Владимир Савич - Бульвар Ностальгия

• Название: Бульвар Ностальгия
• Автор: Владимир Савич
• Жанр: Короткие истории

Когда я появился на свет, отец мой уже окончил юридический курс местного университета и работал инспектором в областном отделе ОБХСС. И по сегодняшний день я не знаю расшифровки этой аббревиатуры. Что– то, связанное со спекуляцией и хищениями…

---

Павел негромко – Звук рождается из тишины…

Я разъяренно – Ты не музыкант, а апостол Павел, рассуждающий как

композитор Бабаджанян…

Не создав своей команды, мы играли в чужих. Я поменял их массу, но найти

себе подходящую из-за своего скверного характера и «неудобного» репертуара

долго не мог.

– Играешь ты хорошо, – говорили мне участники. – Но не то, что надо.

– А что надо? – язвительно спрашивал я.

– То, что любит народ, и приносит бабки!

Мне бы прислушаться, подчиниться, да и играть то, что хотел народ и что

приносило рубли. Но нет же, я вставал на дыбы и возмущенно кричал.

– Васьки! Я думал у вас рок – группа, а у вас оказывается оркестр А.

Мещерякова! Для вас принцип – деньги, а для меня – чистота жанра! «Червону

руту» играйте без меня!

Вскоре в городе не осталось ни одной команды, которая бы после

упоминания моего имени, не говорила: – «С его характером надо работать в

террариуме!» Я стал подумывать о смене увлечения, как неожиданно лучшая в

городе рок группа «Колеса судьбы» объявила конкурс на вакантное место

лидер-гитариста.

Попасть в «Колеса» – означало раскрыть ворота в невообразимый мир

«superstars»! Ради этого можно было и поступиться принципами!

Прослушивание осуществлялось в маленькой, плотно заставленной

барабанами, колонками, микрофонными стойками комнате. По полу

бесчисленными «гадами» ползли иссиня-черные провода. Весь день

витиеватые гитарные импровизации беспрепятственно носились по коридорам

и лестницам ДК Общества глухих (там репетировали «Колеса»). Шум стоял

невообразимый, думаю, от этого грохота местное общество пополнилось

новыми членами! К 6 часам вечера из претендентов осталось двое: я и мой друг

Павел Оладьев. Бесспорно, я играл лучше, ярче, напористей и техничней, а

взяли его. Он играл хуже, но имел решившую в его пользу 100-ваттную, с

вмонтированным усилителем, гитарную колонку! Он вообще в отличие от меня

здорово разбирался во всех этих катодах, анодах, транзисторах и динамиках.

Сказывалась наследственность потомственного электрика! От Павла вечно

пахло канифолью, тогда как от меня одеколоном «Саша». Его часто видели в

компании сомнительных личностей с местного радиозавода, меня же всякую

минуту можно было найти среди хорошеньких шатенок.

– Я играл лучше, и ты – как друг – должен был это признать и честно уступить

мне это место, – сказал я ему по пути к дому.

– У картишек нет братишек, – вульгарно ответил он.

– Отлично! – усмехнулся я. Только запомни, что следующий кон сдавать мне!

И я растасовал колоду нашей судьбы и раздал общий прикуп. Не доходя до

дома, я втиснулся в заржавевшие двери телефонной будки, крепко сжал

пластмассовой бельевой прищепкой ноздри. Набрал простой двузначный

телефон дежурного по ГУВД и голосом А. Макаревича сделал заявление.

«В субботу в 11 утра по адресу подворотня дома Щорса 12 состоится продажа

дефицитных деталей похищенных с городского радиозавода…»

«Думай, прежде чем говорить! Вор должен сидеть в тюрьме!» – успокоил я

себя, засыпая. Да я вообще-то и не волновался, между нами говоря, мало

верилось в ментовскую оперативность.

Но, как в дурном водевиле, его взяли чисто и с поличным. Цена похищенного

составила порядочную сумму. При «хорошем» прокуроре тюремный срок мог

бы легко вытянуть на двухзначную цифру! В последний момент судебный

приговор заменили военкоматовской повесткой. Все это произошло так

стремительно, что Павел даже не успел вынести из ДК «глухих» свою

колонку.

Прошло пару месяцев, я уже играл на его месте и на его колонке в «Колесах

судьбы», как город потрясло известие. Погиб Павел Оладьев. Тело привезут

через неделю. Я был в шоке, а тут еще на следующий день после этого известия

пришло письмо. Видимо оно слишком долго шло, а может – это было письмо из

другого мира? «Ты знаешь, – писал он мне. – Я тут подумал и решил, вернусь,

стану на бас. Мы с тобой такую команду сделаем!». Честное слово, я даже

пытался вскрыть себе вены!

На похоронах собрались все рок-музыканты города. Я же, сославшись на

срочную поездку, на них не присутствовал, и никогда позже не был на его

могиле…

Вскоре после смерти Павла распались «Колеса судьбы», и его колонка перешла

в мои руки. Я таскал её за собой то в группу «Мираж», то в «Призраки», то в

«Романтики», то в «Оптимисты». С квартиры на квартиру, из города в город.

Наконец устал и женился. Я искал взаимопонимания, а встретился с вопросом:

– Что это?

– Колонка, – объяснил я супруге.

– Кухонная?!!!

– За папу. За маму. Чтоб вырос большой и вынес эту гору из дома, – толкая

очередную ложку манной каши, приговаривала жена. Не будешь слушаться

маму, поставлю тебя за колонку!

Весомый аргумент: дети выросли упитанными и послушными. Но я давно уже

не живу с семьей. Я вообще ни с кем не живу, правда, мои немногочисленные

знакомые говорят, что я «сожительствую» с колонкой. В известном смысле они

правы, ибо для меня она давно стала – «именем одушевленным». За долгие

годы скитаний по квартирам и углам она выгорела, обшарпалась,

металлические уголки заржавели, дерматин облупился и стал похож на

псориазную кожу. Несколько ножек отвалилось, что придает ей вид инвалида.

Жизненная ирония – она постарела вместо своего хозяина!

Прошло 20 лет с его смерти. За эти годы я растерял почти все его

фотографии, а те, что сохранились, выгорели и приобрели незнакомые черты. Я

стал почти забывать, каким он был, мой друг, и вот в последнее время он стал

являться в мои сны. Придет и молча стоит у своей колонки: молодой, совсем не

изменившийся друг моей далекой, беспутной юности – Павел Оладьев! Мне так

хочется с ним поговорить, объясниться, но он всячески избегает этого

разговора. Я догадываюсь, почему, и просыпаюсь. За окном рождается новый

день моей жизни…

Я приглашу на танец память

«Иосиф Беленький, можно просто – дядя Ося», – представился маклер.

Дядя Ося оказался вертлявым и разговорчивым. Он умело плел паутину

разговора своей живой речью и, играя словами интернациональной страны,

пытался доказать, что все вокруг жулики. И только он, Иосиф Беленький, спит

и видит, как помочь бедным репатриантам.

– Генацвале, – горячился Ося, – тебе просто катастрофически повезло. Поверь,

дарагой, я тебе сделаю такую квартиру, клянусь здоровьем тети Песи, у

Ротшильда такой не найдешь. Век будете вспоминать дядю Осю!

Под Осины шутки и прибаутки закончился первый день иммиграции в

маленьком захолустном городке, затерянном где-то в самом сердце Ближнего

Востока. Что оставалось делать, как не верить оборотистому маклеру?

Ночь прошла в третьесортной гостинице, своим длинным коридором

напоминавшей московскую коммуналку. Какой-то сладко-приторный запах не

давал уснуть Тимофею Дудикову, прозванному когда-то в андеграундских

кругах города Запыльевска Тимохой. Он ворочался, вставал, мешал жене и

сыну, курил у окна, вслушиваясь в темноту южной ночи. Где-то у освещенных

желтым светом луны сопок дремотно бурчало Галилейское море… В небе уже

тухли звезды, эти немые спутники вечности, когда Тимоха заснул.

Тишину солнечного декабрьского утра со щебетом ласточек за окном (вот,

оказывается, та теплая страна, где зимуют ласточки, о которой рассказывал

когда-то учитель зоологии) нарушил возникший как черт из табакерки юркий

маклер. Под окном пыхтела и стреляла мотором пластмассовая машина

неизвестной марки, и шофер в шапке «горный обвал» кричал что-то гортанным

иностранным языком вдогонку дяде Осе. На все крики маклер отвечал

короткими фразами, сразу засевшими в Тимохиной голове, «Каха-каха» (так-

так) и «игие беседер». По выражению лица и визгливому голосу маклера

Тимоха пытался понять, что означают эти слова, но, так и не осилив смысловой

нагрузки, стал распихивать нехитрый эмигрантский багаж по пластмассовому

кузову автомобиля. Дядя Ося дал сигнал к отправке и, стрельнув бензиновым

облачком, машина, грохоча довоенной сковородой, бесстыдно вылезшей из

матерчатого баула, медленно поползла в гору, на вершине которой находилась

обещанная дядей Осей обитель. Минут через двадцать олимовская процессия

остановилась у лишенного архитектурных излишеств трехэтажного строения.

Маленькие зарешеченные окна и горький серый цвет стен делали его похожим

на «Дом скорби».

У входных покосившихся массивных дверей висел облупившийся херувим

(наверное, дом знал и лучшие времена). Привычный к людским переездам,

равнодушно наблюдал он, как летят на розовеющий утренний асфальт

Тимохины пожитки. Вскоре «Горный обвал» хлопнул пластмассовой дверью