Л.И.Шинкарев - Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл

• Название: Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл
• Автор: Л.И.Шинкарев
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 2016

---

ного театра Мирослав обратился к советским людям, в Москве, на Красной

площади, у Лобного места семерка советских граждан, по мистическому сов-

падению – в те же минуты развернула плакаты: «Руки прочь от ЧССР!», «За

вашу и нашу свободу!». Из моравской студии еще неслись в эфир умоляющие

слова, когда семерке москвичей, обращения не слышавших, но отозвавшихся

синхронно, инстинктивно, послушно собственному сердцу, чекисты заламы-

вали руки за спину и тащили к машинам.

Мы к этому еще вернемся.

…Когда я приеду в Злин к Мирославу осенью 1990 года, мы спустимся в

подвальное помещение; там на полках и в ящиках две тысячи перевязанных

тесьмой картонных папок с бумагами, собранными за шестьдесят лет путе-

шествий, сто тысяч кино- и фотонегативов, дневниковые записи, которые

Мирослав ведет каждый день с 1934 года. Как не понять глубину обиды, пе-

режитой Ганзелкой и Зикмундом. Мы не знаем других зарубежных пишущих

людей, кто бы столько лет наблюдал, изучал, любил Россию и бывал в ме-

стах, куда мало кто из советских журналистов добирался. Мирослав берет с

полки Большой русско-чешский словарь (Прага, чехословацкая Академия

наук, 1962 г.), пятый том. И, не скрывая торжества, на 248-й странице указы-

вает место, просит меня прочесть вслух. В толковании русского слова «уко-

ротить» приведен пример из повести Ивана Лаптева «Заря», изданной в

Москве в 1950 году. Реплика героя забытой, неизвестной россиянам повести

после ввода войск будет у чехов на устах: «Давно пора Брежневу хвост уко-

ротить…»

Повесть Лаптева была опубликована, когда «наш» Брежнев работал на

Украине и никакого отношения к литературному герою не имел, имена сов-

пали по чистой случайности, но в шестьдесят восьмом году чехи повторяли

друг другу эту простодушную угрозу с веселым остервенением. Пора, давно

пора Брежневу хвост укоротить!

Фотографии к главе 7

Московский правозащитник Борис Цукерман в 1968 году вступился за министра иностран-

ных дел Чехословакии Иржи Гаека

Иржи Гаек: «Я всегда говорил, что людей, в трудное время не унизившихся и сохранивших со-

весть, было больше, чем мы думаем…» 1989

Честмир Цисарж в 1968-м…и в 1998-м: «Психологический барьер тогда возник, и сегодня

нужны большие усилия, чтобы его сломать…»

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. «…Утонули люди. Но это все ме-

лочи»

У Густы Фучиковой. «Рабоче-крестьянское правительство» или

оккупационный статус? Ленарт: «Одна мысль сверлила меня: пло-

хо мы работали, если дошли до этого…» Брежнев угрожает граж-

данской войной. Как подписывали «Московский протокол».

«Неужели Чехословакия будет бороться за Кригеля?» У Ривы на

Сметанце. Петр Шелест: «Если б я был антисемитом…»

За посольской оградой, во внутреннем дворе, кипит таборная жизнь.

Сюда привозят на транспортерах «здоровые силы», как называют противни-

ков реформ, в том числе тех, кто подписался под приглашением войск. Как

беженцы военных лет, они спят на полу в кабинетах, их кормят в подвале за

общим столом. Это для посольства «свои» люди. Некоторые преданны

Москве больше, чем Праге. Они резерв «рабоче-крестьянского правитель-

ства» и возможного «революционного трибунала». 23 августа А.Бовин запи-

шет в дневнике: посол Червоненко «запросил дополнительно 150 раскладу-

шек и 100 банок красной икры» 1. Прежде, чем продолжить, позволю себе

воспоминание, не имеющее прямого отношения к нашему повествованию, но

это как посмотреть.

«Как много силы в этой маленькой женщине с четкими чертами лица и

большими детскими глазами, в которых столько нежности. Партийная рабо-

та и частые разлуки сохраняли в нас чувства с первых дней: не однажды, а

сотни раз мы переживали пылкие минуты первых объятий. И всегда одним

биением бились наши сердца и одним дыханием дышали мы в часы радости

и тревоги, волнения и печали…» 2. Эти строки из «Репортажа с петлей на

шее» c послевоенных студенческих лет вошли в мою душу; на них был отсвет

трагедии двух людей, разлученных мировой катастрофой. Когда в последние

часы Юлиус Фучик писал о Густе, он не знал, что она в той же тюрьме Пан-

крац, только этажом ниже.

Эти строки у меня перед глазами, когда 12 января 1965 года я оказыва-

юсь перед шестиэтажным, довоенной постройки, домом на улице Югослав-

ских партизан. Памятная доска: «Здесь жил национальный герой Юлиус Фу-

чик. Родился 23.02.1903 в Смихове. Погиб 8.09.1943 в Берлине». На пятом

этаже в квартире № 24 живет Густа Фучикова. При мне ей звонил Иржи Ган-

зелка: «Густинка, помнишь ли ты студента с берегов Волги, с которым пере-

писывалась пятнадцать лет назад?» Как было бы славно пройти по всем эта-

жам, постучаться в каждую дверь: что за люди сегодня живут в доме Фучика?

В каком-то приближении это был, возможно, срез чешского общества. Такого

путешествия, по квартирам одного дома да еще в другой стране, у меня не

было. В подъезде рассматриваю список жильцов. Пожилая женщина вытира-

ет тряпкой перила. «Просим, тувариш?» Спрашиваю, кто в доме главный,

вроде председателя домового комитета. «О, розумию, тувариш. Это Либуша

Ингрова, квартира 30».

Поднимаюсь на шестой этаж.

Либуша Ингрова все понимает с полуслова. Она здесь с 1937 года, когда

построили дом. Живет одна, муж погиб в Освенциме. «Знаете, что случилось

во время войны? Густу Фучикову арестовали в апреле 1942 года, а в мае, по-

сле покушения на Гейдриха, пришли за мной. Нас тогда брали как заложни-

ков, три тысячи человек. В Равенсбрюке у меня был номер 22172. Однажды

вижу, к санитарному блоку идет с двумя ведрами воды, еле передвигая ноги,

заключенная № 22062. У пояса позванивает железная кружка. Всматрива-

юсь: Густа, моя соседка по дому! Она тоже смотрит, не узнает, я была наголо

острижена, в такой же полосатой лагерной форме. “Либуша, ты?!” До осво-

бождения мы жили в одном бараке».

Прощаюсь с Либушей и спускаюсь на этаж ниже (теперь Густа живет на

пятом).

Нажимаю на кнопку звонка.

Хочу напомнить, что это происходит в середине 1960-х годов, еще во

времена тоталитарной власти, когда многие чехи, не бывавшие в СССР,

сверстники Юлиуса Фучика, наивно представляли по его репортажам «стра-

ну, где наше завтра означает уже вчера», не допуская мысли, что они одур-

манены мифами, сочиненными искренним коммунистическим пропаганди-

стом, впоследствии погибшим в фашистских застенках. Это потом к читате-

лям придут сомнения и разочарования, потом Густа Фучикова будет в одном

ряду с противниками реформ, а в тот год, когда я оказался в доме на улице

Югославских партизан, оба имени были у чехов неприкасаемы.

…Густа водит меня по квартире, как по музею, делает это, судя по всему,

не в первый раз. Тут все о Фучике. Альбомы с фотографиями: вот он школь-

ник, а вот солдат, а вот в Средней Азии. А здесь в обнимку с Густой на высту-

пе скалы где-то в Татрах. Она в черном берете, прижалась к нему, а он с непо-

крытой головой, волосы разметал ветер. Молодые и счастливые.

В шкафу пиджак с потертостями на локтях, белая сорочка, черные брю-

ки, ботинки, галстук, обычные предметы. Это вещи Юлиуса, когда он скры-

вался от нацистов в Хотимерже и писал там этюд «Борющаяся Божена

Немцова».

– Когда немцы заняли Прагу, Юлек повторял мне, что в тяжкие времена

стоит прислушаться к голосу чешской литературы, и услышишь живой голос

народа…

Густа приносит коробку, в ней тонкие стеклянные пластины. Вынимаю

одну, вторую… Под стеклом желтоватые странички, мелкий аккуратный по-

черк, без помарок. Это рукописи «Репортажа с петлей на шее». Чешские стек-

лодувы покрыли страницы прозрачной оболочкой, они теперь, как в янтаре.

Мне хотелось побывать в квартире, где Фучики жили до войны. Поднимаем-

ся на шестой этаж. Там живут юрист Ян Шимак и его жена Людмила. Густа

показывает: здесь был письменный стол, за ним работал Юлиус, а здесь –

стеллажи книг. В окна видна панорама района Дейвице.

Возвращаемся на пятый этаж, пьем кофе. Перебираю в памяти строки

фучиковских писем. «…Напишите мне, пожалуйста, что с Густиной, и пере-

дайте ей мой самый нежный привет. Пусть всегда будет твердой и стойкой, и