Ирэн Фрэн - Клеопатра

• Название: Клеопатра
• Автор: Ирэн Фрэн
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-235-02392-7

О необыкновенной и трагической жизни одной из самых удивительных и загадочных женщин в истории человечества — царицы Клеопатры создано немало замечательных произведений. Книгу Ирэн Фрэн выделяют из этого достойного ряда яркая образность и предельная историческая достоверность.

---

Как бы то ни было, именно по настоянию Антония было открыто (с согласия семьи Кальпурнии) завещание, которое Цезарь составил шесть месяцев назад, в тиши своего загородного имения, на хрупких вощеных табличках, пользуясь грифелем, как любой римский гражданин.

Антоний был уверен в своих правах, уверен, что унаследует после Цезаря и Город, и мир. Это он отдал распоряжение отыскать документ в храме Весты и торжественно доставить к нему домой. Он объявил, что чтение будет публичным, и пригласил прийти на оглашение завещания всех, кто пожелает.

Когда прочли первые таблички, все (в том числе и Антоний) потеряли дар речи: Цезарь завещал свое состояние племянникам и внучатым племянникам, в том числе некоему ничем не примечательному сироте восемнадцатилетнему Гаго Октавию — хилому юноше, которого он несколько недель назад послал к границам Иллирии с поручением подготовить базовый лагерь; исполнительный и ничего не подозревающий Октавий до сих пор находился там.

Ситуация была бы комичной, если бы в конце завещания император не заявил, что, воспользовавшись присутствием нотариуса, усыновил упомянутого Октавия[81]. И ни словечка об Антонии и его друзьях: в завещании они упоминались только как «наследники во второй степени»[82]. Зато каждому гражданину Рима Цезарь оставил по триста сестерциев и подарил народу свои сады.

Выходит, Цезарь перетасовал колоду отнюдь не в пользу Клеопатры. Разумеется, она прекрасно знала, что с точки зрения династических интересов ей нечего ждать от этого завещания: сколь бы могущественным и циничным ни был Цезарь, человек его ранга не мог признать своим незаконного ребенка, родившегося от иностранки, азиатки и к тому же царицы. Но ей и в голову не приходило, что он захочет усыновить эту темную лошадку, какого-то внучатого племянника…

Тем не менее приходилось считаться с фактами: теперь, помимо Цезариона, у него был еще один, законный сын. Октавиан, хотя его связывает с Цезарем отдаленное родство, объявлен его наследником, а поскольку воля умершего священна, отныне он всегда будет защищен аурой императора.

Но хватит ли этому дохляку дерзости, чтобы принять такое наследство? В ситуации, которая сложилась сейчас в Городе, объявить себя сыном покойного диктатора — значит со дня на день ждать собственной смерти. А как представить себе, что имя Цезаря будет носить это тощее, словно жердь, существо, о котором известно лишь то, что оно ненавидит войну и, независимо от времени года, страдает ужасными приступами кашля?..

Итак, в первые часы после оглашения завещания Рим терялся в догадках по поводу выбора покойного: почему он столь очевидным образом обошел Антония? Почему вытащил на свет из мрака неизвестности этого «Молокососа», как обозвал его Цицерон, вечно сморкающегося и кутающегося[83] мальчишку? Только потому, что император переспал с ним несколько лет назад, как уверяли злые языки? Или просто Цезарь решил, что страсть Антония к вину и девкам помешает ему, несмотря на выдающийся военный талант, держать в кулаке Рим и все огромные завоеванные территории? Но все-таки — почему Цезарь выбрал именно этого рахитичного прыщавого юнца? Разве три недели назад он сам не заявил, что не доверяет «хилякам с бледной кожей»?

Может, диктатор еще надеялся иметь ребенка от Кальпурнии — ведь в документе упоминались поименно несколько лиц, которых он хотел сделать воспитателями в случае, если жена, уже после его смерти, родит ему сына? А может, он думал в тот день, когда излагал свои последние желания, что всегда сможет их изменить? Или предполагаемая интимная близость с Молокососом позволила императору разглядеть в нем политического гения?

Разгадать эту тайну не было никакой возможности; помимо всего прочего, в завещании Цезаря не содержалось ни строчки о том, что станет после его смерти с Римом. Полное молчание. Иными словами, Цезарь простился с политикой так же, как прощался со своими любовницами: без объяснений. Будто сказал: после меня хоть потоп.

* * *

Итак, несколько фраз на вощеных табличках повергли Рим в хаос. Родственников дохляка Октавиана охватила паника; они тут же послали ему с нарочными известие о смерти его двоюродного дедушки и настойчиво советовали отказаться от наследства.

Клеопатра не утратила своего хладнокровия: она осталась в Риме. Потому что партия еще не закончилась. Пока ее позиции не пошатнулись. Но, как и накануне трагедии, как и в сам тот день, все могло в одночасье перемениться.

* * *

Похороны состоялись через сорок восемь часов после только что описанного события. Еще до оглашения завещания Антоний, хотя и был уверен, что станет преемником Цезаря, предусмотрительно добился от сената согласия на проведение торжественной церемонии за счет государства. Собирался ли он теперь воспользоваться похоронами, чтобы возбудить народ, склонить его на свою сторону и захватить власть? Его враги допускали такую возможность. На самом деле ничто на это не указывало, но римляне все же волновались.

Утром в день кремации народ казался непредсказуемым как никогда. Ветераны Цезаря съехались в Рим — все они были вооружены. Согласно обычаю церемония началась с погребальных игр. На Форуме соорудили декорацию, которая изображала храм Венеры-Прародительницы. Находилась ли там и статуя Клеопатры-Исиды, как в настоящем храме? Мы этого не знаем. Наверняка известно лишь то, что тело покойного положили на роскошное ложе из слоновой кости и накрыли пурпурным золототканым покровом. И что у изголовья, будто в театральной мизансцене, поставили маленькую колонку, с которой свисала порванная окровавленная тога покойного диктатора.

Актеры, нанятые для этого случая, декламировали под аккомпанемент флейты отрывки из трагедий — во всех стихах звучали призывы к мести. Каждый знал, кто был режиссером этого мрачного спектакля: Антоний. Однако, ко всеобщему удивлению, он держался на заднем плане, а когда пришел его черед выступать (после глашатая, который торжественно перечислил все человеческие и божественные почести, коих при жизни удостоился император), удовлетворился краткой и нейтральной речью.

Затем процессия должна была сопроводить погребальное ложе на Марсово поле, где перед монументом, воздвигнутым в память о Юлии, дочери Цезаря и супруге Помпея, уже сложили погребальный костер. Это место, символ примирения двух фракций, борьба между которыми так долго терзала Рим, было выбрано единогласно. Тем не менее когда — еще на Форуме — кортеж двигался мимо трибун, толпа начала волноваться. Одни кричали, что тело следует сжечь на Капитолии, другие предлагали храм Юпитера, третьи желали, чтобы кремация имела место там, где произошла трагедия, то есть в курии Помпея.

Антоний воспользовался случаем: под предлогом восстановления порядка он своим звучным голосом попросил слова и несколько раз обошел вокруг погребального ложа, будто в эти мгновения получал вдохновение свыше.

Все замолчали. Антоний вобрал в легкие воздух и начал речь, сочетавшую в себе театральные и ораторские эффекты: он воздевал руки к небу, громогласно заявляя, что родился новый бог, а в следующий миг давился рыданиями, сетуя, что потерял друга. Он настолько искусно чередовал восхваления и плачи, что толпа буквально окаменела. Наконец, почувствовав, что все совершенно околдованы, он внезапно завершил свое выступление, прибегнув к великолепному трюку: схватил окровавленную тогу и стал махать ею в воздухе.

Это знамя мести сразу воспламенило эмоции многотысячной толпы. Но Антоний, очевидно, детально продумал и отрепетировал свой план, потому что в тот самый момент двое вооруженных мужчин завладели восковыми факелами, горевшими у погребального ложа, и подожгли покров, которым было накрыто тело.

Покров вспыхнул, и почти тотчас же толпа вошла в транс. Каждый хотел принять участие в создании импровизированного погребального костра, люди ломали помосты, скамьи, трибуны, прилавки; в неописуемой неразберихе на Форуме сносили все, что только могло гореть; а когда языки пламени уже коснулись тела Цезаря, актеры и флейтисты прорвались к костру, стали срывать с себя одежды, раздирать их на куски и бросать в огонь.

Ветераны императора, видя это, начали бросать в огонь свое оружие. Истерия охватила всех; матроны устремлялись к костру и швыряли в него драгоценности; некоторые раздевали своих детей и бросали в пламя их тоги и буллы[84], как бы желая дать обет, что их потомство отомстит за Цезаря.

Антоний не вмешивался. Все римляне имели возможность пройти перед погребальным костром; наконец наступил черед иностранцев, которые жили в Городе и которым сенат позволил оказать последние почести Цезарю: делегация от каждого народа исполняла ритуалы, принятые в соответствующей общине.

Возглавляла ли Клеопатра делегацию египтян? Смотрела ли, окруженная плакальщицами, прижимая к груди своего ребенка, как пламя пожирает тело ее первого возлюбленного, которого ударил в детородный орган его сын от другой женщины (ее соперница, несомненно, тоже присутствовала в толпе)? Держалась ли Клеопатра с тем же высокомерием, что и на вилле в Трастевере? Или ее скорбь прорвалась наружу с такой же неудержимой силой, как безутешное горе иудеев, потерявших римлянина, который вновь открыл им синагоги? Приходила ли царица сюда в последующие ночи, как они, чтобы поплакать на месте погребального костра Цезаря?