Анна Баркова - Избранное. Из гулаговского архива

• Название: Избранное. Из гулаговского архива
• Автор: Анна Баркова
• Издательство: Ивановский государственный университет
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5—230—02208—6

Жизнь и творчество А. А. Барковой (1901–1976) — одна из самых трагических страниц русской литературы XX века. Более двадцати лет писательница провела в советских концлагерях. Но именно там были созданы ее лучшие произведения. В книге публикуется значительная часть, литературного наследия Барковой, недавно обнаруженного в гулаговском архиве. В нее вошли помимо стихотворений неизвестные повести, рассказ, дневниковая проза. Это первое научное издание произведений писательницы.

---

— Индивидуалина, — подсказала я.

— Да. Этого гнетущего невежества, этой тупой племенной ограниченности, этой косной приверженности к родовым — чисто инстинктивным — нравам, порядкам и нормам поведения. Долго и терпеливо мы доказывали этим жалким народцам необходимость подчиниться непреложным законам развития человеческого общества, долго объясняли им все положительные стороны новых форм социального бытия. Уговоры и широкая агитация не привели ни к чему. Пролетарского интернационализма эти отсталые племена понять не могли, хотя некоторой степени промышленного развития они уже достигли. Они вопили о своих интересах, о каком-то невероятно важном значении в истории человечества их ничего ценного не представляющих местных убогих культур. Они вопили о каком-то вкладе в цивилизацию, который им помешали внести колонизаторы, а теперь мешаем мы. Это была смехотворная и неприятная буча.

— Надеюсь, что вы им вправили мозги с помощью военной силы.

— Пришлось. Нужно признаться, что их осталось очень-очень немного. Оставшиеся слились с нами и стали счастливыми гражданами нового мира.

— Понятно!

И я скомандовала моему спутнику:

— Теперь довольно. Вполне. Теперь, пожалуй, я смогу приветствовать атомную гибель.

VIII

Снова мы сидели в домике рыболова. Снова он пил коньяк, рюмку за рюмкой, с очень мрачным, сосредоточенным видом. А я молчала, удрученная всем увиденным и услышанным в течение каких-нибудь пяти часов. К рыболову я пришла в три часа дня, сейчас было начало девятого вечера. Наконец я робко спросила:

— Неужели никакого третьего варианта, кроме атомной катастрофы?

Рыболов молчал. А у меня возникла некая новая обнадеживающая мысль:

— А бледный человек, с которым я спорила в демократическом варианте, не прав ли отчасти? Может быть, только отрицание является созидательной силой, только гневное «нет» всему существующему. Как только сказал «да» — все кончено… И, конечно, правы эти преступники, обуянные индивидуалином. Они же говорят «нет».

— Голубушка, люди говорят «нет» во имя какого-то «да», не так ли?

— Вы ошибаетесь. Я просто говорю «нет», а «да» я не знаю, и никто его не знает… Разве только господь бог и вы. Но вам угодно держать это «да» в секрете. Слушайте, откройте секрет. Я готова обречь себя на какие угодно вечные мучения, только бы спасти мир… от двух вариантов и от атомной гибели. Но как спасти, я не знаю. Откройте секрет и забирайте мою душу.

Рыболов улыбнулся насмешливо и сострадательно:

— Вы взяли свою судьбу в свои руки. Вы отреклись от нас.

Я взбеленилась:

— Это, наконец, смешно. Вы долбите одно и то же, как эти дураки второго варианта. Неужели вы оба рассердились на человечество? Такое детское упрямство недостойно ни вас, ни того, другого. Ну, мы ошиблись, заблудились, — наведите нас на истинный путь… Знаете, что я начинаю думать?

— Что?

— Никакого секрета вы не знаете, изменить что-либо в мире вы бессильны. Значит, мы правы, признав вас несуществующим. Не мочь — это значит не существовать.

— Ого! А вы можете что-нибудь?

Я осеклась.

— Ничего не могу.

— Вы существуете?

— Не знаю. Иногда кажется, что нет.

— По крайней мере, вы не пугаетесь крайних выводов, — буркнул рыболов.

— Я хочу реальности и действия!

— А разве существовать — значит быть реальным? Ни мысль, ни действие не дадут вам реального бытия.

— А что же?

— Вот вам загадка. Над ее разрешением стоит поломать голову. Попробуйте. Узнаете разгадку, поймете и наш секрет. А сейчас займемся вновь вашими историческими сновидениями… Хотите еще показ?

— Какой?

— Свидание с глазу на глаз двух крупных деятелей противоположных лагерей.

— С глазу на глаз? Без переводчика? Это почти невозможно.

— Почему? Деятель буржуазно-демократического лагеря владеет русским языком и выражается куда изящнее и литературнее, чем ваш… русский.

— Хорошо. Валяйте. Посмотрим, что даст ваша последняя постановка.

…Они сидели за небольшим круглым столом друг против друга. На столе красовалось какое-то угощение: стаканы чая, вино, фрукты и прочее. Но теплая дружественная обстановка, судя по выражению лиц собеседников, видимо, не вытанцовывалась… Беседа носила, должно быть, крайне секретный характер. На столе не было ни бумаги, ни чернильного прибора.

Гость — высокий представительный господин с густой седой шевелюрой и четким правильным профилем, как и полагается иностранцу, с манерами очень спокойными, выработанными долголетней дипломатической дрессировкой, и очень проницательными глазами, обладающими искусством ничего не выражать, когда это требуется обстоятельствами. Наш — коротенький, крепенький, нос у него, как хорошо растоптанный лапоть. Выражение глаз заносчиво-беспокойное. Украдкой он то и дело оглядывал комнату: единственную дверь, окна, стены и даже иногда потолок, словно чуял где-то какую-то опасность.

Гость наблюдал за маневрами хозяина, опустив голову, покуривая сигару, разрешив своим глазам вспыхнуть насмешливым сиянием. Наконец, он мягко обратился к хозяину:

— Простите. Почему вы так настороженно оглядываетесь? Разве мы не одни?

Хозяин что-то промычал, потом заговорил, и манера говорить у него была простонародно-грубоватая, несмотря на явные усилия хозяина придать голосу и речи культурный оттенок.

— Я не остерегаюсь… А оно не мешает… Мы одни, но враги не дремлют. Они могут всюду проникнуть… известное дело.

— Какие враги? Я, например, представитель политической системы, которую вы считаете враждебной, пришел к вам один. Меня провел ваш личный секретарь. Я думаю, что опасность здесь скорее может грозить мне, человеку беззащитному, политическому деятелю другой державы, явившемуся к вам без охраны… Вам опасаться каких-то врагов, по-моему, излишне.

— Дело не в вас, Ваше превосходительство. Я не боюсь, что вы… того… покуситесь на мою жизнь… А мало ли: магнитофоны, звукозапись и все такое.

— Магнитофон? У меня? — гость рассмеялся. — Магнитофон не спрячешь в перстень или в карманные часы.

Хозяин несколько сконфузился:

— Ваше превосходительство, да разве я вас подозреваю… Это привычка к бдительности. Вы хорошо знаете нашу политическую историю… За десятки лет мы много кое-чего вынесли: измены, предательства… Мы часто боролись на два фронта: вне страны и внутри страны… Ну, у нас и выработался инстинкт бдительности.

— Но в вашей стране ведь полное спокойствие и довольство… судя по вашей прессе и по вашим выступлениям. Народ бережет свое правительство, смыкается вокруг него. Это не то, что у нас, где непрерывная борьба партий, стачки, забастовки, правительственные и экономические кризисы. Однако, смело скажу: мы, буржуазные политические деятели, обладаем большей уравновешенностью, чем вы. Мы ко всему привыкли и на все смотрим философски. А вы все, простите за откровенность, Ваше превосходительство, как будто одержимы манией преследования. Вы кричите об угрозе нападений, о заграничных разведках, о шпионаже, о том, что на вас ополчается вся, — гость улыбнулся, — империалистическая клика… И все это бред. Конечно, политика не обходится без некоторых не особенно моральных мер, но меры эти принимают решительно все правительства, в том числе и ваше.

Хозяин вскипел:

— Мы не шпионим! Нам не нужно! Ваши трудящиеся массы за нас… Нам не к чему заниматься провокациями, мы не пользуемся буржуазными политическими методами… мы не ведем подрывную работу.

Глаза гостя стали очень веселым, ясными, искрящимися:

— Ваше превосходительство, а что такое дипломатия с начала времен, как не обман и провокация в изящной, то есть лицемерной форме? Полноте, мы одни! Записей мы не ведем. Не будем разыгрывать друг друга. Ваша дипломатия пользуется шпионажем и подкупом не меньше, чем всякая другая.

Хозяин ничего не слушал. Он разошелся:

— Мы не создаем военных блоков. Вы создаете. Зачем вам все эти якобы оборонительные сообщества?

— Затем же, зачем вам. Они и у вас есть.

— Наши союзы фактически носят оборонительный характер. Вы в любой момент готовы напасть на нас.

— В том же самом мы подозреваем вас и поэтому создаем систему защиты, — спокойно возразил гость.

— Неправда! Мы стремимся к мирному сосуществованию, а вашим монополистам война выгодна, они хотят распространить повсюду свое экономическое влияние.

Гость слегка поморщился, но изысканная вежливость его не покинула:

— Мы тоже считаем, что коммунисты не прочь подчинить весь мир своему экономическому и политическому диктату. Как видите, мы с вами сходимся во взглядах… Но это схождение, — рассмеялся он, — ни к чему хорошему не приведет. Мы с вами не на пресс-конференции и даже не на совещании высоких сторон. Мы с глазу на глаз будем говорить проще, искреннее и серьезнее. От нашей искренности и серьезности зависит кое-что в мире, хотя, конечно, далеко не все.