Жиль Делез - Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато

• Название: Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато
• Автор: Жиль Делез
• Издательство: У-Фактория, Астрель
• Жанр: Философия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9757-0526-6, 978-5-271-27869-3, 978-5-9757-0527-3, 978-5-271-29213-2

Второй том «Капитализма и шизофрении» — не простое продолжение «Анти-Эдипа». Это целая сеть разнообразных, перекликающихся друг с другом плато, каждая точка которых потенциально связывается с любой другой, — ризома. Это различные пространства, рифленые и гладкие, по которым разбегаются в разные стороны линии ускользания, задающие новый стиль философствования. Это книга не просто провозглашает множественное, но стремится его воплотить, начиная всегда с середины, постоянно разгоняясь и размывая внешнее. Это текст, призванный запустить процесс мысли, отвергающий жесткие модели и протекающий сквозь неточные выражения ради строгого смысла…

---

Вокруг этого первого пункта может кружиться обильное разнообразие крайне разных фигур. Но еще есть и второй пункт, также неотделимый от тайны как содержания, — способ, каким она навязывает себя и распространяется. Опять же, каковы бы ни были конечные цели и результаты, у тайны есть особый способ распространения, сам, в свою очередь, окутанный таинственностью. Тайна как секреция. Тайна должна вписываться, проскальзывать и вводиться в публичные формы; она должна давить на них и толкать известных субъектов на действие (влияния типа «лобби», даже если такое лобби само не является тайным сообществом).

Короче, тайна — определяемая как содержание, скрывшее собственную форму в пользу простого содержащего — неотделима от двух движений, которые случайно могут оборвать ее путь или разрушить ее, но, тем не менее, являются ее существенной частью: что-то медленно должно сочиться из ящика, что-то будет восприниматься через ящик или в полуоткрытом ящике. Тайна изобретена обществом; она — социологическое и социальное понятие. Каждая тайна — это некая коллективная сборка. Тайна — вовсе не неподвижное или статичное понятие, только становления являются тайнами; тайна обладает становлением. Исток тайны — в машинах войны; именно машина войны и ее становление-женщиной, становление-ребенком, становление-животным несет тайну.[349] Тайное сообщество всегда действует в обществе как машина войны. Социологи, изучающие тайные сообщества, уже определили много законов последних — протекция, уравниловка и иерархия, замалчивание, ритуал, деиндивидуализация, централизация, автономия, закрытость и т. д.[350] Но, возможно, они не придают достаточной весомости принципиальным законам, управляющим движением содержания: 1) каждое тайное сообщество обладает еще более тайным тыловым сообществом, либо воспринимающим тайну и защищающим ее, либо отмеряющим санкции для тех, кто раскрывает ее (речь не о том, чтобы определять тайное сообщество наличием тайного тылового сообщества — сообщество является тайным, когда оно заключает в себе такое удваивание, такое особое отделение); 2) у каждого тайного сообщества собственный способ действия, который сам является тайным, — влияние, проскальзывание, инсинуации, просачивание, давление, ночное сияние, где рождаются «пароли» и тайные языки (здесь нет противоречия, ибо тайное сообщество не может жить без универсального проекта пропитать все общество, проскользнуть во все формы общества, разрушая его иерархию и сегментацию, — тайная иерархия сопрягается с конспирацией равных, тайное сообщество руководит своими членами так, чтобы те были в обществе, как рыбы в воде, но с другой стороны, общество должно напоминать воду вокруг рыбы; тайное сообщество нуждается в соучастии всего окружающего общества). Это видно как у разрозненных гангстерских сообществ Америки, так и у сообществ человека-животного в Африке — с одной стороны, есть способ влияния тайного сообщества и его лидеров на окружающих политиков и публичных людей, а с другой стороны, есть способ, каким тайное общество дублирует себя благодаря тыловому сообществу, способному создать особое отделение убийц или охранников.[351] Влияние и удваивание, секреция и конкреция [concrétion], каждая тайна продвигается между двумя «укромностями», которые, более того, могут объединяться или в некоторых случаях сливаться. Тайна ребенка замечательно комбинирует эти элементы — тайна как содержание ящика, тайное влияние и размножение тайны, тайное восприятие тайны (тайна ребенка не создается из миниатюризированных тайн взрослого, а необходимым образом сопровождается тайным восприятием взрослой тайны). Ребенок раскрывает тайну…

Но становление тайны заставляет ее не только довольствоваться укрыванием своей формы в простом содержащем или жертвованием ею ради содержащего. Тайна должна обрести теперь собственную форму в качестве тайны. Тайна поднимается от конечного содержания к бесконечной форме таинственного. Именно здесь тайна достигает абсолютной невоспринимаемости, вместо того чтобы быть связанной со всей игрой относительных восприятий и реакций. Мы движемся от хорошо определенного, локализованного и прошлого содержания к априорной всеобщей форме нелокализуемого нечто, которое только-только произошло. Мы движемся от тайны, определяемой как истерическое детское содержание, к тайне, определяемой как мужская параноидальная форма. И в такой форме мы обнаруживаем те же два сопутствующих обстоятельства тайны — тайное восприятие и его способ действия, тайное влияние; но эти сопутствующие обстоятельства стали «следами» формы, которую они непрестанно реконституируют, реформируют и вновь нагружают. С одной стороны, параноики отвергают интернациональный заговор тех, кто крадет их тайны, их самые интимные мысли; или же они заявляют, что обладают даром воспринимать тайны других до того, как те сформировались (ревнивый параноик не схватывает другого как убегающего от него; напротив, он предрекает или предвидит наимельчайшие намерения последнего). С другой стороны, параноик действует и страдает благодаря излучениям, которые он испускают или получает (Реймон Руссель и Шребер). Влияние посредством излучения и удвоение посредством полета или отголоска суть то, что придает теперь тайне ее бесконечную форму, в которой восприятия, как и действия, переходят в невоспринимаемое. Параноидальное суждение напоминает предвосхищение восприятия, замещающее эмпирический поиск ящиков и их содержаний: виновен априори и в любом случае! (например, эволюция рассказчика в «Поисках» по отношению к Альбертине). Обобщая, можно сказать, что психоанализ прошел от истеричной концепции к в высшей степени параноидальной концепции тайны.[352] Бесконечный анализ — Бессознательному предписывается весьма трудная задача самому быть бесконечной формой тайны, а не просто ящиком, содержащим тайны. Вы расскажете все, но, рассказывая все, вы не скажете ничего, ибо требуется все «искусство» психоаналитика, дабы соразмерить ваши содержания с чистой формой. Однако в этом пункте, когда тайна возвысилась до уровня формы, с ней происходит неизбежное приключение. Когда вопрос «Что случилось?» достигает такой бесконечно мужской формы, ответ необходимо состоит в том, что ничего не произошло, — ответ, разрушающий как форму, так и содержание. Новость распространяется так быстро, что тайна человека — ничто, поистине ничто. Эдип, фаллос, кастрация, «жало в плоть» — это было тайной? Такого достаточно, чтобы рассмешить женщин, детей, безумцев и молекулы.

Чем более тайна превращается в некую структурирующую, организующую форму, тем более тонкой и вездесущей она становится, тем более ее содержание становится молекулярным именно тогда, когда ее форма расплавляется. Как говорит Жокаст [Jocaste], тайны действительно не бывает много. Тем не менее тайна не исчезает, на самом деле она принимает статус женственности. Что же все время стояло за параноидальной тайной президента Шребера, если не становление-женственным, становление-женщиной? Ибо женщины удерживают тайну совсем не так, как мужчины (кроме случаев, когда они реконституируют инверсный образ мужской тайны, некий тип тайны гинекея[353]). Мужчины порой упрекают их в неблагоразумии, в отсутствии сплоченности и измене. Однако весьма любопытно, как женщина может оставаться тайной, ничего не скрывая, благодаря прозрачности, невинности и скорости. Сложная сборка тайны — в изысканной любви — является собственно женской и действует в самой полной прозрачности. Быстрота против тяжести. Быстрота военной машины против тяжести Государственных аппаратов. Мужчины усваивают некую серьезную позицию, рыцари тайны: «ты видишь, какое бремя я несу; мою серьезность, мое благоразумие», но они доходят до того, чтобы говорить обо всем, и это все ни о чем. С другой стороны, есть женщины, которые говорят обо всем, иногда с потрясающими техническими деталями, но в конце мы знаем не больше, чем в начале — они все скрыли благодаря быстроте, благодаря прозрачности. У них нет тайны, ибо они сами стали тайной. Не являются ли они более политичными, чем мы? Ифигения. Невинна априори — вот чем защищается девушка против осуждения, изрекаемого мужчиной: «Виновна априори»… Вот где тайна достигает своего последнего состояния — ее содержание молекуляризуется, она стала молекулярной тогда, когда ее форма демонтировалась, дабы стать чистой подвижной линией — в том смысле, в каком можно сказать, что данная линия — это «тайна» художника или данной ритмической клетки, данной звуковой молекулы, которая не конституирует тему или форму, «тайной» музыканта.

Если и был когда-нибудь писатель, имевший дело с тайной, так это Генри Джеймс. В этом отношении он прошел целую эволюцию, совершенствуя при том свое искусство. Ибо начал он с поиска тайны в содержаниях, даже незначительных, полуоткрытых, мимолетных. Затем он обращается к возможности бесконечной формы тайны, которая уже даже не требует содержания и захватила невоспринимаемое. Но он обратился к такой возможности лишь для того, чтобы задать вопрос: пребывает ли тайна в содержании или в форме? — и ответ уже дан: ни то, ни другое.[354] Джеймс — один из тех писателей, кто охвачен неодолимым становлением-женщиной. Он не прекращает преследовать свою цель, изобретая необходимые технические средства. Молекуляризировать содержание тайны, линеаризировать ее форму. Джеймс исследует все, от становления-ребенком тайны (всегда есть ребенок, раскрывающий тайны — что знала Мэйзи) до становления-женщиной тайны (тайна через прозрачность, которая не более чем чистая линия, едва оставляющая след от своего прохода, восхитительная Дэзи Миллер[355]). Джеймс не так близок к Прусту, как говорят — именно он возвышается до крика: «Невиновна априори!» (Дэзи просила лишь немного уважения, ради этого она отдала бы свою любовь…) против «Виновна априори», обличающего Альбертину. Что принимается в расчет в тайне, так это не столько три ее состояния — детское содержание, мужская бесконечная форма, чисто женская линия, — сколько присоединенные к ним становления, становление-ребенком тайны, ее становление-женской, ее становление-молекулярной — там, где именно у тайны нет ни содержания, ни формы, где невоспринимаемое наконец воспринимается, где есть скрытое, когда нечего больше скрывать. От серой эминенции к серой имманентности. Эдип проходит через все три тайны: тайну сфинкса, в чей ящик он проникает; тайну, наваливающуюся на него как бесконечная форма его собственной вины; и наконец, тайну в Колоне, которая делает его недосягаемым и сливается с чистой линией его ускользания и изгнания — его, кому нечего более скрывать, или кто, подобно старому актеру театра Но, имеет лишь маску девушки, дабы прикрыть отсутствие своего лица. Некоторые могут говорить и ничего не скрывать, не лгать — они суть тайны благодаря прозрачности, они непроницаемы, как вода, они поистине непостижимы, тогда как у других есть тайна, всегда имеющая брешь, даже если они окружают ее толстыми стенами или возвышают ее до бесконечной формы.