То Хоай - Западный край. Рассказы. Сказки

• Название: Западный край. Рассказы. Сказки
• Автор: То Хоай
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

---

Он раздул щеки и задудел как на рожке: «Ту-ру-ру-ру!..» Потом запел:

Чем кончится бой,
Наперед не узнать никогда.
Тра-та-та…
Военное счастье —
Та же речная вода.
Ту-ру-ру…

«Ни слуха, — подумал я, — ни голоса. На Нашем Лугу его бы никто и слушать не захотел.»

— Ура-а! — захлопал в ладоши Бе. — Вот будет потеха…

Итак, от скорой смерти я избавлен. А ведь поначалу я и на это не рассчитывал!

Мальчишки засунули меня в бамбуковую клетку, просторную и удобную, но… с крепким запором на дверях. И я решил, будь что будет, разумней всего прилечь, отдохнуть в ожидании перемен — попробуй только, догадайся, каких именно… Одно лишь я знал наверняка: мне предстоит сражение. И при одной мысли об этом у меня чесались руки. Я даже на время забыл, что нахожусь в неволе и что для узника главное — Свобода. Во мне пробудился снова мой прежний драчливый и вздорный нрав.

В полдень меня, как и было решено, понесли на «турнир» с соседским кузнечиком. Мне не терпелось увидеть этого пустоголового забияку (как будто я еще не насмотрелся на самого себя?!)

Ньон остановился у ворот и крикнул:

— Тхинь! Эй, Тхинь!

— Чего тебе?! — спросил тот, выбежав из дома.

— Смотри, какой у нас кузнечик! А ну-ка, неси своего, пусть сразятся. Что, испугался?

Тхинь усмехнулся презрительно, сходил домой и вынес клетку с кузнечиком. Все общество направилось в Сад, к старому раскидистому дереву Нян. Ах, как хороши плоды Няна: под бурой кожицей сладкая белая мякоть, а в середине черное семечко. Но мне тогда, сами понимаете, было не до лакомства. Да и мальчишки, как оказалось, тоже думали о другом. Их манила густая прохладная тень под деревом. Там они улеглись на траву и крепко соединили — дверца в дверцу — обе клетки, как сцепляют — крытым переходом — вагоны в поезде. Потом выдернули створки, чтобы мы могли перейти из одной клетки в другую.

Соседский кузнечик тотчас прыгнул в мою клетку. Был он поменьше меня ростом, но заносчив и самоуверен невыносимо. Этакий сморчок, а выступает спесиво и нагло, словно все на свете, кроме него, и даже я, Мен, — просто отбросы… Я как завижу таких, сразу выхожу из себя!

Поглядев на меня, он расправил свои куцые усы и закричал:

— Ай-ай, ну и рожа у тебя, ну и стать! Боюсь, пнешь тебя вполсилы и невзначай зашибешь насмерть. Хотя, может, ты и выживешь?

Каково мне было все это слышать! Разъярился я ужасно, однако — сам не знаю как — сдержался и отвечал пристойно (уж очень, наверно, я его тогда презирал).

— Послушайте, — сказал я, — к чему весь этот шум? Тот, кто поумнее, никогда не бахвалится заранее. Почему бы нам с вами не обойтись без крика и брани?

— Заткнись! — взвизгнул он и скрипнул зубами. — Если не трусишь, выходи… Хватит болтать.

Кровь во мне закипела, я думаю, что это слышно было даже на расстоянии. Но мы здесь сошлись не на словесном ристалище! Я подскочил к нему, и поединок наш начался под смех, крик и аплодисменты троих мальчишек. Иногда они от восторга опрокидывались на спину и, задрав ноги, болтали ими в воздухе. Уже после первой схватки мне стало ясно: биться со мною этому хвастуну не под силу. И я оказался прав. Едва я провел свой любимый прием — удар правой задней, — он рухнул навзничь. Я нанес еще один лишь удар — и черные челюсти моего противника залила кровь. Перебитая лапа бессильно повисла, и он забился в судорогах. Не испытывая ни малейшего желания продолжать бой, я наклонился к самому его уху и холодно произнес:

— Это будет тебе уроком. Вот к чему приводит хвастовство и невежество. Одумайся лучше, букашка.

Он не вымолвил ни слова и только дрожал всем телом.

Но если соседский кузнечик и решил оставить свои дурные замашки, то сам я, увы, ступил в тот день на пагубный путь. Мне, словно заразная болезнь, передалось чванство и злонравие моего соперника: я поступил дурно лишь потому, что кто-то другой захотел дурно обойтись со мной.

Как же я мог так низко пасть?! Должно быть, на самом деле я не изжил ни гордыни, ни безрассудства. О, я прекрасно умел распознавать зло в других, но не искоренил его в собственной душе, и зло это снова пустило свои побеги. Когда я поверг соседского кузнечика наземь, когда бранил его, я мысленно произносил также речи: «О, как я силен, как умен и искусен!.. Поистине я превзошел всех и вся… Одним лишь движением я поверг в прах этого недомерка…»

Я знал, что прославлюсь теперь, самое меньшее — по всей деревушке. И нос мой — сам по себе — задрался еще выше…

Я не ошибся: скоро ребятишки со всей деревни наперебой спешили «вылить», откопать, наловить кузнечиков и несли их сражаться со мной. Я стал известен как непобедимый воин. И репутация моя вовсе не была дутой: стоило мне провести знаменитый удар правой задней, и любого противника выносили вперед ногами. Я был тогда в расцвете молодости и сил и, увы, в расцвете самых дурных наклонностей. Никого, кроме себя, я вообще не считал за Кузнечиков. Наверно, если б кто-нибудь поставил меня тогда перед безупречно отполированным зеркалом, я увидал бы в нем не свое отражение, а точный портрет соседского кузнечика. И теперь все упреки и укоризны, которые я высказал ему, могли быть с еще большим основанием обращены ко мне. Я ходил, разговаривал и бранился, точь-в-точь как он.

Поскольку из любой схватки я выходил победителем, мои хозяева, Ньон и Бе, очень меня полюбили, дорожили мною и берегли как зеницу ока. Стоило мне повергнуть очередного врага, я тотчас получал Награду: охапки свежих, прямо-таки таявших во рту зеленых травинок.

Едва на землю опускалась ночь, мои дорогие хозяева приглашали меня на жердь, увитую Базиликой, испить прозрачной и сладкой росы. Это так и называлось у нас — «Променад с выпивкой на Базилике». Правда, во время своего променада я был привязан за ногу. Перекусить привязь для меня было плевое дело, но я этого не делал. Я выпивал сверкавшие на листьях Базилики капли росы и затягивал — позабыв о привязи — горделивые песни. Ах, я не только смирился с неволей, но даже находил в ней все большую сладость! Желая уважить мальчишек, я в свободные дни с утра до ночи разгуливал вокруг спичечного коробка, перестроенного под мою спальню, не отходя ни на шаг в сторону. Время от времени сердце мое загоралось вдохновением и я, перебирая ногами, начинал стрекотать: «Ти-ри-ри… Ти-ри-ри…» Увы, я не сознавал тогда, что стал забавой, игрушкой в чужих руках! Обжорство и чванство ударили мне в голову и помутили рассудок.

Но вот в один прекрасный день… О как благодарен я этим неожиданным переменам, открывшим мне наконец глаза! Хотя вы ведь еще ничего не знаете. Расскажу все по порядку:

День за днем я тешился, выходя на Арену, словно продажный вояка. Все разыгрывалось как по нотам: меня приносили на ристалище, я начинал бой и сразу же побеждал! Но вот в один прекрасный день жребий свел меня с совсем зеленым Кузнечиком. Куцые крылышки его не прикрывали даже поясницы, и ростом был он вдвое меньше меня.

Едва мы стали в позицию, он заверещал и заплакал от страха:

— Ой, дяденька, умоляю вас!.. Дяденька, падаю вам в ножки… Вы такой большой! И зубы у вас такие страшные! И ноги сильные! А я совсем еще маленький, мне ведь от роду нет и недели! Мама только вчера отвела меня в отдельную норку…

Я был невозмутим. На лице моем застыло привычное свирепое выражение. Проделав свои обычные Устрашающие приемы, я ринулся в бой. Впрочем, боем это можно было назвать лишь на словах. Соперник, обливаясь слезами, стал бегать от меня по клетке. Мальчишки, следившие за поединком, чуть не лопнули от смеху. Я наподдал еще…

Вдруг откуда-то с неба прилетел жук Сиентаук и жужжа опустился неподалеку — на ветку старого Няна. Усевшись поудобней, он тоже уставился на Арену. Потом поднял свои грозные изогнутые рога и крикнул:

— Эй, Мен! Ты что, спятил! Прекрати сейчас же это душегубство!.. Башка у тебя здоровенная, да пустая. Стыдно бить маленьких!

Я поглядел вверх: да-а, Сиентаук был могуч и силен. Тускло поблескивал панцирь из темной закаленной бронзы, грозно сверкало оружие. Но мне вся его боевая мощь была нипочем. Куда ему против моих дорогих хозяев. Что он может? Только грозиться издалека. Начхать на него!

Я презрительно скривился и крикнул:

— Заткнись, козявка!

И снова погнался за моим недоноском. Опередив его, я заступил ему путь и (ах, отчего я тогда не одумался, не остановился вовремя?!) провел удар задней правой. Он упал, дернулся и потерял сознание. Мне была неведома жалость. Гордо поправ ногой поверженного неприятеля, я упивался восторгом моих дорогих хозяев и их гостей.

Сиентаук, видя, что я не только презрел его слова, но вдобавок забил малыша до полусмерти, скрипнул зубами, опустил свои рога и закричал: