Ирэн Фрэн - Клеопатра

• Название: Клеопатра
• Автор: Ирэн Фрэн
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-235-02392-7

О необыкновенной и трагической жизни одной из самых удивительных и загадочных женщин в истории человечества — царицы Клеопатры создано немало замечательных произведений. Книгу Ирэн Фрэн выделяют из этого достойного ряда яркая образность и предельная историческая достоверность.

---

Между тем Октавиан пока не собрал все свои войска (некоторые легионы шли издалека — из Испании, из глубины Галлии) и не завершил строительство флота.

Значит, у Антония еще была возможность первым атаковать противника. Но он ею не воспользовался. Обеспокоенные инертностью своего лидера, его сторонники послали к нему гонца, Геминия, суть миссии которого можно выразить в одной фразе: он должен был убедить Антония расстаться с Клеопатрой.

Едва увидев этого человека, царица почуяла опасность. Но ее политическое здравомыслие уже настолько притупилось, что она приняла Геминия за агента Октавиана и решила во что бы то ни стало помешать ему встретиться с Антонием наедине. Она призвала на помощь своих прихлебателей, и, по ее указке, они стали наносить Геминию одно оскорбление за другим.

Однако римлянин был терпелив, настойчив и спокойно сносил все эти выходки. Каждый раз во время вечерней трапезы его сажали в конце стола и он оказывался под шквальным огнем злых шуток. Казалось, эта игра будет длиться бесконечно. Геминию все никак не удавалось поговорить с Антонием с глазу на глаз; тем не менее, несмотря на враждебность окружающих, он не собирался складывать оружие. Клеопатра первой потеряла терпение. Однажды за обедом она решила сыграть ва-банк и попросила гостя объяснить перед всеми собравшимися, какие дела привели его в Грецию.

Геминий ничуть не смутился и холодно ответил, что речь идет о деле, о котором имеет смысл говорить только на трезвую голову; зато одно он знает наверняка, пьян ли он или трезв: все пойдет на лад, если Клеопатра вернется в Египет.

От гнева лицо Антония налилось кровью, он вскочил с места, но царица, на которую, несомненно, произвело впечатление спокойное мужество Геминия, жестом успокоила мужа и удовлетворилась тем, что бросила римскому гонцу: «Умница, Геминий, что сказал правду без пытки».

Мы не знаем, удалось ли Геминию поговорить с Антонием. Известно лишь, что через несколько дней он уехал в Рим и там объявил своим друзьям, что их дело проиграно.

Так оно и было на самом деле; ибо на Западе людей охватило лихорадочное возбуждение, связанное не с радостью, а с прямо противоположным чувством — страхом.

* * *

Но не успел Геминий убраться восвояси, как Антоний вновь резко сменил курс — несомненно, под воздействием одного из тех внезапных поворотов, которыми всегда заканчивались очередные туры борьбы за влияние между его офицерами и Клеопатрой.

Может быть, от него до сих пор скрывали дело с завещанием, может быть, он только теперь узнал содержание последних сплетен, которые распространял на его счет Октавиан. Как бы то ни было, воспылав гневом, он внезапно решил направиться в сторону Италии, сделать остановку на Корфу и затем в ходе молниеносной атаки разгромить Октавиана.

Взял ли он с собой Клеопатру, мы не знаем. Да это и не так важно; его акция, на которую он решился слишком поздно, закончилась провалом: за два месяца, пока Антоний колебался, Октавиан успел развернуть свои корабли, и, выйдя в открытое море, Антоний наткнулся на его эскадру.

Антоний тут же повернул назад и в результате превратился из осаждающего в осажденного: ибо вражеский флот занял одну из важнейших позиций его собственной оборонительной линии, тянувшейся вдоль западных берегов Греции, — самую северную точку, Корфу. Антоний не стал вступать в сражение и оставил этот остров противнику.

В это время случился маленький шутовской эпизод: Октавиан, который наверняка знал, что его соперник больше не отважится появиться в Италии, объявил, что готов позволить ему высадиться на итальянский берег вместе с войсками, чтобы решающая битва между их армиями произошла на родной земле. Антоний отказался, но, в том же тоне, предложил Октавиану сразиться с ним в личном поединке. Октавиан, разумеется, отклонил предложение, после чего Антоний решил, что они квиты, и спокойно отправился в Афины, где Клеопатра желала насладиться теми же почестями, какие тамошние жители когда-то оказали Октавии.

Немного южнее Корфу имеется прекрасное место для стоянки кораблей, укромный залив с узким входом, над которым доминирует Высокий мыс, по-гречески Ακτιον (Актий). Антоний оставил там свой флот на зимовку, а сам прибыл в Афины, где, как ранее на Самосе, начались бесконечные празднества.

* * *

Не по настоянию ли Клеопатры, которая торопилась взять реванш над его прежней женой, Антоний так легко отказался от острова Корфу? Источники не подтверждают эту версию. Но, с другой стороны, и не опровергают ее; а упорное желание Клеопатры получить от афинян те же почести, которые они воздавали «другой женщине», как кажется, свидетельствует о том, что всеми ее действиями и жестами управляло стремление утвердить — при всех обстоятельствах — свое превосходство над соперницей; и теперь, оказавшись в местах, где Антоний любил Октавию, царица горела желанием показать, до какой степени она унизила эту женщину.

В это же время Антоний послал разводное письмо своей римской жене. Затем, по-прежнему уверенные в том, что именно они задают тон и уничтожат брата с такой же легкостью, с какой избавились от его сестры, Антоний и Клеопатра уехали в Патры, где возобновили игру в «неподражаемую жизнь», то есть проводили свои дни в философских беседах, а по ночам устраивали праздники и пиршества, состязались в непристойных шутках и шутовских проделках.

Однако даже у самых верных сторонников Антония часто не было настроения веселиться. В приверженности царицы Дионису, в ее культе мистического опьянения им теперь виделась пугающая недостоверность, все это представлялось им гротескной пляской перед лицом катастрофы; да и за масками Бога-Освободителя они, в некоторые вечера, будто бы различали темный лик беды. Как и их шеф, они в лихорадочном нетерпении ожидали начала битвы, часто обсуждали с ним будущие маневры, стратегию, тактику; но не могли скрыть от самих себя то, что уже задумываются о возможностях перехода в лагерь противника.

Кампания, так блестяще организованная Октавианом, близилась к завершению. Оставалось лишь формально объявить войну. Войну, разумеется, не против Антония, который как-никак был римлянином, а против Клеопатры — иностранки, колдуньи.

* * *

Октавиан намеревался возродить архаичный ритуал, введенный шесть веков назад, в правление третьего царя Рима, Тулла Гостилия, когда тот пожелал начать войну с соседним городом, начинавшим ему мешать, — Альбой Лонгой.

Эта церемония, весьма торжественная, отличалась чрезвычайной сложностью. Правильно провести ее было непросто, а любое нарушение ритуала сделало бы его бесполезным. Однако Октавиана заинтересовало именно то, что ритуал был устарелым и непонятным: сам архаизм его обрядов заставлял людей вспомнить о древнейших обычаях предков — никакие слова здесь не требовались.

Октавиан собрал двадцать жрецов, имевших право провести эту церемонию[105]. Все они были облачены в белые одеяния и имели на головах венки из травы вербены; шествие возглавил сам император, державший в руке скипетр. Процессия остановилась перед храмом богини войны Беллоны. На земле с величайшими предосторожностями наметили маленький участок: он изображал Египет[106]. Затем Октавиану подали копье, вырезанное из кизилового дерева. Его наконечник, в точности как шесть веков назад, предварительно обожгли на огне и погрузили в свежую кровь.

Октавиан взял копье и в полный голос прочитал длинное монотонное заклинание, с которого вот уже более пятисот лет начинались все «священные и справедливые войны» Рима против тех, кого римляне считали своими худшими врагами, — против людей, нарушивших fides, данное ими слово.

Ибо, хотя Октавиан и собирался издать дикий и примитивный воинский клич, он, как всякий римлянин, позаботился о том, чтобы боги сочли его дело правым. Несколько дней назад сенат путем голосования одобрил проведение церемонии. Тем самым римский народ объявил, что война будет вестись не против частного лица, пусть даже иностранного происхождения, и, конечно, не против какой-то женщины. А против вассала, совершившего худшее из преступлений — нарушившего свою клятву верности.

Итак, Октавиан, одетый в странную одежду древнего римского жреца, замахивается своей хилой рукой и бросает архаическое копье в нарисованную на земле перед храмом фигуру; и, хотя не может похвастаться развитой мускулатурой, попадает точно в цель.

С этого момента римлянам повсюду начинают мерещиться предзнаменования победы. Самые разнообразные и нелепые: в одном месте, например, в храме видели обезьян, в другом — сов. Статуи божеств покрывались потом и кровью; рассказывали, что молния сожгла храм Геркулеса в Патрах, а в Афинах ураган вырвал изображение Диониса из фриза «Битва с гигантами»; даже вулкан Этна приветствовал объявление войны извержением; в эти странные времена поговаривали и о том, что двухголовый змей, на протяжении нескольких месяцев опустошавший поля Этрурии, чудесным образом погиб от удара молнии.