Борис Акунин - Между Европой и Азией. История Российского государства. Семнадцатый век

• Название: Между Европой и Азией. История Российского государства. Семнадцатый век
• Автор: Борис Акунин
• Жанр: История
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-082554-7

Семнадцатый век представляется каким-то потерянным временем, когда страна топталась на месте, но в истории Российского государства этот отрезок занимает совершенно особое место, где спрессованы и «минуты роковые», и целые десятилетия неспешного развития. Наиболее тугим узлом этой эпохи является Смута. Это поистине страшное и захватывающее зрелище – сопоставимый по масштабу кризис в России повторится лишь триста лет спустя, в начале XX века. Там же, в семнадцатом веке, нужно искать корни некоторых острых проблем, которые остаются нерешенными и поныне.

Книга «Между Европой и Азией» посвящена истории третьего по счету российского государства, возникшего в результате Смуты и просуществовавшего меньше столетия – вплоть до новой модификации.

---

Делать нечего, пришлось затевать осаду, в ходе которой тяжелые пушки с трудом пробивали бреши, а защитники их заделывали. Это однообразное состязание тянулось много месяцев.

Лишь в июле следующего 1610 года, проделав в стенах несколько дыр, поляки отважились на следующий приступ – и снова неудачно. 11 августа была предпринята еще одна попытка – смоляне устояли.

Уже сдалась Москва и вся остальная страна, а Смоленск держался и держал под своими стенами короля с главным войском. Сигизмунд не мог уйти побежденным – вся слава досталась бы гетману Жолкевскому, а король выглядел бы неудачником.

Князь Мстиславский в Москве под польскую диктовку написал Шеину письменный приказ сложить оружие. Поскольку Мстиславский не являлся правителем и указ не был одобрен патриархом, воевода собрал совет, прочитал грамоту, спросил, как быть. Все сказали: не сдадимся.

Конечно, не все осажденные были так тверды. Чем дольше затягивалась осада, тем безнадежнее становилось положение. В какой-то момент заколебался и Шеин, но тут проявил твердость архиепископ Сергий. Он снял с себя облачение, положил свой посох и сказал, что умрет, но согласия на капитуляцию не даст. Это придало защитникам мужества, и борьба продолжилась.

В ноябре 1610 года поляки опять ходили на приступ. Им удалось сделать подкоп под одну из башен и взорвать ее, но смоляне отбили одну за другой три атаки и возвели новый вал.

Началась вторая осадная зима. В городе люди умирали не от голода, а от однообразного питания, вызвавшего массовую цингу. Подкрепления ниоткуда не было, ряды защитников постепенно таяли.

Всю весну поляки готовились с генеральному штурму, который состоялся ночью 3 июня 1611 года.

Мощной миной подорвали северо-восточную Крылошевскую башню, но пошли в наступление не только с этого направления, а со всех четырех сторон, используя свое численное преимущество.

Бой продолжался на городских улицах, и большинство смолян погибли, но раненого Шеина с горсткой последних защитников поляки взяли в плен.

Двадцатимесячная осада, одна из длиннейших и упорнейших в мировой истории, наконец завершилась.

Обозленный король повел себя с Шеиным нерыцарственно: пленного героя увезли в Польшу в цепях.

Можно было ожидать, что теперь Сигизмунд наконец отправится в покоренную Москву, но король поступил иначе. Он вернулся в Польшу, чтобы насладиться своим триумфом и продемонстрировать подданным захваченные трофеи.

Эта ошибка обошлась победителям дорого.

Последний очаг национального сопротивления был потушен, но настоящего контроля над русскими землями у поляков не было, поэтому почти сразу же начался новый пожар, в другом месте.

Василий Шуйский перед Сигизмундом. Ян Матейко

Первое ополчение

Гибель Лжедмитрия II не деморализовала антипольские силы в стране, а наоборот, воодушевила их. Теперь, когда не стало мутного, ни на что не годного проходимца, вечно окруженного всяким полуразбойным сбродом, движение обрело новый смысл: не династической борьбы, а национального освобождения. Без фигуры царя на первый план выступило именно это настроение, а роль духовного лидера перешла к православной церкви, значение которой не поднималось на подобную высоту со времен татаро-монгольского ига.

Русская церковь продемонстрировала свою истинную силу, оставшись без поддержки развалившегося государства, в полном одиночестве. Эта тенденция наметилась не в 1611 году, а несколько раньше – при защите Троицы и Смоленска, но когда пала последняя крепость, оказалось, что есть иная твердыня, и ее при помощи оружия взять невозможно. Главная причина, по которой Русь не смирилась с поражением, а сумела вернуть независимость и создать новое национальное государство, по-видимому, очень проста: связи, объединявшие население и области страны, были сильнее, чем то, что их разъединяло. Нагляднее, эмоциональнее всего это единство проявлялось в общей вере.

Если в польском лагере под Смоленском обстоятельства сделали «твердым адамантом» лукавого митрополита Филарета, то на следующем этапе Смуты, после смерти Лжедмитрия и пленения «великого посольства», при полном параличе национальной политической воли, ситуация возвела в герои личность еще менее пригодную для руководства сопротивлением – патриарха Гермогена.

Филарет по крайней мере был человеком умным, чего никак не скажешь о Гермогене. Им вечно кто-то манипулировал: то Василий Шуйский, то гетман Жолкевский. Соотечественники не любили патриарха за грубость и скверный характер, к тому же он был стар и немощен – ему уже перевалило за восемьдесят. И вот этот дряхлый, сварливый, «ко злу и благу небыстрораспрозрительный» старец, не страшась поляков, в полной власти которых он находился, вдруг начал рассылать по стране письма, в которых писал о поругании веры и призывал православных подниматься на ее защиту. В конце концов наместник Гонсевский подверг Гермогена полной изоляции, заточил в келью и заморил голодной смертью, но к тому времени пожар уже вовсю пылал, а после смерти патриарх стал для поляков опаснее, чем при жизни, ибо превратился в святого мученика и символ сопротивления.

Призывы Гермогена раньше всего подействовали на города, не оккупированные поляками и сильные «земством», под которым в ту эпоху прежде всего понимали дворянство и купечество, самые активные из русских сословий.

Первым еще в начале 1611 года восстал на Рязанщине неугомонный Прокофий Ляпунов, успевший сменить несколько лагерей и даже послуживший Владиславу, но только теперь развернувшийся в полную мощь своей кипучей натуры. Настало время, когда Ляпунов превратился в главную фигуру освободительного движения. Скоро к нему присоединились земские отряды из Нижнего Новгорода, Казани, Мурома, Владимира, Ярославля, Костромы, Суздаля и других областей.

Гермоген и поляки. П. Чистяков

В начале весны войско Ляпунова выросло настолько, что собралось в поход на Москву.

От Калуги на соединение с земцами двинулись казаки, бывшие «тушинцы», у которых было два предводителя: военный – атаман Заруцкий и «статусный» – князь Дмитрий Трубецкой, самый родовитый из сторонников маленького «царевича Ивана».

Эта объединенная сила получила в истории название Первого ополчения.

С самого начала две ее части, земская и казацкая, не доверяли друг другу и не смешивались, предпочитая держаться на отдалении. В войске Заруцкого – Трубецкого преобладали вчерашние мужики, влившиеся в казачество; с Ляпуновым шли дворяне, стрельцы, горожане. У двух ратей не было ничего общего кроме ненависти к чужеземцам и желания «постоять за веру» (впрочем, более распространенного среди ляпуновцев).

Александр Гонсевский. Неизв. художник XVII в.

Тем временем в Москве, народ которой представлял собой изрядную силу, тоже назревало восстание – отношения москвичей с поляками накалились до предела. Но взрыв произошел раньше, чем к городу подошла повстанческая армия.

Очень возможно, что Гонсевский, бывший неважным администратором, но хорошим воякой, нарочно спровоцировал обострение – или, во всяком случае, охотно на него пошел, чтобы укрепить оборону.

19 марта в столице начались беспорядки. Мелкая вначале потасовка между поляками и русскими переросла в мятеж, охвативший весь город. Гарнизон хорошо подготовился к подобному повороту событий. Москвичей, конечно, было гораздо больше, но они действовали разрозненно, а поляки и немецкие солдаты подчинялись единому командованию.

Гонсевский устроил настоящее побоище, перебив несколько тысяч горожан, а главное – предал огню все кварталы, находившиеся за пределами каменных стен Китай-города. Это позволило ему сузить кольцо обороны, поскольку для защиты всего огромного города войск не хватало. К тому же расчистилось пространство для обстрела.

Героем мартовских уличных боев стал доселе малоизвестный военачальник тридцатидвухлетний князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Тогда это имя прогремело впервые.

Он происходил из рода стародубских князей, к семнадцатому веку обедневшего и захудавшего. При старом режиме Пожарский имел скромный придворный чин стольника, владел небольшим поместьем, которое разорилось во время трехлетних неурожаев. При Шуйском князь участвовал в боях с тушинцами на мелких командных должностях, ничем выдающимся не отличился, но все же получил воеводство в маленьком Зарайске.

Ни в каких мятежах Пожарский прежде не участвовал. Он хранил верность царю Василию, потом так же послушно привел население городка к присяге царю Владиславу. Мы не знаем, что подвигло этого исправного служаку присоединиться к восстанию, но в феврале 1611 года зарайский воевода оказал ляпуновцам важную услугу: разбил отряд правительственных войск, посланный Гонсевским подавить бунт в зародыше. Однако после этого мы не видим князя в рядах земского воинства. Как и почему он оказался в марте в Москве, неизвестно.