Жиль Делез - Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато

• Название: Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато
• Автор: Жиль Делез
• Издательство: У-Фактория, Астрель
• Жанр: Философия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9757-0526-6, 978-5-271-27869-3, 978-5-9757-0527-3, 978-5-271-29213-2

Второй том «Капитализма и шизофрении» — не простое продолжение «Анти-Эдипа». Это целая сеть разнообразных, перекликающихся друг с другом плато, каждая точка которых потенциально связывается с любой другой, — ризома. Это различные пространства, рифленые и гладкие, по которым разбегаются в разные стороны линии ускользания, задающие новый стиль философствования. Это книга не просто провозглашает множественное, но стремится его воплотить, начиная всегда с середины, постоянно разгоняясь и размывая внешнее. Это текст, призванный запустить процесс мысли, отвергающий жесткие модели и протекающий сквозь неточные выражения ради строгого смысла…

---

Мало определять бюрократию через жесткую сегментарность — с разобщенностью смежных кабинетов, начальником отдела в каждом сегменте и соответствующей централизацией в конце коридора или наверху башни. Ибо одновременно существует целая бюрократическая сегментация, гибкость отделов и коммуникация между ними, извращение бюрократии, перманентные изобретательность или созидательность, осуществляемые даже вопреки административным регламентам. Если Кафка — крупнейший теоретик бюрократии, то именно потому, что он показывает как — на определенном уровне (но на каком? — ибо он нелокализуем) — барьеры между кабинетами перестают быть «точными границами», погружаются в молекулярную среду, растворяющую их и, одновременно, заставляющую начальника множиться в микрофигурах, каковые невозможно распознать, идентифицировать и каковые распознаваемы лишь тогда, когда поддаются централизации: другой режим, сосуществующий с разделением и тотализацией жестких сегментов.[252] Можно было бы даже сказать, что фашизм подразумевает молекулярный режим, не смешивающийся ни с молярными сегментами, ни с их централизацией. Несомненно, фашизм изобрел понятие тоталитарного Государства, но нет повода определять фашизм через то понятие, какое он сам изобрел: существуют тоталитарные государства — типа сталинской или военной диктатуры, — не являющиеся фашистскими. Понятие тоталитарного Государства применимо только в макрополитическом масштабе, к жесткой сегментарности и к особому способу тотализации и централизации. Но фашизм неотделим от молекулярных очагов, которые, взаимодействуя, плодятся и перескакивают от одной точки к другой, прежде чем начнут резонировать все вместе в национал-социалистическом Государстве. Сельский фашизм и фашизм города или квартала, фашизм молодежи и фашизм ветеранов войны, фашизм левых и фашизм правых, фашизм супружеской пары, семьи, школы или офиса — каждый фашизм определяется черной микродырой, которая покоится в себе самой и коммуницирует с другими дырами, прежде чем резонировать в великой обобщенной центральной черной дыре.[253] Фашизм есть тогда, когда машина войны устанавливается в каждой дыре, в каждой нише. Даже когда установится национал-социалистическое Государство, оно будет нуждаться в устойчивости таких микрофашизмов, сообщающих ему ни с чем не сравнимую способность воздействовать на «массы». Даниэль Герен вправе сказать, что, если Гитлер и захватил власть, а не немецкую Государственную администрацию, то именно потому, что он с самого начала располагал микроорганизациями, дававшими ему «ни с чем не сравнимое и незаменимое средство проникать во все ячейки общества», гибкую и молекулярную сегментарность, потоки, способные омывать каждый тип ячейки. Наоборот, если капитализм дошел до того, что счел фашистский опыт катастрофичным, если он предпочел объединиться со сталинским тоталитаризмом, куда более мудрым и покладистым с его точки зрения, то это потому, что сегментарность и централизация у последнего были более классическими и менее текучими. Именно микрополитическая или молекулярная мощь создает опасный фашизм, ибо он является массовым движением — скорее раковое тело, нежели тоталитарный организм. Американское кино часто показывало такие молекулярные очаги — фашизм банды, шайки, секты, семьи, деревни, квартала, транспортного средства, — не щадящие никого. Только микрофашизм дает ответ на общий вопрос: Почему желание желает собственного подавления, как оно может желать своего подавления? Конечно же, массы вовсе не подчиняются пассивно власти; и они не «хотят» быть репрессированными в духе мазохистской истерии; и они не хотят более быть обманутыми идеологическими иллюзиями. Но желание никогда не отделимо от сложных сборок, которые с необходимостью проходят через молекулярные уровни, оно не отделимо от микрообразований, уже формирующих позы, отношения, восприятия, предвосхищения, семиотики и т. д. Желание никогда не является безотчетной недифференцированной энергией, скорее, оно само — результат хорошо разработанного монтажа, некой инженерии высоких взаимодействий: цельная гибкая сегментарность, трактующая молекулярные энергетические ресурсы и определяющая — в случае необходимости, — что желание уже стало фашистским. Левые организации — вовсе не последние инстанции, выделяющие собственные микрофашизмы. Слишком легко быть антифашистом на молярном уровне, даже не замечая того фашиста, каковым мы являемся сами, которого мы поддерживаем и питаем, а также нежно любим — благодаря молекулам как личным, так и коллективным.

Будем избегать четырех ошибок в отношении такой гибкой и молекулярной сегментарности. Первая ошибка — аксиологическая, и состоит она в полагании, будто достаточно немного гибкости, чтобы стать «лучше». Но фашизм куда более опасен из-за своих микрофашизмов, а тонкие сегментации — столь же пагубны, как и самые жесткие из сегментов. Вторая ошибка — психологическая, как если бы молекулярное принадлежало к области воображения и отсылало только к индивидуальному или межиндивидуальному. Но на молярной линии не меньше Реального-социального, чем на молекулярной. В-третьих, обе формы отличаются не просто размерами, как малая форма от большой; и если верно, что молекулярное действует в деталях и проходит через малые группы, то это вовсе не означает, что оно менее соразмерно всему социальному полю, чем молярная организация. Наконец, качественное различие обеих линий не мешает тому, чтобы они двигались вместе или пересекались, так что всегда есть пропорциональное отношение между такими двумя формами — либо прямо пропорциональное, либо обратно пропорциональное.

Действительно, в первом случае, чем более сильна молярная организация, тем более она способствует молекуляризации своих собственных элементов, своих отношений и элементарных аппаратов. Когда машина становится планетарной или космической, у сборок появляется все большая и большая тенденция миниатюризироваться, становится микросборками. Следуя формуле Горца, у мирового капитализма в качестве рабочего элемента остается только молекулярный, или молекуляризрванный, индивид, то есть индивид «массы». У администрации крупной молярно организованной службы безопасности есть в качестве коррелята целое микроуправление мелкими страхами, постоянная молекулярная небезопасность — до такой степени, что формула министерства внутренних дел могла бы быть следующей: макрополитика общества осуществляется благодаря микрополитике небезопасности и ради нее.[254] И все-таки второй случай куда важнее — молекулярные движения не дополняют больше великую мировую организацию, а, скорее, препятствуют ей и разваливают ее. Это — то, о чем говорил президент Жискар д'Эстен на своем уроке по политической и военной географии: чем больше равновесие между Западом и Востоком — в сверхкодирующей и сверхвооруженной дуальной машине, — тем более оно «дестабилизируется» на другой линии — с севера на юг. Всегда найдется палестинец, баск или корсиканец, дабы осуществить «региональную дестабилизацию безопасности».[255] Так что обе великих молярных совокупности — на востоке и на западе — постоянно обрабатываются молекулярной сегментацией, вызывающей зигзагообразную трещину, которая мешает им удерживать собственные сегменты. Как если бы линия ускользания, даже если она начинается с едва заметного ручейка, всегда текла между сегментами и уклонялась от их централизации, скрывалась от их тотализации. Именно так можно представить глубинные движения, будоражащие общество, даже если они по необходимости «представлены» как столкновение молярных сегментов. Мы напрасно говорим (а именно — в марксизме), будто общество определяется своими противоречиями. Это верно только на больших масштабах. С точки зрения микрополитики общество определяется своими молекулярными линиями ускользания. Всегда что-то течет или ускользает, избегает бинарных организаций, аппаратов резонанса, машин сверхкодирования: то, что мы отдаем на откуп «эволюции нравов» — это молодежь, женщины, сумасшедшие и т. д. Май 1968 года во Франции был молекулярным, и с точки зрения макрополитики его условия тем более неощутимы. Случается, что весьма ограниченные люди или глубокие старики схватывают событие лучше, чем самые продвинутые политики, или политики, считающие себя продвинутыми с точки зрения организации. Как говорил Габриэль Тард, следовало бы знать, какие из крестьян и в каких регионах юга Франции перестали приветствовать местного землевладельца. Очень старый, отживший свой век землевладелец может в этом случае куда лучше оценить вещи, чем модернист. То же верно и для Мая 1968 года — все те, кто судили о нем в терминах макрополитики, ничего не поняли в событии, ибо что-то необъяснимое ускользнуло. Политики, партии, профсоюзы, многие левые были крайне раздосадованы — они непрестанно напоминали, что «условия» не были даны. Как если бы их предварительно отстранили от всей дуальной машины, которая сделала бы из них достойных партнеров. Странно, де Голль, да и сам Помпиду поняли намного больше, чем другие. Молекулярный поток убегал, вначале крошечный, затем увеличиваясь, оставаясь неопределимым… Верно, однако, и обратное — ускользания и молекулярные движения были бы ничем, если бы не возвращались к молярным организациям, не перегруппировывали свои сегменты, свои бинарные распределения полов, классов, партий.