Жиль Делез - Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато

• Название: Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато
• Автор: Жиль Делез
• Издательство: У-Фактория, Астрель
• Жанр: Философия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9757-0526-6, 978-5-271-27869-3, 978-5-9757-0527-3, 978-5-271-29213-2

Второй том «Капитализма и шизофрении» — не простое продолжение «Анти-Эдипа». Это целая сеть разнообразных, перекликающихся друг с другом плато, каждая точка которых потенциально связывается с любой другой, — ризома. Это различные пространства, рифленые и гладкие, по которым разбегаются в разные стороны линии ускользания, задающие новый стиль философствования. Это книга не просто провозглашает множественное, но стремится его воплотить, начиная всегда с середины, постоянно разгоняясь и размывая внешнее. Это текст, призванный запустить процесс мысли, отвергающий жесткие модели и протекающий сквозь неточные выражения ради строгого смысла…

---

Например: не имитировать собаку, а компоновать свой организм с чем-то еще так, чтобы мы могли выделить — из так составленной совокупности — частицы, которые будут собачьими в зависимости от отношения движения и покоя, или молекулярной близости, в какую они входят. Конечно, такое что-то еще может быть весьма разнообразным и более или менее непосредственно связанно с рассматриваемым животным — оно может быть естественной пищей животного (земля или червяк), оно может быть его внешними отношениями с другими животными (мы станем собакой с кошками или станем обезьяной с лошадью), оно может быть аппаратом или протезом, которыми человек подчиняет животное (намордник, северный олень и т. д.), или чем-то, у чего и вовсе нет локализуемого отношения с рассматриваемым животным. Относительно этого последнего случая мы уже видели, как Слепян основывает свою попытку стать животным на идее зашнуровать обувь, надетую на руки с помощью собственного рта-намордника. Филипп Гави [Philippe Gavi] ссылается на [цирковые] представления Лолито — пожирателя бутылок, керамики, фарфора, железа и даже велосипедов, — который заявляет: «Я считаю себя полузверем, получеловеком. Возможно, больше зверем, чем человеком. Я люблю зверей, особенно собак, я чувствую с ними связь. Мои зубы приспособились; фактически, когда я не ем стекла или железа, мои челюсти ноют, как у молодого пса, жаждущего грызть кость».[332] Интерпретировать слово «как» на манер метафоры или предполагать структурную аналогию отношений (человек-железо = собака-кость) — значит ничего не понимать в становлении. Слово «как» — одно из тех слов, которые особенно меняют смысл и функцию, лишь только мы соотносим их с этовостями, лишь только мы делаем из них выражения становления, а не выражения означаемых состояний или означающих отношений. Собака может испробовать свои челюсти на железе, но тогда она испытывает челюсть как молярный орган. И совсем иное дело, когда Лолито пожирает железо — он компонует свою челюсть с железом так, что сам становится челюстью молекулярной собаки. В каком-то эпизоде фильма актер Роберт Де Ниро движется «как» краб; но, как он говорит, речь идет не об имитации краба; речь идет о компоновке с образом, со скоростью образа чего-то, что имеет дело с крабом.[333] И это для нас существенно: какими бы ни были средства или элементы, мы становимся-животным, если излучаем корпускулы, вступающие в отношение движения и покоя животных частиц или — что, по сути, то же самое — в зону близости животной молекулы. Мы становимся животным только молекулярно. Мы не становимся лающей молярной собакой, но благодаря лаю, — если он делается с достаточным чувством, необходимостью и композицией, — мы излучаем молекулярную собаку Человек не становится волком или вампиром так, будто бы меняет молярные виды; вампир и оборотень — это становления человека, то есть близости между скомпонованными молекулами, между отношениями движения и покоя, скорости и медленности, между излучаемыми частицами. Конечно же, оборотни и вампиры существуют, и мы заявляем об этом от всего сердца; но не ищите сходства или аналогии в животном, ибо это становление-животным в действии, это производство молекулярного животного (тогда как «реальное» животное схвачено в своей молярной форме и субъективности). Именно в нас животное обнажает зубы подобно крысе Гофмансталя, или цветок показывает свои лепестки; но все это благодаря корпускулярной эмиссии, молекулярной близости, а не с помощью имитации субъекта или пропорциональности формы. Альбертина всегда может имитировать цветок, но именно тогда, когда спит и вступает в сочетание с частицами сна так, чтобы ее родинка и крупица ее кожи вошли в отношение покоя и движения, помещающее ее в зону молекулярного растения — становление-растением Альбертины. И именно тогда, когда она оказывается пленницей, она излучает частицы птицы. И именно тогда, когда она убегает, бросается по линии ускользания, она становится конем, даже если это конь смерти.

Да, все становления молекулярны; животное, цветок или камень, коими мы становимся, суть молекулярные коллективности, этовости, а не формы, молярные объекты или субъекты, которые мы знаем вне самих себя или узнаем благодаря опыту, науке или привычке. Если это верно, то же следует сказать и о человеческих вещах — существует становление-женщиной, становление-ребенком, не похожие на женщину или ребенка как крайне разных молярных сущностей (хотя женщина или ребенок могли бы иметь возможные привилегированные позиции, но только возможные, в зависимости от таких становлений). Тот, кого мы здесь называем молярной сущностью, — это, например, женщина как таковая, схваченная в дуальной машине, которая противопоставляет ее мужчине, и как таковая она задана своими формами, органами и функциями, и обозначена как субъект. Итак, становление-женщиной не имитирует такую сущность и даже не трансформируется в нее. Однако мы не пренебрегаем и значимостью имитации или моментов имитации, присутствующих у некоторых гомосексуальных мужчин, а еще менее — удивительной попыткой реальной трансформации у некоторых трансвеститов. Мы хотим лишь сказать, что эти неразделимые аспекты становления-женщиной прежде всего должны быть поняты в зависимости чего-то иного — не имитация, не принятие женской формы, а излучение частиц, вступающих в отношение движения и покоя, в зону близости микроженственности, то есть производящих в нас самих молекулярную женщину, творящих молекулярную женщину. Мы не хотим сказать, что такое сотворение — прерогатива мужчины, но, напротив, мы имеем в виду, что женщина как молярная сущность должна стать-женщиной, дабы мужчина также становился или мог ею стать. Разумеется, необходимо, чтобы женщина проводила молярную политику с целью отвоевать собственный организм, собственную историю или собственную субъективность — тогда «мы, как женщины…» появляемся в качестве субъекта высказывания. Но опасно замыкаться в таком субъекте, который функционирует, лишь осушая источник или останавливая поток. Песнь жизни часто запевается женщинами — самыми сухими, движимыми озлоблением, волей к власти и холодной материнской заботой. Так же как высохший ребенок создает еще лучшего ребенка тогда, когда из него более не исходит поток детства. Уже мало сказать, что каждый пол содержит другой пол и должен развивать в себе противоположный полюс. Бисексуальность — концепт не лучший, чем концепт разделения полов. Миниатюризировать, интериоризовать бинарную машину столь же тягостно, как и выводить ее из терпения; мы не выходим из нее таким образом. Значит, нужно понять молекулярные женские политики, прокрадывающиеся в молярные противостояния и проходящие под ними или через них.

Когда мы спрашиваем Вирджинию Вулф о собственно женском письме, она пугается при мысли писать «как женщина». Скорее, письму следовало бы производить становление-женщиной как атомы женственности, способные пересекать и пропитывать все социальное поле, заражать мужчин, захватывать их в такое становление. Очень мягкие частицы — но также крайне твердые, упорные, ни к чему не сводимые и неукротимые. Возвышение женщины в английском романтическом письме не щадит никакого мужчины: даже те, кто слывет за самых мужественных, самых фаллократичных (такие как Лоуренс и Миллер), в свою очередь постоянно перехватываются этими частицами и излучают их — частицами, вступающими в близость или в зону неразличимости женщины. В письме они становятся-женщиной. Речь не только и не столько об организме, истории и субъекте высказывания, которые противопоставляют мужское и женское в великих дуальных машинах. Речь, прежде всего, идет о теле — теле, которое эти авторы крадут у нас, дабы изготовить противопоставляемые организмы. Итак, именно у девочки сначала воруется такое тело — прекрати так себя вести, ты уже не маленькая, ты не сорванец, и т. д. Именно у девочки, прежде всего, воруется ее становление, дабы навязать ей историю или предысторию. Затем приходит черед мальчика, но именно ему ставится в пример девочка, ему указывают на девочку как на объект его желания, для мальчика фабрикуется, в свою очередь, противопоставляемый организм и господствующая история. Девочка — первая жертва, но она также должна служить в качестве примера и западни. И наоборот; вот почему восстановление тела как Тела без Органов, а-организма тела, неотделимо от становления-женщиной или от производства молекулярной женщины. Несомненно, девочка становится женщиной в органическом или молярном смысле. Но и наоборот, становление-женщиной или молекулярная женщина — это сама девочка. Конечно же, девочка определяется не девственностью, а отношением движения и покоя, скорости и медленности, сочетанием атомов, излучением частиц — этовостью. Она не перестает странствовать по телу без органов. Она — абстрактная линия, или линия ускользания. Итак, девочки не принадлежат ни к какой возрастной группе, ни к какому полу, порядку или природному царству; они проскальзывают повсюду, между порядками, действиями, возрастами, полами; они производят п молекулярных полов на линии ускользания по отношению к дуальным машинам, которые они пересекают насквозь. Единственный способ выйти из такого дуализма — это быть-между, проходить между; интермеццо — вот то, что пережила Вирджиния Вулф со всеми своими силами, во всех своих произведениях, не переставая становиться. Девочка подобна блоку становления, остающемуся современным для каждого противопоставляемого термина — мужчина, женщина, ребенок, взрослый. Как раз не девочка становится женщиной, именно становление-женщиной создает универсальную девочку; как раз не ребенок становится взрослым, именно становление-ребенком создает универсальную молодость. Трост [Trost], удивительный автор, нарисовал портрет девочки, с которой он связывает судьбу революции: ее скорость, ее свободное машинное тело, ее интенсивности, ее абстрактная линия или линия ускользания, ее молекулярное производство, безразличие к памяти, ее неизобразительный характер — «неизобразимость желания».[334] Жанна д'Арк? Особая роль девушки в русском терроризме: девочка с бомбой, хранительница динамита? Верно, что молекулярные политики продолжаются только через девочку и ребенка. Но также верно и то, что девочки и дети не получают свою силу ни от подчиняющего их статуса молярного состояния, ни от организма и субъективности, кои они получают; они получают свою силу от молекулярного становления, которое они заставляют проходить между полами и возрастами, от становления-ребенком взрослого, впрочем, как и от становления-ребенком самого ребенка, от становления-женщиной мужчины, впрочем, как и от становления-женщиной самой женщины. Девочка и ребенок не становятся; именно само становление является ребенком или девочкой. Ребенок не становится взрослым как-то иначе, чем девочка становится женщиной; но девочка — это становление-женщиной каждого пола, также как ребенок — это становление-юным каждого возраста. Знать, как стареть, не значит оставаться молодым; это значит — извлекать из собственного возраста частицы, скорости и медленности, потоки, конституирующие молодость данного возраста. Знать, как любить, вовсе не значит оставаться мужчиной или женщиной; это значит — извлекать из собственного пола частицы, скорости и медленности, потоки, п полов, конституирующих девочку данной сексуальности. Как раз сам Возраст и есть становление-ребенком, также как Сексуальность, любая сексуальность, — это становление-женщиной, то есть девочка. Дабы ответить на глупейший вопрос: Почему Пруст превратил Альберта в Альбертину?