Владимир Христофоров - Деньги за путину

• Название: Деньги за путину
• Автор: Владимир Христофоров
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

Повесть «Деньги за путину» посвящена рыбакам Чукотки. Полная риска и постоянного тяжелого труда лососевая путина явилась для ее героев оселком — испытанием, оттачивающим сердцевину характера. Тема повести — труд. Только труд формирует в человеке Человека.

Христофоров живет на Чукотке. За книгу рассказов «Лагуна Предательская» он удостоен звания Лауреата премии комсомола Магаданской области.

В. Г. Христофоров — участник VI Всесоюзного совещания молодых писателей.

---

Вот так у них все было с этим кунгасом. Потому, когда Шелегеда сказал, что надо загружать балластом третью посудину, стоявшую в сторонке — их посудину, — Савелий и Антонишин, не мешкая, сами бережно уложили вдоль бортов плахи, наживили гвоздем трап — чтоб не соскользнул и не повредил битумное покрытие кунгаса.

— Да не вали ты так, аккуратнее! — покрикивал Гена на иных, не в меру ретивых.

— Ну, — куда-куда ты на самый борт кидаешь? Вот же плаха, — учил кого-то Савелий.

— А ты не лезь под руку…

— Да кунгас-то не железный. Думать надо.

— Откуда они взялись? С приветом, видать, оба.

— Да нет. Интеллигенты они — чего с них взять?

— А слово «интеллигент» — означает «понятие».

— Ну-у…

— Вот те и ну.

Тем временем под стальной Центральный трос через каждые двадцать пять метров завели по две спаренных бочки. Центральный поднялся, теперь можно навешивать дель. Потом по обеим сторонам натянули канаты — так, что получились два больших прямоугольника. По углам привязали буи, каждый закрепили тремя оттяжками.

Таскали и сбрасывали мешки до позднего вечера. Савелий еле передвигал ноги, лицо его покрылось красными буграми комариных укусов, глаза слипались, голова еле соображала. И когда к нему обращался Гена, он, не разгибая шеи, всем телом поворачивался, с трудом поднимал веки, осоловело изучал лицо товарища, а потом морщил лоб и тихо переспрашивал: «Че-го?»

В общежитии Савелий приостановился у зеркала и критически оглядел свои руки. Там, на кунгасе, возникло странное ощущение — будто руки вдруг стали несколько длиннее и почти доставали колен. «Наверное, разошлись слегка суставы, — подумал Савелий. — Растягивают же в больницах человека, если надо…» Но ему не хотелось, чтобы руки свисали до колен.

Савелий еще постоял у зеркала и искренне удивился — действительно, пальцы почти достигали колен. «Как у обезьян из семейства бабуинов», — пробормотал он невнятно и побрел в свою комнату. До самого утра толпа прыгающих бабуинов портняжным сантиметром измеряла длину его рук.

Весь следующий день работали на втором неводе, возле самой рыббазы.

Место для третьего невода определили выше рыббазы километра на три. До города оставалось еще четыре. Здесь Чаквария наконец зачитал списки каждой бригады. Бригадиры поставили свои подписи на трех экземплярах социалистических обязательств, пожали руки и пожелали успехов.

— Встретимся у кассы!

Савелий и Гена попали к Шелегеде.

Когда кунгасы с другими бригадами отошли, Савелий оглядел оставшихся рыбаков. Некоторых он уже знал: бригадира Анимподиста, того пижона в модной куртке и парня в бушлате, с массивной челюстью. Остальных еще предстояло узнать. И тут Савелий вспомнил, что за время постановки неводов он ни разу не вынул свой старенький ФЭД. Забыл. Профессионалу непростительно.

Савелий Водичка

— Водичка, — сказал Савелий и протянул руку председателю колхоза. — На путину, говорят, вам люди нужны…

— Люди нужны, но при чем тут водичка? — удивился председатель. — Опять, что ли, теплотрассу прорвало? — Он повернулся к лысому старику в потертой кухлянке. — Ты, Нноко, все знаешь — почему молчишь?

Нноко глубокомысленно поскреб затылок медным мундштуком.

— Лучше бы… водочка, — вздохнул он. — Понедельник…

— Да нет, — начал терпеливо объяснять Савелий. — Фамилия у меня такая — Водичка, а не водочка.

— Во-во! Водочка, — обрадованно вскрикнул, не уловив разницы, старик.

Председатель поджал губы и значительно посмотрел поверх очков туда, где сидел на корточках возле порога Нноко. Тот сделал вид, что собирается уходить.

— Ну что ж, товарищ Водоч… тьфу! Как вас там? С такой фамилией не взять просто грех. Найдите инженера по рыбодобыче, вода по его части.

К недоразумениям, связанным со своей фамилией, Савелий привык и давно махнул рукой. Досталась она ему, говорят, от прадеда, у которого не то мать, не то отец из крепостных получили эту кличку. Тетка рассказывала, что вообще вся их деревня отличалась замысловатыми фамилиями. По прихоти ее владельца крестьяне получали, например, такие прозвища: Лупи-Бей, Коврижка, Трехкобыловы, Мотыль, Сохатый… В самой ранней юности Савелий своей фамилии стеснялся и при знакомстве старался пробурчать нечто на манер «Водицын» или «Водич». Ему нравились красивые и звучные имена. И однажды, когда его новая знакомая, протянув руку, произнесла с прононсом — Натали Дан-Скрипчанская, он так и обомлел. Вот как! Не просто Скрипчанская, а еще и Дан. А если, скажем, Савелий Дан-Скрипчанский? От такой мысли он даже почувствовал себя немного выше, чем был. Но уберег случай. Во время совместного похода в ленточный бор под Семипалатинском у нее вдруг обнаружились странные наклонности. Она могла бесцеремонно ворваться среди ночи в палатку, где спали ребята, схватить за руку Савелия и вдохновенно прошептать: «Савелий, такая жуткая ночь! Давайте споем в два голоса…» Вначале он, абсолютно лишенный слуха, добросовестно подвывал Натали, но потом стал тоскливо считать дни до окончания этой дурацкой культвылазки на лоно природы.

Мамаша Савелия с отцом в браке не состояла. За день до выхода из роддома она передала новоиспеченному родителю записку, в которой было всего три слова: «Преди забери сына». На исходе крещенских морозов отец притащил в дом одеяльный сверток, развернул его на столе и, приблизив керосиновую лампу, недолгим, но внимательным взглядом оглядел свое творение. Бабушка ласково чмокала губами, суетилась, однако не преминула заметить, явно намекая на беспутный характер матери, что, мол, в их роду все появлялись на свет с волосиками, а у этого, вишь, головка гладенькая, будто мячик. Отец молча наклонил в ее сторону свою голову и для убедительности постукал костяшками пальцев по своему совершенно голому черепу — вот в кого сын! Жест этот, правда, можно было понять и иначе, но бабка не обиделась, а принялась радостно хлопотать возле внучонка. Отец тем временем, напевая под нос «Где же ты, моя Сулико?», принес из завозни кусок проволоки, смастерил каркасик и надел его на стекло «семилинейки». Получилась очень удобная конфорка для подогрева молока Савелию.

Мать как в воду канула. Родственники еще долго посмеивались над отцом и его наивной верой в любовь с первого взгляда. Один вечер на танцах в городском саду и ночь на сеновале у печника Савелия Копченого — для отца этого было достаточно, чтобы утром представить ее своей мамаше в качестве жены.

Сына выкормила соседская корова Паша. Уличные мальчишки дразнили Савелку искусственником, и он очень долго верил в искусственный метод создания ребятишек.

У отца с незапамятных времен среди прочего хлама в комоде валялся «Фотокор» с хорошей цейсовской оптикой. Эта находка и определила дальнейшую судьбу Савелия — он увлекся фотографией, а после окончания школы устроился лаборантом в местный Дом быта. Может быть, Савелий и поступил бы в институт, но к тому времени неожиданно скончался отец (бабушка умерла еще раньше). Пришлось работать. Как-то ему на глаза попался «Огонек» с цветными иллюстрациями Дм. Бальтерманца. Глянув на стальные пейзажи Чукотки, Савелий потерял сон, вмиг продал отцовскую хибару и собрался в путь. После долгих мытарств Савелий однажды приподнял голову над подушкой и увидел в круге иллюминатора стальной чукотский рассвет. Теплоход медленно входил в узкую бухту желанной земли. Зеленый и худой, с помутившимся от многодневной морской болезни умом, Савелий с грустью разглядывал на берегу железнодорожные шпалы и размышлял о том, что как все же глупо и неосмотрительно с его стороны было пускаться в такое утомительное морское путешествие, когда, оказывается, и сюда уже проложена железная дорога. Тогда он еще не знал, что эта была всего-навсего коротенькая узкоколейка между угольной шахтой и морским портом.

Савелия поселили в общежитие профтехучилища, благо были каникулы. Работа нашлась в местном Доме быта — и тоже фотографом. В этом городке, кстати, на каждую семью приходилось до 0,5 кинокамеры и два фотоаппарата. Лучше бы пойти ему учеником токаря или, скажем, линотиписта в типографию. Глядишь, через полгодика имел бы твердую специальность и верных четыре сотни. А еще бы лучше в бульдозеристы, крановщики, сварщики… У тех со всеми северными надбавками до девяти сот и более набегает. Но осуществлению этих планов Савелию то ли мешала близорукость, из-за которой даже в армию не взяли, то ли страстная любовь к фотографическому делу. Была у него мечта — заработать деньги, купить высококлассную аппаратуру и побродить по Чукотке. Вот почему, спустя одиннадцать месяцев, Савелий взял отпуск, постучался в кабинет председателя соседнего колхоза и деловито осведомился:

— На путину вам люди нужны?

Говорили, мол, навесить, дель на каркас невода — пара пустяков. Как бы не так! С одним центральным тросом провозились полдня. Дьячков и Савелий на маленькой лодке подвязывали дель, остальные постепенно спускали ее с кунгаса. Вязки располагались через каждые десять-пятнадцать сантиметров по всей стопятидесятиметровой длине. Руки все время в воде, коченеют и не слушаются, да еще гляди, чтобы пальцы не зажало между бортом и Центральным; кунгас, словно норовистый конь, — туда-сюда.