Мария Ануфриева - Карниз

• Название: Карниз
• Автор: Мария Ануфриева
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-82813-5

Карниз – это узкое пространство, по которому трудно и страшно идти, сохраняя равновесие. Карниз – это опасная граница между внутренним и внешним, своим и чужим, ее и его одиночеством. И на этом карнизе балансируют двое – Ия и Папочка. Отношения их сложные, в чем-то болезненные. Ведь непросто быть любовницей свободолюбивого, вздорного, истеричного человека.

Об этом романе можно спорить, принимать его или ненавидеть, поскольку он хирургическим скальпелем вскрывает чудовищные, болезненные нарывы, которые зачастую благопристойно драпируются под одеждой, но равнодушным он не оставит никого.

---

Всех их объединяло слово «тема», как ходящих в один класс объединяют буквы А, Б или В. Они были «в теме», даже если ничего в ней не смыслили.

Ходили слухи, что обычай использовать слово «тема» для обозначения приверженцев однополой любви зародился в Питере, на Петроградке, которая представлялась Ие меккой всего запретного, а потому манящего. На Петроградке жил Папочка.

«Нелюбовь, нелюбовь» – надрывалась модная Ева Польна. Эту песню особенно любили ставить в «Карнизе». На входе стояли охранницы и блюли фейс-контроль. Выпускницы спортивного вуза, они сурово взирали на вплывающих в зал девиц снизу вверх. Невысокие, накачанные и насупленные.

Шанс встретить в зале мужчину был равен шансу повстречать лохнесское чудовище или снежного человека, отправившись на их поиски с аппаратурой и многочисленной группой сочувствующих.

Нелюбовь была главным чувством, которое испытывали друг к другу посетительницы клуба, старательно изображая любовь. В медленном танце в центре зала кружили пары. Девочки-пареньки Активы крепко держали за талии, а кто посмелее, и за задницы женственных Пассивов. Последних еще называли Фам, на французский манер, а на русский – Клавами.

Если с пассивами все было понятно: клава она и в Африке фам, то среди активов еще выделялись бучи – совсем уж мужеподобные женщины с крепкими затылками, квадратными челюстями и заквадраченными носами на мужских ботинках. «Буч – это актив в квадрате», – определила для себя Ия.

Хороший мужчина всегда в цене, это знает каждая женщина, даже нетрадиционная. За активами велась настоящая охота, со страстями, слезами и кознями. Даже неповоротливые и задумчивые, как телята, бучи оказывались в эпицентре пристального женского внимания.

Девочки-пареньки понимали свою ценность и умело играли сердцами преданных поклонниц-фамов, обнажая тщательно скрываемую от самих себя бабскую сущность.

– Курочкина, Курочкина, как я ее люблю! – заходилась в слезах знакомая Ие маленькая, невзрачная социологиня-первокурсница Петрова, прижимая к пушистому полосатому шарфу добытый какими-то нечестными путями портрет своего кумира. На черно-белой фотографии дымил сигаретой коротко стриженый пацаненок в узком фраерском пиджачке.

– Надо тебе у Мухи спросить, может, познакомит, – утешала Петрову Ия.

Шанс пойти в «Карниз» и не встретить там Муху был равен шансу прийти в цирк и не увидеть под его куполом акробата. Заболел? Настоящему фанату все нипочем. Пять таблеток шипучего аспирина и – в бой.

Муха не была активом и пассивом тоже не была. Она была Мухой.

В подражание любимой Алле Борисовне она носила короткие черные развевающиеся балахоны. Не лишенные, впрочем, элегантности и даже некоторой таинственности.

– Что это ваше бац-бац, тынц-тынц, нелюбооооовь, – наставляла она пацанку за музыкальным пультом, одной рукой ероша короткий ежик диджейских волос, а другой крепко, по-боцмански, держась за спинку стула. В «Карнизе» ее всегда штормило. – Что это за музыка?

– Просят, – застенчиво лепетала пацанка и во все глаза глядела на Муху, как ученица консерватории на маэстро. – А что надо ставить?

– Алла Борисовна, вот человек! – Муха тяжело плюхалась на стул, долго рылась в карманах артистического балахона в поисках сигарет и выпускала колечко дыма в лицо пацанке. – Три счастливых дня было у меня, вот что я тебе скажу, девочка!

Клуб «Карниз» Муха считала своим вторым домом, всем он был хорош, кругом одни девочки и никаких тебе приставучих мужчин с их сальными взглядами и широко расставленными ногами: развалятся так, словно яйца им мешают, того и гляди на шпагат сядут. Но достоинства суть продолжение недостатков. Недостаток в «Карнизе» все же был, и немалый, – мужиков-то не было! Дойные коровы паслись в других местах и доили их другие femme fatale.

Муха страдала от отсутствия мужчин в «Карнизе» так же, как страдала бы от их присутствия. Она даже попыталась решить эту дилемму и притащила с собой двух «мальчиков». Охранницы их не пустили, но на такую милость Муха и не рассчитывала. Она усадила кавалеров на лестнице перед входом: «посидеть-то можно!» и, взмахнув на прощание крыльями балахона, устремилась в клуб.

«Мальчики» терпеливо ждали, ведь им было обещано «много лесбиянок», и покорно сносили случайные тычки сновавших мимо бабищ в джинсах и мужских рубашках навыпуск. Они все выискивали в выходящих проветриться парочках и стайках Джину Гершон и Дженнифер Тилли из культового американского фильма «Связь». Воображали себя братьями Вачовски и предвкушали открытие многих талантов «девочек-лесби». Для них в полиэтиленовом пакете лежало четыре банки джин-тоника по поллитра и шоколадка с арахисом. Но Джина и Дженнифер не выходили, проказницы.

Вместо них вываливались все новые и новые бабищи. Их спортивные костюмы лоснились и переливались в лучах заходящего солнца, как гладкие тюленьи шкуры. Такие купят шоколадку сами…

Джин-тоник выпила Муха, закусила шоколадкой, выплюнула арахис. Подождав обещанного три часа, мальчики ушли и унесли с собой нерастраченную мужскую мечту о красивых «розовых» девочках в кружевном нижнем белье.

В ларьке у метро приобрели журнальчик с развратной медсестрой на обложке, помусолили страницы, повздыхали. Две скуластые жительницы Казани, приехавшие в Петербург «попробовать местного кокаина», разыграли для них настоящий спектакль с активным вовлечением в действие зрителей, как будто знали, что от них ждут. Они даже были похожи на Джину и Дженнифер, особенно со спины. «Мальчики» чувствовали себя почти братьями Вачовски и не очень ругали Муху. Входные билеты на спектакль стоили две тысячи рублей с каждого.

Потерпев фиаско с кавалерами на крыльце, Муха решила отбросить предубеждения. В конце концов, с точки зрения равноправия полов брать деньги с мужчин и не брать их с женщин – это ущемление женских прав. Для начала Муха решила брать в долг, но быстро поняла прописную истину: берешь чужие и на время – отдаешь свои и навсегда. На помощь ей пришла короткая память, когда подлетали кредиторы-фам, и детская наивность, когда подваливали кредиторы-активы.

Муха смотрела на них ясным, кротким взглядом Осипа Мандельштама, словно хотела процитировать строки, посвященные «спекулянтке Розе»:

Если грустишь, что тебе задолжал я одиннадцать тысяч,
Помни, что двадцать одну мог я тебе задолжать.

Постепенно все привыкли к отчислениям в фонд Мухи и относились к ним почти как к членским «темным» взносам.

Ия познакомилась с Мухой в очереди. В обычных клубах, если вырос хвост в женскую уборную, можно мило улыбнуться, пожать плечиком и проскользнуть в мужскую. В клубе темном это не пройдет: обе уборные – женские.

– Что-то я тебя раньше не видела, девочка. Ты первый раз? – спросила толстуха в балахоне. Она поправляла взмокшие у лба кудри и изрядно пошатывалась. В «Карнизе» снова штормило.

– Первый раз в первый класс! – заржала стоящая позади высоченная фигуристая девица.

– Помолчи, Кобыла, это хорошая девочка, я вижу.

Когда Ия попыталась выйти из кабинки, та оказалась заперта снаружи. Подергала, толкнула – не поддается. Кашлянула. Очередь рассосалась и, похоже, даже Кобыла только что хихикнула и хлопнула дверью.

– Девочка, дай взаймы двести рублей и купи мне бокал пива, – вкрадчиво пропел голос снаружи.

– Откройте защелку!

– Двести рублей.

– Сто, – сказала Ия.

– Сто пятдесят, – согласился голос.

– Сто, – настаивала Ия. – У меня больше нет, еще домой ехать.

– А бокал пива? – обиделся голос.

– В другой раз, – пообещала Ия.

Раздался щелчок, дверь отворилась.

– Я тебя люблю, девочка! – обняла ее толстуха, ловко пряча сто рублей в карман балахона.

Снаружи послышались крики. Толстуха приоткрыла дверь и высунула голову.

– Что там? – спросила Ия. Она уже поняла, что в этом мирке, как и в любом другом, живут по своим законам, а толстуха законы знает, как никто другой. За науку неофиту не грех и заплатить.

– Дерутся. Кобыла бьет дочку Караченцова.

– Того самого?!

– Она так говорит. Врет, падла. Похожа очень… Пошли, тихонько. Не будем же до утра в толчке сидеть.

Муха решительно двинулась вперед, Ия – за ней, радуясь, что мощный корпус закрывает ее почти целиком, оставалось только пригнуться. Вокруг бильярдного стола бегала коренастая женщина, и впрямь похожая на известного актера. В женском варианте это сходство смотрелось странно. За ней гонялась Кобыла, стремясь ткнуть кием, как шпагой. «Дочка Караченцова» ловко увертывалась и приседала, как хорошо обученный солдат.