Рене Баржавель - В глубь времен

• Название: В глубь времен
• Автор: Рене Баржавель
• Издательство: ПП "Полиграфия"
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1993

Французская полярная экспедиция находит подо льдами Антакрктиды остатки разрушенного города, построенного не менее чем 900 тысяч лет назад. Исследуя развалины ученые обнаруживают подземное сооружение в котором поддерживается температура близкая к абсолютному нулю. В центре этого "яйца" два замороженных тела — женщина и мужчина…

Этому замечательному фантастическому роману, пронизанному антивоенным духом, очень не повезло в России. В СССР его не могли опубликовать по политическим мотивам и из-за наличия в тексте эротических сцен. С началом Престройки роман перевели и опубликовали, но он так и остался неизвестен широкому кругу читателей, так как под авторством Генри Каттнера был включен в сборник его произведений "Источник миров".[1]

---

— Люкос, — сказал Симон, — неужели мы все это сделали зря?

— Нет, — ответил Люкос, — посмотрите… — он протянул ему только что отпечатанные листки, — это связный текст. Это не галиматья. Ни я, ни Мозг не идиоты. Он правильно понял этот язык и Переводчик его хорошо ассимилировала. Вы видите, она переводит… Постоянно… Одно и то же… "Питающую машину".

— Питающую машину…

— Это должно что-то означать!.. Она перевела слова, которые что-то означают!.. Мы их не понимаем, потому что мы идиоты!

— Я полагаю… Я полагаю… Послушай… — вдруг на какую-то минуту, забывшись в растущей надежде, Симон начал называть его на "ты" как брата, — ты можешь подключить этот язык к одной из волн Переводчика?

— У меня нет свободной…

— Тогда освободи одну! Уничтожь один язык!

— Какой?

— Любой! Корейский, чешский, суданский, французский!

— Они обидятся.

— Плевать, плевать, плевать на их обиды! Сейчас не время для национальных амбиций!

— Ионеску!

— Что?

— Ионеску!.. Он погиб… Он единственный говорил на румынском! Я убираю румынский и ставлю ее язык на эту волну.

Люкос встал, стальное кресло скрипнуло от счастья.

— Алло! — заорал он в интерфон. — Алло, Хака!.. Ты спишь, черт возьми! — Он покраснел и начал по-турецки его оскорблять.

Наконец заспанный голос ответил. Люкос дал инструкции на английском, затем повернулся к Симону:

— Через две минуты все будет сделано…

Симон устремился к двери.

— Подожди! — остановил его Люкос. Он открыл стенной шкаф, взял из коробки микропередатчик и ушной аппарат со знаком Румынии и протянул их Симону. — Постой, это для нее…

Симон взял эти два маленьких аппаратика.

— Будь осторожен, чтобы твоя чертова машина не начала ей орать прямо по барабанным перепонкам!

— Я тебе обещаю, — сказал Люкос. — я прослежу… Сама нежность… Ничего, кроме нежности… — он взял в свои твердые, как кирпичи, руки того, кто за эти часы общего чудовищного напряжения успел стать его другом, и бережно их пожал. — Я тебе обещаю… Давай.

Через несколько минут Симон уже входил в комнату Элеа, предварительно подняв по тревоге Лебо, который в свою очередь поднял на ноги Гувера и Леонову. Медсестра, сидевшая у изголовья Элеа, читала какой-то сентиментальный роман. Увидев, что дверь открывается, она поднялась и сделала знак Симону соблюдать тишину. При этом она приняла профессионально заботливый вид и жестом указала на лицо Элеа. В действительности же ей было глубоко безразлично состояние Элеа, она все еще находилась в своей книге, в душераздирающей исповеди женщины, покинутой в третий раз. Медсестра истекала кровью вместе с героиней романа и проклинала мужчин, в том числе и того, который только что вошел.

Симон наклонился к Элеа, ее изможденное лицо еще сохраняло теплый цвет, но она уже не открывала глаза. Дыхание едва приподнимало ее грудь. Он нежно позвал ее по имени: "Элеа….Элеа…"

Веки слабо вздрогнули. Женщина была в сознании, она слышала его. Вошла Леонова в сопровождении Лебо и Гувера, который держал стопку увеличенных фотографий. Он издалека показал их Симону. Тот кивнул головой и снова постарался привлечь к себе внимание Элеа. Он положил микропередатчик на голубое одеяло, приподнял прядь волос, обнажая левое ухо, похожее на бледный цветок, и аккуратно ввел слуховой аппарат в розовый проем слухового отверстия.

Подчиняясь рефлексу, Элеа попыталась тряхнуть головой и сбросить с себя этот аппарат новой пытки. Но потом отказалась от этого движения, не в силах побороть изнеможение.

В этот момент Симон заговорил, стараясь ее успокоить. Он говорил очень тихо по-французски:

— Вы меня понимаете. Сейчас вы меня понимаете!

И в ухо Элеа на ее языке голос шептал: "…сейчас вы меня понимаете… вы меня понимаете, и я могу вас понять…"

Те, кто смотрел на нее, увидели, как остановилось ее дыхание. Леонова, полная сострадания, приблизилась к кровати, взяла Элеа за руку и заговорила по-русски, стараясь передать ей всю теплоту своего сердца.

Симон поднял голову, посмотрел на нее жестким взглядом и сделал знак удалиться. Леонова, немного смущенная, повиновалась ему. Симон протянул руку за фотографиями. Гувер отдал их ему.

В левое ухо Элеа лился ручей сострадания, которое она понимала, а в правом ухе грохотал рычащий поток, который она не понимала. Потом молчание. И снова:

— Вы можете открыть глаза?.. Вы можете открыть глаза?.. Попробуйте… — Симон замолчал. Все смотрели на нее. Ее веки дрожали. — Попробуйте… Еще… Мы ваши друзья… Смелее…

Глаза открылись. Они никак не могли привыкнуть к происходящему. К этому нельзя было привыкнуть. Люди никогда не видели таких огромных голубых глаз. Ни у кого из их современников не было глаз цвета неба темной ночью — сумерки, надвигается бурная ночь, осенний ветер уже сорвал облака с небес и на них остались только приклеенные золотые рыбки.

— Посмотрите!.. Посмотрите… — шептало в ухе. — Где питающая машина?

Перед ее глазами проходили одно за другим изображения предметов из цоколя. Они должны были быть ей понятны.

— Питающая машина?.. Где питающая машина?

"Есть? Жить? Почему? Зачем?"

— Посмотрите!.. Посмотрите!.. Где питающая машина?.. Где питающая машина?

"Спать… Забыть… Умереть…"

— Нет! Не закрывайте глаза! Посмотрите! Посмотрите еще раз… Эти предметы найдены вместе с вами… Один из них должен быть питающей машиной… Смотрите!.. Я вам еще раз покажу… Если вы увидите питающую машину, закройте глаза и снова откройте их…

Посмотрев на шестую фотографию, она закрыла глаза и снова их открыла.

— Быстро! — приказал Симон.

Он протянул фотографию Гуверу, который с мощностью и скоростью циклона устремился вон из комнаты.

Это был один из еще не исследованных предметов, который снова положили в цоколь рядом с оружием.

* * *

Здесь необходимо объяснить, что же сделало такой трудной расшифровку и понимание языка Элеа. В действительности это был не один язык, а два: язык женский и язык мужской, абсолютно разные как по синтаксическому, так и по лексическому составу. Конечно же, мужчины и женщины понимали друг друга, но мужчины говорили на мужском языке, в котором есть свой мужской и женский род, а женщины — на женском языке, в котором тоже есть свой мужской и женский род. А в письменности это иногда мужской, иногда женский языки, в зависимости от времени суток или от времени года, когда происходит действие, в зависимости от цвета, температуры, волнения или спокойствия, в зависимости от горы или моря и т. д. А иногда эти два языка смешаны. Очень трудно привести пример отличий языка "он" от языка "она", поскольку два эквивалентных значения могут быть переведены только одним словом. Мужчина сказал бы: "что нужно без шипов", женщина сказала бы: "лучи заходящего солнца", и тот, и другой поняли бы, что речь идет о розе. Это лишь пример — во времена Элеа люди еще не придумали розу.

"Питающую машину". Эти два слова, исходя из логики языка Элеа, были одним, что французские лингвисты назвали бы "именем" и обозначили бы как "то-что-является-продуктом-питающей-машвны". Питающая машина — это "машина-которая-производит-то-что-едят".

* * *

Питающую машину поставили на кровать перед Элеа, которая полусидела, опираясь на подушки. Ей принесли одежду, найденную в цоколе, но у нее не было сил ее надеть. Медсестра хотела дать ей свой свитер, но на лице женщины прошлого появилось такое резкое отвращение, что медсестра не стала настаивать. Элеа оставили голой. Ее похудевшая грудь все еще была сверхъестественно красива. Чтобы она не простудилась, Симон повысил температуру в комнате. Гувер таял, как кусочек льда на жаровне. Его пиджак промок до основания, а рубашка и все остальное можно было просто выжимать. Медсестра раздала всем белые полотенца, чтобы вытирать лица. Одна из камер передавала крупным планом питающую машину, которой оказалась зеленая полусфера с огромным количеством кнопок различных цветов и оттенков, расположенных по спирали от вершины к основанию. На вершине находилась белая кнопка. Основание лежало на цоколе в форме цилиндра. Все это сооружение имело объем и вес половины арбуза.

Элеа попыталась поднять левую руку. Но ей не удалось этого сделать. Медсестра хотела ей помочь, но Симон отодвинул ее и взял руку Элеа в свою.

Крупный план руки Симона, поддерживающей руку Элеа и подносящей ее к сфере питающей машины. Крупный план лица Элеа. Ее глаза.

Лансон не мог оторваться от них — постоянно камера, подчиняясь его полусознательным действиям, возвращалась и фиксировалась на необъятной ночи ее глаз из далекого прошлого. Он не посылал их на антенну. Он их оставлял себе на контрольном экране. Только себе.

Рука Элеа легла на вершину сферы. Симон держал ее как маленькую птичку. В ней была воля, но не сила. Он чувствовал, что она хотела сделать. Она его направляла, а он ее поддерживал. Длинный средний палец лег на белую кнопку, потом быстро стал нажимать на цветные клавиши. Здесь, там, выше, ниже, в центре…