Борис Вахтин - Портрет незнакомца. Сочинения

• Название: Портрет незнакомца. Сочинения
• Автор: Борис Вахтин
• Издательство: Журнал «Звезда»
• Жанр: Публицистика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7439-0149-4

В книге представлена художественная проза и публицистика петербургского писателя Бориса Вахтина (1930–1981). Ученый, переводчик, общественный деятель, он не дожил до публикации своих книг; небольшие сборники прозы и публицистики вышли только в конце 1980-х — начале 1990-х годов. Тем не менее Борис Вахтин был заметной фигурой культурной и литературной жизни в 1960–1970-е годы, одним из лидеров молодых ленинградских писателей. Вместе с В. Марамзиным, И. Ефимовым, В. Губиным, позднее — С. Довлатовым создал литературную группу «Горожане». Его повесть «Дубленка» вошла в знаменитый альманах «МетрОполь» (1979). По киносценарию, написанному им в соавторстве с Петром Фоменко, был снят один из самых щемящих фильмов о войне — телефильм «На всю оставшуюся жизнь» (1975). Уже в 1990-е годы повесть «Одна абсолютно счастливая деревня» легла в основу знаменитого спектакля Мастерской Петра Фоменко.

---

Создав литературную группу «Горожане», Вахтин попытался объяснить читателям и редакторам, что объединяло участников группы, и написал подобие литературного манифеста, в котором были такие строки: «С читателем нужно быть безжалостным, ему нельзя давать передышки, нельзя позволять угадывать слова заранее, каждое слово должно взрываться у него перед глазами, нападать неожиданно, в секунды ослабленного сопротивления и незащищенности. Любая игра, любые обманы, разрушение привычного строя фразы, неожиданное разрастание придаточных, острейшая мысль, спрятанная где-то в причастном обороте и впивающаяся в него оттуда, как из засады, все годится в этой борьбе для победы над всё читавшим и всё видавшим на своем веку современником».

Возможно, Вахтин и сам порой верил, что все дело только в свежести языка, что рано или поздно, совместными усилиями талантливых людей, можно будет разъяснить запуганным редакторам, насколько безопасно добавить это новое в литературный поток — как бы немного перчика к проверенному и одобренному супу. Но сейчас, оглядываясь на советскую эпоху, мы ясно видим, что противостояние между творцами и охранителями имело гораздо более глубокие онтологические корни.

Любой человек, входя в жизнь, оказывается лицом к лицу с загадками бытия и жаждет получить ответы, на главные вопросы, всплывающие в его сознании: что есть я? что есть мир? что я должен делать? на что могу надеяться? Любая историческая эпоха, любая государственная власть предлагает — навязывает — ему свои ответы и пытается учредить монополию на них. Напротив, любое творчество начинается с удивления перед загадками бытия, с отбрасывания существующих ответов и с мучительных попыток найти свои. Именно поэтому настоящий художник всегда оказывается в конфликте с окружающим его миром.

Бабель, Платонов, Зощенко, Булгаков вносили гротеск и абсурд в свои произведения не потому, что абсурд стал моден, а потому, что только фантасмагория могла создать образный мир, в какой-то мере адекватный тому, что разворачивала перед ними небывалая эпоха. Точно так же и Борис Вахтин, и его современники — Андрей Битов, Иосиф Бродский, Виктор Голявкин, Владимир Марамзин, Валерий Попов, Генрих Шеф — искали новые формы художественной выразительности не из желания поразить и привлечь читателя, а потому, что традиции реалистического искусства не давали им возможности приблизиться к пониманию сущности жизни, их окружавшей.

Бытию противостоит Небытие. Оно грозит человеку в физическом плане разрушением и смертью. В плане умственно-рациональном оно грозит пустотой и бессмыслицей. В плане этическо-религиозном — виной и отчаянием. И у человека всегда есть выбор: жить лицом к лицу с Небытием, не отводить внутреннего взора от всех опасностей, таящихся в нем; или повернуться к нему спиной и забыть все летящие из него грозные вопросы, леденящие сомнения, обжигающие страхи, изматывающие противоречия.

Настоящий художник смело выбирает первый вариант. Ибо в глубине души он ощущает свое назначение быть разведчиком, дозорным, вахтенным, вглядывающимся в темноту перед нами и готовым предупреждать о надвигающихся на нас опасностях. Но тем самым он нарушает покой тех, кто сделал второй выбор. Люди, травившие Зощенко, Ахматову, Пастернака, Бродского, правильно ощущали опасность, которую несли эти художники всеобщему сговору самоослепления и идейного энтузиазма. Точно так же и стилистические искания Вахтина и его сверстников-соратников выдавали их неприятие ответов, утвержденных и одобренных многочисленными партийными съездами и пленумами.

Вспоминается, что у нас в Политехническом институте партийный секретарь — незлой и покладистый в жизни человек — запретил однажды исполнение на готовившемся вечере студенческой песни, распевавшейся уже повсюду. Мы были в полном недоумении и спросили его «почему?». Он простодушно сознался: «Как же вы можете петь „и нигде таких пунктиров нету, / по которым нам бродить по свету“? Ведь перед вами партия открыла все дороги, а вы — пунктиров нету!»

Редакторы, запрещавшие рассказы Вахтина и его товарищей, не были так наивны, и они выработали формулу, против которой трудно было что-нибудь возразить. «Понимаете, — говорили они, — в вашем произведении есть неуправляемый подтекст, и он может в сознании читателя обернуться идейно нежелательными интерпретациями». Объяснять им, что полностью «управляемый» — то есть предсказуемый — текст возможен только в плоском, мертворожденном произведении, было бесполезно.

В конце повести Вахтина «Одна абсолютно счастливая деревня» один персонаж говорит: «Действительность нашу критикуешь, Франц Карлович»; и другой ему отвечает: «Не критикует он. Человек вслух думает — это ценить надо».

Однако искренне «думать вслух» — это и есть в глазах победившего тоталитаризма главное преступление, которое коммунистическая диктатура не дозволяла и не прощала своим подданным. Не простила она его и Борису Вахтину. Но перестать думать он не мог. Оставалось только «думать не вслух», то есть доверять свои мысли страницам рукописей, которые составили вторую половину данного тома.

Непримиримый

В начале XIX века вся Россия зачитывалась «Историей государства Российского» Карамзина, а Пушкин уже подумывал о том, чтобы переписать историю страны заново, пробовал свои силы в «Истории Пугачевского бунта». Гоголь оставил художественное творчество, чтобы вглядеться в судьбу России и отразить свои мечтания в «Выбранных местах из переписки с друзьями». Великолепный прозаик Герцен отдал вторую половину своей жизни политико-историческим трудам. Чехов отложил сочинение смешных рассказов и отправился в далекое и опасное путешествие, чтобы описать русскую каторгу в самом длинном своем произведении — «Остров Сахалин». Лев Толстой на тридцать последних лет погрузился в писание религиозно-этических проповедей, целью которых было вернуть Россию и весь мир на путь, указанный Христом.

В веке XX эта традиция не умерла. Несмотря на то, что свободный социально-политический поиск был объявлен уголовным преступлением и вражеской пропагандой, литераторы продолжали биться над трагическими загадками русской истории. Писатель Солженицын написал гигантский труд «Архипелаг ГУЛаг».

Поэт Наталья Горбаневская воссоздала борьбу диссидентов против вторжения в Чехословакию (1968) в солидном документальном исследовании «Полдень». Драматург Андрей Амальрик посмел заглянуть в ближайшее будущее страны и опубликовал на Западе свой бестселлер «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?». Самиздат был буквально наводнен работами литераторов и ученых, бравших на себя трудную задачу философского осмысления новейшей истории, которая оказывалась абсолютно необъяснимой по насаживаемой сверху марксистской схеме.

Внес свою лепту в это движение и Борис Вахтин. Его главный историко-философский труд называется «Этот спорный русский опыт». Заряд творческого удивления, лежащий в основе этой работы, сам писатель сформулировал так: «Как же так получается: с одной стороны — несомненный зверский общественный гнет [на протяжении всей истории], преследование личности, унижение ее достоинства, стремление всех согнуть в бараний рог, подстричь под одну гребенку… А с другой — несомненные вершины духа и мысли, головокружительные прозрения, проницательнейшие предсказания, могучие личности?.. Отсталая по всем общественным параметрам страна, занятая лишь тем, чтобы выжить, — и замечательная в ней духовная культура, прекрасная, как острова Южных морей?»

В поисках ответа на это глубинное противоречие Вахтин не позволяет себе пускаться в те интеллектуальные игры-увертки, которые соблазняли очень многих. Мол, «добрый и талантливый русский народ был обманут злыми гениями сомнительного национального происхождения: Марксом, Лениным, Троцким, Сталиным». Фамилию Ульянов он вставляет в тот же перечень духовных вождей народа, где у него находятся Достоевский, Толстой, Солженицын, Сахаров. То же и в его художественных произведениях. Уголовник Ванька-Каин — такая же плоть от плоти своего народа, как летчик-герой Тютчев или интеллигент-мыслитель Абакасов. В повести «Абакасов — удивленные глаза» один персонаж произносит слова, которые могли бы стать эпиграфом к книге «Этот спорный русский опыт»: «Всем русским миром рванулись мы и разбили лицо о стекло, что мерещилось далью, и осколки — вот они здесь, перед вами, такие, как я сумел рассмотреть и показать, в гордыне они и страхе, такие, как есть, самодовольные снаружи».

Особое место Вахтина — политического мыслителя — связано с тем, что, кроме российско-советского политического опыта, он был очень близко знаком с новейшей историей Китая. Как ученому-китаисту, ему было разрешено однажды съездить в эту страну (1966), и поездка пришлась как раз на канун — начало Культурной революции. Опубликовать «Китайский дневник» ему не разрешили, но он рассказывал о поездке в лекциях и сумел выступить чуть ли не пятьдесят раз, прежде чем выступления были запрещены. Вспоминаю одну жутковатую деталь из его рассказов: делегацию советских писателей и ученых разместили в университетском общежитии, по два человека в спальне, но оказалось, что все спальни соединены друг с другом пустыми проемами в стенах, украшенными вазами с цветами. А что — пусть коммунистический человек даже во сне остается неотделим от коллектива! Страх, что кремлевские лидеры могут последовать китайскому примеру и проделать ниши в стенах наших коммунальных квартир, долго не оставлял меня.