Николай Туроверов - «Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы

• Название: «Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы
• Автор: Николай Туроверов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-280-03473-0

Сборник стихотворений и поэм российского поэта, историка, журналиста и издателя Николая Николаевича Туроверова (1899-1972), активного деятеля культуры Русского Зарубежья, оставившего многотомное поэтическое наследие.Николай Николаевич Туроверов - уроженец станицы Старочеркасской, донской казак. В 1920 году из Крыма покинул Россию, но оставался патриотом своей Родины. Писал стихи, исторические статьи и очерки по истории донского казачества. Стал одним из активных создателей казачьего землячества, Казачьего союза, Кружка казаков-литераторов за рубежом. Выпускал «Казачий альманах», журнал «Родимый Край», редактировал газету «Казачий Союз». Русская зарубежная пресса называла его «последним выразителем духа мятежной ветви русского народа - казачества».В книгу вошли наиболее интересные стихи Н. Туроверова, опубликованные в его сборниках «Путь», «Стихи» 1928, 1937, 1939, 1942 годов, «Книга пятая» (1965 год), в периодических изданиях, сборниках, вышедших в России, и стихи из архивного собрания И.И. Туроверовой.Книга адресована самому широкому кругу читателей.

---

12

«Не нужна мне другая могила!..»

Не нужна мне другая могила!
Неподвижно лежу на траве.
Одинокая тучка проплыла
Надо мной высоко в синеве.
Бой затих. И никто не заметил,
Как сияли у тучки края,
Как прощалась со всеми на свете
Отлетавшая нежность моя.

13 «Мои арабы на Коране…»

Мои арабы на Коране
Клялись меня не выдавать,
Как Грибоедов в Тегеране
Не собираюсь погибать.
Лежит наш путь в стране восстаний.
Нас сорок девять. Мы одни.
И в нашем отдаленном стане
Горят беспечные огни.
Умолк предсмертный крик верблюда.
Трещит костер. Шуршит песок.
Беру с дымящегося блюда
Мне предназначенный кусок.
К ногам горячий жир стекает ―
Не ел так вкусно никогда!
Все так же счастливо сияет
Моя вечерняя звезда.
А завтра в путь. Услышу бранный,
Давно забытый шум и крик.
Вокруг меня звучит гортанный,
Мне в детстве снившийся, язык.
О, жизнь моя! О, жизнь земная!
Благодарю за все тебя,
Навеки все запоминая
И все возвышенно любя.

14 «Нам все равно, в какой стране…»

Князю Н.Н. Оболенскому

Нам все равно, в какой стране
Сметать народное восстанье,
И нет в других, как нет во мне
Ни жалости, ни состраданья.
Вести учет: в каком году ―
Для нас ненужная обуза;
И вот, в пустыне, как в аду,
Идем на возмущенных друзов.
Семнадцативековый срок
Прошел, не торопясь, по миру;
Все так же небо и песок
Глядят беспечно на пальмиру
Среди разрушенных колонн.
Но уцелевшие колонны,
Наш Иностранный легион ―
Наследник римских легионов.

15 «Мне приснились туареги…»

Мне приснились туареги
На верблюдах и в чадрах,
Уходящие в набеги
В дымно-розовых песках.
И опять восторгом жгучим
Преисполнилась душа.
Где мой дом? И где мне лучше?
Жизнь повсюду хороша!
И, качаясь на верблюде,
Пел я в жаркой полумгле
О великом Божьем чуде ―
О любви ко всей земле.

16 «Стерегла нас страшная беда…»

Стерегла нас страшная беда:
Заблудившись, умирали мы от жажды.
Самолеты пролетали дважды,
Не заметили, ―
                         не сбросили нам льда.
Мы плашмя лежали на песке,
С нами было только два верблюда.
Мы уже не ожидали чуда,
Смерть была от нас на волоске.
Засыпал нас розовый песок;
Но мне снились астраханские арбузы
И звучал, не умолкая, музы,
Как ручей, веселый голосок.
И один из всех я уцелел.
Как и почему? Не знаю.
Я очнулся в караван-сарае,
Где дервиш о Магомете пел.
С той поры я смерти не хочу,
Но и не боюсь с ней встречи:
Перед смертью я верблюжью пил мочу
И запить теперь ее мне нечем.

17 «Ни весельем своим, ни угрозами…»

Ни весельем своим, ни угрозами
Не помочь вам пустынной тоске.
Только черное-черное с розовым:
Бедуинский шатер на песке.
Напрасно роняете слезы вы, ―
В черной Африке видел я мост
Из громадных, дрожащих, розовых,
Никогда здесь не виданных звезд.

18 «Умирал марокканский сирокко…»

Умирал марокканский сирокко,
Насыпая последний бархан,
Загоралась звезда одиноко,
На восток уходил караван.
А мы пили и больше молчали
У костра при неверном огне,
Нам казалось, что нас вспоминали
И жалели в далекой стране,
Нам казалось: звенели мониста
За палаткой, где было темно…
И мы звали тогда гармониста
И полней наливали вино.
Он играл нам ― простой итальянец ―
Что теперь мы забыты судьбой,
И что каждый из нас иностранец,
Но навеки друг другу родной,
И никто нас уже не жалеет,
И родная страна далека,
И тоску нашу ветер развеет,
Как развеял вчера облака,
И у каждого путь одинаков
В этом выжженном Богом краю:
Беззаботная жизнь бивуаков,
Бесшабашная гибель в бою.
И мы с жизнью прощались заране,
И Господь все грехи нам прощал…
Так играть, как играл Фабиани,
В Легионе никто не играл.

19 «Вечерело. Убирали трапы…»

Вечерело. Убирали трапы.
Затихали провожавших голоса.
Пароход наш уходил на Запад,
Прямо в золотые небеса.
Грохотали якорные цепи.
Чайки пролетали, белизной
Мне напоминающие кепи
Всадников, простившихся со мной.
Закипала за кормою пена.
Нарастала медленная грусть.
Африка! К причалам Карфагена
Никогда я больше не вернусь.
Африка ― неведомые тропы ―
Никогда не возвращусь к тебе!
Снова стану пленником Европы
В общечеловеческой судьбе.
Над золою Золушка хлопочет,
Чахнет над богатствами Кощей,
И никто из них еще не хочет
Поменяться участью своей.

20 «Я стою на приподнятом трапе…»

Я стою на приподнятом трапе
Корабля. Изнуряющий зной.
И муза, в соломенной шляпе,
Все не хочет проститься со мной.

1940―45

Гурда

1 «На клинке блестящем у эфеса…»

Гурда по-чеченски: держись!

На клинке блестящем у эфеса
Полумесяц рваный и звезда.
Нет на свете лучшего отвеса,
Чем отвес твой, драгоценная гурда.
В мире нет тебе подобной стали ―
Невесомой, гибкой и сухой,
За тебя мюриды умирали,
Чтобы только обладать тобой.
Ты в руке испытанной у бека
Без зазубрин разрубала гвоздь,
Рассекала с маху человека
От плеча до паха наискось.
Говорят ― и повторяют это ―
Что тебя, с заклятьем на устах,
Выковал по просьбе Магомета
В поднебесной кузнице Аллах.
Для твоей неукротимой славы
Украшенья были не нужны:
Костяная рукоятка без оправы,
В темной коже ― легкие ножны.

2 Чеченская песня

Александру Туроверову

«Просохнет земля, на могиле моей ―
И слеза у матери станут скупей,
А горе твое, престарелый отец,
Заглушит над гробом растущий чабрец;
Как вешнего снега ―
                              недолга пора
Печали твоей, дорогая сестра.
Но ты не забудешь чеченскую честь,
Мой старший возлюбленный брат,
Меня не забудешь ―
                              кровавую месть
Тебе завещает адат;
Меня не забудет и братец меньшой,
Пока сам не ляжет со мной.
Горячая пуля меня уведет, ―
Но пулям своим потерял я учет;
Земля мой последний покроет привал;
Но вволю ее я конем истоптал;
Холодная смерть, породнюсь, я с тобой
Но в жизни была ты моею рабой».

1942

3