Перевод с испанского А. Борисовой, 1999 г.

8. Знакомство с красным ободком. Перевод с испанского Вс. Багно, 1999 г.

9. Две стороны медали. Перевод с испанского А. Миролюбовой, 1999 г.

10. Тот, кто бродит вокруг. Перевод с испанского В. Спасской, 1999 г.

11. Закатный час Мантекильи. Перевод с испанского В. Спасской, 1999 г.

Примечания В. Андреев, 1999 г.

---

— Это для тебя нет никакой разницы, — сказал Адриано. — Тебе действительно все безразлично.

— Если бы я могла тебе объяснить… Но мы утонем в словах. Зачем ты поехал за мной? Какой в этом смысл?

Если она действительно спрашивала так, это по крайней мере значит, что она не считала меня причастной к появлению Адриано в Венеции А это, понятное дело, вызывает всегдашнюю горечь: стремление не принимать меня во внимание, даже мысли не допускать, что есть еще чья-то рука, которая может спутать карты.

— Я уже понял, что смысла никакого нет, — сказал Адриано. — Пожалуй, так, и ничего больше.

— Ты не должен был приезжать.

— А ты не должна была уезжать, бросив меня, как…

— Пожалуйста, без громких слов. Зачем говорить о бросании или еще о чем-то в этом роде, когда речь идет, в сущности, о простых вещах? Возвращение к обычной жизни, если хочешь.

— Это для тебя простые вещи, — зло сказал он. У него дрожали губы, а руки крепко сжимали перила, будь искали поддержки у равнодушного белого камня.

Валентина смотрела в даль канала и видела, как к ним приближается гондола, размером больше обычной, в окружении других гондол и пока еще не очень ясно различимая на таком расстоянии. Она боялась встречаться с Адриано глазами и единственное, чего ей хотелось, — чтобы он ушел, наговорил бы ей оскорблений, если это нужно, а потом ушел. Но Адриано продолжал стоять, с головой уйдя в свое страдание, затягивая то, что обычно называют выяснением отношений, хотя на самом деле — это всегда только два монолога.

— Это же нелепо, — прошептала наконец Валентина, не отрываясь, глядела она на гондолу, которая медленно приближалась. — Почему я должна быть такой, как ты? Разве не ясно, что я не хотела тебя больше видеть?

— В глубине души ты любишь меня, — глупо сказал Адриано. — Не может быть, чтобы ты меня не любила.

— Почему: не может быть?

— Потому что ты не похожа на других. Ты же не отдашься кому попало, как многие другие, как какая-нибудь истеричка, которая не знает, что с собой делать, раз уж она отправилась путешествовать.

— Тебе кажется, что отдалась я, а я могу сказать тебе, что это ты отдаешься. Старая теория о женщинах, когда…

И так далее.

Мы ничего не добьемся этим, Адриано, все это так бесполезно. Или оставь меня сегодня, прямо сейчас, или я уеду из Венеции.

— Я поеду за тобой, — упрямо сказал он. — Не ставь нас обоих в смешное положение. Не лучше ли будет, если?..

Каждое слово этого бессмысленного разговора было ей до тошноты неприятно. Видимость диалога, внешняя раскраска, под которой нечто застоявшееся, бесполезное и гнилое, как вода в канале. Посередине фразы Валентина вдруг поняла, чем гондола не похожа на другие. Она была широкая, как баркас, с четырьмя гондольерами, которые гребли, стоя на траверсах, а между ними стояло что-то похожее на катафалк, черный с золотом. Да это и был катафалк, и гребцы были в черном, без легкомысленных соломенных шляп. Лодка подошла к причалу, рядом с которым тянулось мрачное, казавшееся необитаемым здание. Здесь же, у причала, было что-то вроде часовни. «Больница, подумала она. — Больничная часовня». Вышли люди, какой-то мужчина вынес венок и небрежно забросил его на погребальную лодку. Появились другие, уже с гробом, и началась погрузка. Даже Адриано был, казалось, захвачен явным ужасом того, что происходило под этим утренним солнцем, в той Венеции, где не было ничего интересного, куда не заглядывают туристы. Валентине показалось, он что-то прошептал, а может быть, это было сдавленное рыдание. Но она не могла оторвать глаз от лодки, от четырех гребцов, которые ждали, уперев весла в дно канала, чтобы другие могли поставить гроб в углубление под черным балдахином. На носу лодки, вместо привычных зубцов, украшающих гондолы, виднелся какой-то неясный блестящий предмет. Будто огромный серебряный филин, и не просто украшение, а как живой, но, когда гондола двинулась по каналу (семья усопшего осталась на причале, и двое молодых людей поддерживали пожилую женщину), оказалось, что это не филин, а посеребренная сфера и крест, единственный яркий, сверкающий предмет на всей лодке. Гондола приближалась к ним, сейчас она пройдет под мостом, прямо у них под ногами. Достаточно будет спрыгнуть и попасть на носовую часть, на гроб. Показалось, что мост легко поплыл навстречу лодке («Так ты не пойдешь со мной?»), Валентина так пристально смотрела на гондолу, что гребцы стали грести медленнее.

— Нет, не пойду. Я хочу остаться одна, оставь меня в покое.

Только это она и могла произнести из того, что можно было бы сказать или о чем можно было промолчать, чувствуя, как дрожит рука Адриано рядом с ее рукой, слыша, как он повторил вопрос — с усилием переведя дух, будто задыхался. Только на лодку, что приближалась к мосту, она и могла смотреть. Сейчас лодка пройдет под мостом, почти под ними, выйдет с другой стороны в открытые воды лагуны и возьмет курс, будто неповоротливая черная рыбина, на остров мертвых, куда привезет еще один гроб, оставит еще одного покойника в этом безмолвном городе за красной стеной. Она почти не удивилась, когда увидела, что один из гребцов был Дино,

А так ли это было, не придумывает ли она еще одну, совершенно необоснованную случайность? Сейчас этого уже не узнаешь, как не узнаешь и того, почему Адриано не упрекнул ее за дешевенькое приключение. Думаю, что он это сделал, что этот диалог из ничего, на котором держится сцена, чистый вымысел, он отталкивался от других фактов и вел к тому, что без него было бы до крайности, до ужаса необъяснимым. Вот бы узнать: может, он молчал о том, что знал, дабы не выдавать меня; да, но какое это могло иметь значение, если почти тут же?.. Валентина, Валентина, Валентина, испытать наслаждение оттого, что ты упрекаешь меня, оскорбляешь, оттого, что ты здесь и проклинаешь меня, утешиться тем, что вижу тебя снова, чувствую твои пощечины, твой плевок мне в лицо… (Все подавлено в себе и на этот раз. И до сих пор, моя девочка.)

самый высокий, тот, что стоял на корме, и что Дино увидел ее и увидел Адриано рядом с ней, и что он перестал грести и смотрел на нее своими хитренькими глазками, в которых застыл вопрос и, может быть («Не надо настаивать, пожалуйста»), злобная ревность. Гондола была всего в нескольких метрах, было видно, как покачивается серебряное украшение, был виден каждый цветок и каждая незатейливая оковка гроба («Ты делаешь мне больно»). Она почувствовала, как пальцы Адриано сжали ее локоть, и на секунду закрыла глаза, решив, что он сейчас ударит ее. Лодка, казалось, скользнула им под ноги, и лицо Дино, удивленное (несмотря ни на что, сделалось смешно при мысли, что и у этого бедного дурачка были какие-то иллюзии), мелькнуло, будто кружась, и исчезло из виду, потерявшись под мостом. «Это меня везут», — вдруг дошло до Валентины, это она была там, в гробу, далеко от Дино, далеко от руки, крепко сжимавшей ее локоть. Она почувствовала, что Адриано сделал движение, будто хотел что-то достать, может быть, сигареты, — так делают, когда хотят оттянуть время, как угодно, любой ценой. Сигареты или что-то другое — это было теперь неважно, если она уже плыла в черной гондоле, плыла без страха к своему острову, смирившись наконец, как та самая ласточка.

Знакомство с красным ободком

Борхесу[7]

К вечеру, Хакобо, вы, наверное, сильно продрогли, и в конце концов монотонный дождь, повисший над Висбаденом, заставил вас укрыться в «Загребе». А может, все дело в том, что вы весь день работали, не на шутку проголодались, и вечером вас потянуло в спокойное и тихое место; а уж «Загреб», за отсутствием иных достоинств, этими вполне обладал, вот вы и решили, пожав плечами и усмехнувшись, остановить свой выбор на нем. Право, приятно было повесить на старую вешалку промокший плащ и окинуть взглядом погруженное в полумрак помещение, в котором было, вероятно, нечто балканское, и направиться именно к этому столику, наблюдая, как при колеблемом свете свечи на старинных приборах и длинном бокале трепещут блики.

Первым ощущением было то, которое всегда посещает тех, кто оказался в пустом ресторане: слегка напряженной умиротворенности; он казался вполне пристойным, однако отсутствие посетителей в это время дня наводило на размышления. Впрочем, раз уж ты за границей, быстро понимаешь: обычаи здесь другие, а что имеет значение, так это тепло да прогулка по меню среди знакомого и незнакомого, да еще крошечная черноволосая женщина с огромными глазами, возникшая ниоткуда на уровне белой скатерти, ожидая распоряжений. Он было подумал, что для городка с его рутинной жизнью это уже, пожалуй, позднее время, но не успел он подобрать соответствующего моменту туристического выражения лица, как бледная миниатюрная рука положила салфетку и непроизвольно передвинула солонку. Как и следовало ожидать, вы заказали мелко нарезанное мясо, приправленное луком и красным перцем, и ароматное тягучее вино, непривычное для западного человека; как некогда и мне, ему настолько наскучила гостиничная кухня, жертвующая всем экзотическим и национальным в угоду пресному, что он даже попросил черного хлеба, который, возможно, и не годился к закуске, но который женщина незамедлительно ему подала. И лишь тогда, закуривая первую сигарету, он оглядел тот трансильванский уголок, в котором укрылся от дождя и от вполне заштатного немецкого городка. Он, казалось, уже сроднился с тишиной, отсутствием посетителей и отбрасываемым свечами дрожащим светом, во всяком случае, они служили прекрасным укрытием, позволяя ему оставаться наедине с сигаретой и усталостью.