Ирэн Фрэн - Клеопатра

• Название: Клеопатра
• Автор: Ирэн Фрэн
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-235-02392-7

О необыкновенной и трагической жизни одной из самых удивительных и загадочных женщин в истории человечества — царицы Клеопатры создано немало замечательных произведений. Книгу Ирэн Фрэн выделяют из этого достойного ряда яркая образность и предельная историческая достоверность.

---

Итак, старые разочарованные ворчуны и молодые нетерпеливые карьеристы сплотились в эту непрочную группу заговорщиков, членов которой объединяла только злоба. Они нуждались в лидере, «сильной руке», и таким лидером стал Кассий (кстати, он был одним из немногих римских военных, спасшихся после разгрома легионов Красса парфянами). Несмотря на постоянно глодавшую его ненависть к Цезарю, Кассий оказался достаточно проницательным, чтобы понять: заговор не увенчается успехом, если не найдет для себя солидного нравственного оправдания — и, главное, если среди его участников не будет человека, само имя которого сможет произвести глубокое впечатление на народ. И тогда Кассию пришла в голову мысль (или, во всяком случае, именно он эту мысль осуществил) привлечь к заговору юношу, которому предстояло стать самой заметной фигурой среди участников покушения, — Марка Юния Брута, сына Цезаря и Сервилии.

* * *

Страстная любовь Сервилии к Цезарю, несомненно, наложила заметный отпечаток на личность Брута, и, вероятно, в еще большей степени на него повлиял сильный характер матери: ора была настоящая virago, то есть «женщина-мужчина», матрона, которая ведет себя как патронесса, — подобные ей персонажи в последнее время все чаще встречались среди римских аристократок. Каждый римлянин знал, что Сервилия была единственной женщиной, с которой император имел длительную связь; все помнили и о том, что Цезарь едва не разорился из-за нее, ибо подарил ей в память об их ночах жемчужину чудовищной величины, — эпизод, который давно стал легендой.

Брут был зачат в одну из тех ночей, и ему это было известно. Если сама Сервилия (которую Цезарь оставил, когда ей еще не исполнилось сорока) не открыла сыну секрет его рождения, его просветили на сей счет слухи (что, конечно, гораздо хуже). Его озлобленность со временем только возрастала — возможно, на протяжении последних лет разжигаемая неприязнью к диктатору его матери. Оппозиционность Брута по отношению к Цезарю проявлялась с первых его шагов в общественной жизни: он принял сторону Помпея (который, кстати, за тридцать лет до того хладнокровно предал казни первого мужа Сервилии). Молодой мятежник не пострадал в ходе катастрофы при Фарсале. После разгрома помпеянцев Цезарь, разумеется, его пощадил. Позже диктатор осыпал его своими милостями — как, впрочем, и Сервилию, состояние которой увеличил чуть ли не в десять раз.

Хотел ли он таким образом умерить злобу своей бывшей любовницы, предоставлял ли Бруту всякого рода почести для того, чтобы приглушить ревность его матери? Мы этого не знаем; очевидно лишь, что в начале того года Цезарь собирался назначить своего сына одним из двух консулов (вторым должен был стать Кассий…), которым в период его отсутствия предстояло управлять Римом.

Брут соглашался со всеми нововведениями Цезаря и, подобно другим сенаторам, склонялся перед его волей. Однако, несмотря на почести, которыми ублажал его отец, он оставался таким, каким был всегда: крайне ранимым юношей, в характере которого соединялись слабость и сила, ясный ум и ослепляющая ненависть, — олицетворением муки. И это было заметно, поскольку его душевная боль не имела ничего общего с уязвленным самолюбием других сенаторов. Замкнутый, высокомерный, всегда небрежно одетый, с растрепанными волосами, Брут казался живой аллегорией тоски. В частной жизни он не мог удержаться от постоянных демонстраций своей оппозиционности по отношению к Цезарю: например, когда ему пришло время жениться, он выбрал Порцию, дочь Катона и вдову Бибула, — то есть женщину, близко связанную с самыми непримиримыми врагами диктатора.

Наверное, именно для того чтобы походить на героя Утики, Брут так часто становился в позу философа-стоика, афишировал свои грубые манеры, свои мизантропические мании. Почти все это понимали, и в любом случае он не имел ничего общего с тем добродетельным героем, которого хотели в нем видеть (уже после убийства Цезаря) потомки. Да, он всегда давал в долг деньги, когда у него просили, но потом не стеснялся взыскивать со своих должников сорок восемь процентов ростовщической прибыли…

Кассий, когда решил обратиться к Бруту, не мог не понимать, что вторгается в чудовищное змеиное гнездо. Еще бы: ведь он, Кассий, был женат на родной сестре молодого сенатора, той самой Терции, которую (согласно упорным слухам) Сервилия, почувствовав, что ее прелести надоели диктатору, толкнула в объятия своего любовника — а девочке было тогда всего четырнадцать или пятнадцать лет. И Кассий знал также, что в центре проклятого треугольника, образованного Брутом, его матерью-прелюбодейкой и его отцом Цезарем, неизбежно присутствует призрак Катона. Ибо, вдобавок ко всему прочему, Сервилия была сводной сестрой самоубийцы из Утики…

Когда они еще были любовниками, диктатор как-то воспользовался ею, чтобы унизить своего соперника. Это старая история, не более чем анекдот, — но в свое время над нею потешался весь Рим. Дело происходило в сенате, во времена заговора Каталины, в момент расцвета романа Цезаря и Сервилии. Страстно влюбленная Сервилия не смогла удержаться и послала Цезарю записку — которую ему передали прямо на заседании, — не оставлявшую никаких сомнений относительно характера их связи. Наблюдая, с каким возбуждением Цезарь читает эти таблички, Катон убедил себя, что в них идет речь о готовящемся государственном перевороте. Он вскочил со своего места, стал кричать о заговоре и о том, что Цезарь принял сторону мятежников. В зале поднялся невообразимый шум. Тогда Цезарь спокойно протянул крикуну таблички Сервилии. Текст послания, очевидно, был более чем фривольным, ибо добропорядочный Катон залился краской и швырнул таблички Цезарю со словами «Возьми, пьяница» — но при этом у него был такой смущенный вид, что все присутствующие поняли, в чем дело, и разразились гомерическим хохотом. Рим смаковал эту историю в течение нескольких лет. Этого тоже — может быть, в первую очередь именно этого — Брут не мог простить Цезарю.

* * *

Однако, пожелав прозондировать настроения своего шурина, Кассий не стал напоминать ему о старых обидах. А просто спросил: разве не носит Брут то же имя, что и убийца Тарквиния Гордого, последнего царя?

Кассий прекрасно знал, что герой, которого он упомянул, умер, не оставив потомства, и что, следовательно, совпадение имен в данном случае является чистой случайностью. Брут тоже это знал. Поэтому сделал вид, будто не понял намека, и уклонился от ответа.

Тогда Кассий решил усилить нажим. Сперва на Брута пытались воздействовать косвенным образом — просто путем публичных оскорблений, которые всегда воспринимаются очень болезненно. На цоколе статуи предполагаемого предка Брута стали появляться надписи: «Нам нужен Брут!», «Если б Брут жил теперь!» и прочее в том же духе. Потом сыну Сервилии стали открыто говорить, что по материнской линии он происходит от человека, который четыре столетия назад героически убил одного из своих сограждан из-за одного лишь подозрения в том, что тот хотел стать царем. А поскольку Брут продолжал притворяться глухим, однажды утром, открывая заседание, он обнаружил на своей преторской трибуне уже совершенно недвусмысленную надпись: «Брут, ты спишь?».

Он ни на что не реагировал, так как понимал, в какую противоестественную ловушку хочет заманить его Кассий: речь шла о том, чтобы смешать в единый клубок незаконность его, Брута, рождения и незаконность притязаний Цезаря на царскую власть. Кассий провоцировал Брута (не выражая свои мысли прямо, ибо дело касалось infandum'а), чтобы тот, убив собственного отца, доказал свою принадлежность к роду, имя которого носил. Юний против Юлия, Брут против Цезаря. Короче говоря, Кассий призывал незаконнорожденного юношу доказать законность своего рождения с помощью кровопролития. Этот акт — отцеубийство — является святотатством в такой же мере, как и покушение на табуированную личность. Следовательно, чтобы убедить Брута (как, впрочем, и других заговорщиков), Кассий должен был найти оправдание будущему преступлению в легендах.

Но Брут чуял подвох и сопротивлялся изо всех сил. Кассий и его приспешники тоже не складывали оружия. Брут находил на своей трибуне все новые надписи: «Нет, ты не настоящий Брут» и прочее. А потом обнаружил еще более ясное послание, чуть ли не угрозу: «Ты мертв?».

Это преследование стало настолько очевидным, что слухи о нем дошли до Цезаря. Диктатор уже понял, что против него готовится заговор, и ему даже сообщили (несомненно, чтобы запутать следы), имена двух предполагаемых зачинщиков — преданных ему Долабеллы и Антония. Цезарь не дал себя обмануть этим маневром; он наверняка уже знал, что если ему суждено быть убитым, то падет он от рук Кассия и Брута, и он ответил доброхоту, который хотел заставить его заподозрить Антония и Долабеллу: «Я не боюсь этих славных здоровяков с красивыми волосами и свежим цветом лица. Те, кому я не доверяю, — хиляки с бледной кожей»[77].