Октав Мирбо - Дневник горничной

• Название: Дневник горничной
• Автор: Октав Мирбо
• Жанр: Эротика
• Год: 1907

Романы Октава Мирбо, французского писателя конца XIX — начала XX века, были, пожалуй, самыми популярными в России начала века, что объясняется их темой: романы Мирбо — классика западного эротического романа. Героиня «Дневника горничной», горничная Селестина, ведет записи своих любовных похождений и флиртов своих господ. Дневник крайне откровенен, предельно интимен и бесстыден. Перед нами — изнанка любви.

Издание 1907 года. Текст приведен к современной орфографии.

---

Есть еще и что-то другое. Наперекор всем моим беспутствам, в глубине души у меня еще теплится огонек истинно религиозного чувства, которое оберегает меня от окончательного падения, удерживает на краю пропасти… Ах! если бы еще не было религии, молитв, размышлений над своим моральным убожеством, я бы наверное чувствовала себя еще несчастнее… И одному сатане известно, до чего можно было бы дойти, во что обратиться!..

Наконец — и это самое важное — в этой области я совершенно беззащитна… Я буду постоянной жертвой моего бескорыстия и их жажды наслаждения… Я слишком влюбчива, да, я слишком ценю самую любовь, чтобы извлекать из нее какую-нибудь выгоду… Это — сильнее меня; я не в состоянии требовать у того денег, кто дарит мне блаженство, разверзает предо мной сверкающие врата Эдема… Когда они говорят со мной, эти черти… или когда я чувствую возле щекотание их бороды или жар дыхания… куда там!.. Я сама превращаюсь в ничто… и тогда, наоборот, они могут от меня добиться всего, чего хотят…

Итак, я в Приёрё, в ожидании, чего?.. Ей-Богу, сама не знаю. Разумнее всего совсем об этом не думать и пусть будет, что будет… Пожалуй так-то лучше всего… Только бы, завтра, из-за одного какого-нибудь слова барыни, по воле безжалостного рока, не пришлось бы снова пустить все к черту!.. Это было бы досадно!.. С некоторого времени, я чувствую боли в бедрах и животе, во всем теле утомление… желудок расстраивается, слабеет память… я становлюсь все более и более раздражительной и нервной… Сейчас я посмотрелась в зеркало, и нашла, что у меня вид ужасно усталый, а цвет лица, — мой прозрачный цвет лица, которым я так гордилась, сделался совсем земляным… Значит ли это, что я уже старею?.. Я не хочу еще стареть. В Париже трудно уберечь здоровье. Времени не хватает ни на что. Жизнь там слишком лихорадочная, слишком шумная… беспрестанно сталкиваешься с массой людей, массой вещей, массой удовольствий, массой неожиданностей… Нужно всегда тормошиться, чтобы там ни было… Здесь покойно… И какая тишина! Воздух, которым дышишь, полезный, здоровый… Ах! если бы я могла здесь немного отдохнуть, не рискуя ошалеть от скуки!

Прежде всего, они не внушают доверия… Правда, барыня со мной любезна. Она очень мило преподнесла мне несколько комплиментов на счет моей наружности, и на счет моих похвальных рекомендаций… О! голова, — если бы она знала, как даются эти рекомендации, и сколько в них истины! Больше всего, конечно, производит впечатление моя элегантность… И к тому же, первый день редко кто из этих животных не бывает любезен… Вначале все ново, все хорошо… А потому и обращение такое… А на другой же день и вид другой, это тоже вещь известная… Глаза барыни делаются холодными, жесткими, не смотрят в лицо,, точно глаза скряги, полные обидных подозрений и шпионской слежки… Я не люблю также таких тонких, сухих губ, точно покрытых беловатым налётом… ни короткой, отрывистой речи, превращающей даже ласковое слово в бранное или унизительное. Так что, когда она задавала мне ряд вопросов о том, о другом, о моих привычках и моем прошлом, смотря на меня при этом с беззастенчивой наглостью старого надсмотрщика, свойственной всем им, я сказала себе: Я не ошиблась… еще одна из тех, которые держат все под замком, каждый вечер пересчитывают куски сахара и ягодки винограда, делают отметки на бутылках… Ну что-ж! ну что-ж!.. Видно, опять придется менять…

Впрочем, нужно еще посмотреть, и не полагаться только на первое впечатление, кто знает… Быть может, среди всех говоривших со мною, всех копавшихся в моей душе, я встречу когда-нибудь родственную душу, сострадательный взгляд… Ведь надеяться ничего не стоит.

Как только я приехала, еще не оправившись от своего путешествия в третьем классе, раньше чем мне вздумали предложить на кухне кусочек хлеба, барыня принялась меня таскать но всему дому, по погребам и чуланам, чтобы немедленно ввести меня во все «текущие дела». О! она не любит терять времени, ни своего, ни чужого… А какая громада дом! Сколько в нем разных углов и закоулков!.. Да! скажешь им спасибо!.. Чтобы здесь поддерживать порядок как следует, не хватило бы четырех прислуг… Кроме нижнего этажа, очень внушительного — с двумя маленькими павильонами в форме террас — еще два этажа, по которым я должна беспрестанно подниматься и спускаться, и все это, благодаря тому, что барыня, которая находится в маленьком салоне около столовой, возымела остроумную мысль поместить бельевую, где я должна работать, на чердаке, возле людской. А сколько шкафов, комодов, ящиков, кладушек, разного рода — не перечесть… Никогда я не буду в состоянии разобраться во всем этом…

У барыни привычка, когда она мне что-нибудь показывает, ежеминутно повторять:

— Обратите на это внимание, дочь моя, это очень красивая вещь… и очень редкая, дочь моя… и стоит очень дорого, дочь моя.

Неужели она не могла бы называть меня моим именем вместо того, чтобы беспрестанно повторять… «дочь моя»… «дочь моя», этим оскорбительным тоном, который обескураживает самые лучшие намерения и сразу устанавливает между хозяевами и нами такую отдаленность, такую неприязнь?.. Почему я ее не называю «барынькой», а?.. И потом у нее не сходит с уст «очень дорого». Меня это раздражает… Все, что ей принадлежит, — самая последняя грошовая вещь, все это, по ее словам, стоит «очень дорого». Трудно даже себе представить, — до чего может доходить тщеславие хозяйки дома… Например, она мне объясняла механизм обыкновенной керосиновой лампы, похожей на тысячу других ламп, и при этом приговаривала:

— Помните, дочь моя, что лампа эта стоит очень дорого и что поправить ее можно только в Англии. Берегите ее, как зеницу ока.

У меня было страшное желание ответить ей:

— Ну-ка, скажи пожалуйста, барынька, а твой горшок… тоже очень дорого стоит? И его нужно посылать в Лондон, если он треснет?..

Нет, в самом деле! Подымает шум и корчит, Бога весть что, из-за всякого вздора! И только подумать, что все это исключительно для того, чтобы над нами издеваться, вас унизить!..

В сущности дом совсем не так хорош… Нечем вовсе, по правде говоря, так гордиться… Снаружи еще пожалуй!.. величественно окруженный массивными деревьями и садом, который спускается к реке мягкими склонами, с большими прямоугольными клумбами, у него есть еще какой-то стиль… Но внутри… он старый, мрачный, весь трясется и пахнет затхлым… Я не понимаю, как можно в нем жить… Одни крысиные норы, деревянные лестницы, на которых рискуешь сломать себе шею, где неуклюжие ступеньки качаются под ногами… Низкие, мрачные коридоры, где вместо мягких ковров, плохо пригнанные половицы, покраснелые, скользкие, натертые до того, что падаешь… Тоненькие перегородки из жиденьких досок, и от этого в комнатах все раздается, как внутри скрипки… Словом, провинция и глушь!.. Конечно и меблировка не похожа на парижскую… Во всех комнатах старинные акажу[3], изъеденная червями обивка, потертые, выцветшие драпировки, кресла, и диваны, без пружин, горбатые, смешные… Сидеть на них значит поцарапать себе плечи и спину!.. Право, я, которая так люблю светлые обои, широкие, мягкие диваны, на подушках которых можно так восхитительно растянуться, всю эту прелестную, жизнерадостную модную мебель, я чувствую себя совершенно подавленной угрюмой мрачностью всей этой обстановки… и боюсь, что никогда не привыкну к такому неуюту, такому отсутствию изящества, к этой старинной ветхости и мертвечине…

Туалеты барыни тоже не из Парижа… У ней никакого шика и абсолютное незнакомство с хорошими портнихами… У нее, как говорится, совсем нет вкуса. Несмотря на то, что есть кой-какие претензии, она, отстает от мод, по крайней мере, на десять лет… И каких мод!.. Хотя, если бы она захотела, она бы могла казаться недурной; но крайней мере не слишком дурной… Самое худшее в ней — это то, что она не возбуждает в вас симпатии, не чувствуется совсем женщины… Но черты лица у нее правильные, хорошие природные белокурые волосы, и прекрасная кожа… Пожалуй, даже слишком свежая, точно она страдает нехорошей болезнью… Я уж изучила эти типы женщин и цвет их лица не может меня обмануть… Снаружи, посмотришь — розы, а внутри одна гниль… Они не держатся на ногах, не могут ходить, и дышат только при посредстве бандажей, корсетов, подвязок и целой кучи скрытой дряни и сложных приспособлений… Впрочем, все это не мешает им куролесить… Еще как! Кокетничают напропалую… Флиртуют в уголках, выставляют размалеванные физиономии, закатывают глаза, вертят хвостом: и все — один обман… Ах! несчастье… Никакого нет от них проку, уверяю вас, да и прислуживать то им не всегда приятно…

Судя но темпераменту и но органическим свойствам барыни, я бы очень удивилась, если бы барыня оказалась любительницей… В выражении ее лица, сухих движениях, упрямых поворотах тела, совсем не чувствуется женщина, и мне кажется, что ей не знакомо желание, со всей его роскошью, гибкостью и самозабвением… У нее во всей ее особе сохранилось что-то жесткое и сухое, — свойственное старым девам, что у блондинок бывает редко… Она не из тех, которых хорошая музыка, вроде «Фауста» — ах! этот Фауст может привести в экстаз и заставить потерять от восторга сознание в объятиях красивого мужчины… Ах, нет, совсем нет! Она не принадлежит к тому виду женщин очень некрасивых, на лицах которых страсть зажигает порой столько лучезарности, столько обаятельности и красоты: впрочем, таким, как барыня не следует доверять по виду… Мне приходилось знать еще более суровых и чопорных, которые одним своим видом уничтожали всякую мысль о любви, а на деле оказывались завзятыми потаскушками и проделывали, Бог знает что, со своим лакеем или кучером.