Александр Забусов - Кривич

• Название: Кривич
• Автор: Александр Забусов
• Жанр: Фэнтези

Рукопись можно отнести к разряду славянской фэнтэзи. Все персонажи из настоящего времени имеют реальных прототипов живых или ушедших в Ирий. Рукопись рассчитана на людей, которым интересна история Руси, жизнь, быт и мифология средневековых славян, интересны приключения, встреча с непознанным и некоторые подробности жизни и менталитета нашей армии.

Что побудило написать фантастическую историю? Прожит большой отрезок жизни, вереница событий осталась в памяти, навсегда ушли люди, принимавшие участие в судьбе офицера, но еще остались друзья и сослуживцы, о которых хотелось бы рассказать, вот только многого рассказывать еще долго будет нельзя. Поэтому жанр фэнтэзи, история Руси и приключения персонажей дают возможность познакомить с теми, кто дорог или встречался на жизненном пути. Что может быть главным в книге профессионального военного, кроме как рассказ о том, что есть такая профессия — Родину защищать, даже за ее пределами, даже спустившись на десять веков назад. Оригинальность, в том, что на протяжении всего повествования о деятельности наших современников в 10-м веке, параллельно дается информация о жизни армии в нашей действительности, о ее проблемах, мыслях и разного рода высказываниях военнослужащих в адрес руководителей державы, которой они служат. В повествовании присутствует разумная доля юмора, т. к. в наше время без юмора жить сложно.

Итак, о самой рукописи. Время и место действия: 2000-й год — Подмосковье; 10-й век н. э. — княжество Черниговское, Переяславское, Ростовское, Полоцкое, Киевское, царство Болгарское, Дикое поле, полуостров Крым.

Словарь терминов и слов имеется в конце рукописи.

---

То ли почуяв живых в церковном строении, то ли, как любая собака, распознав в крови бурление адреналина, только вытащенные на свет божий мертвяки ускорили телодвижения. Скорее всего, «по-тревоге» какая-то сволочь подняла все кладбище. В темпе вальса Удал, не обладавший крутыми познаниями в области парапсихологии, по привычке прокачал обстановку, все-таки смог припомнить, почему так произошло. Из неведомых глубин утерянного познания, пришла информация. Весь путь для славянских христиан из глубинки, начинался в потемках. Батюшки до всего доходили эмпирически, своим умом, и как водится чаще всего задним. Не сразу дошло до всех, что покойников нужно хоронить в освященную землю. Русский народ испокон века смекалистый, колдуны не исключение, вот и пользовались случаями вопиющей безграмотности слуг божьих. Чего ж не попользоваться, коли все само легко в руки идет? Однако и много ж их собралось!

Выпущенные из луков стрелы на покойников оказывали примерно такое же действие, как на выброшенную волной на берег рыбу. Скоро руки с истлевшими на них кусками кожи, через кованые решетки на окнах и бойницы просунулись внутрь, потянулись к живому. Хватательные движения пальцев напомнили Удалу обезьян в зоопарке. Отойдя к центру помещения, живые образовали большой круг, спинами внутрь. Стояли, ощетинившись клинками, прикрывшись щитами, ждали, что будет. Глядишь, ежели стену к утру не раздолбают, то с криком первых петухов может люди и выберутся из гиблого места.

Не случилось! Сначала всем показалось, что снаружи кто-то сильный стал приподнимать одну из стен церковного сруба кверху, потом из венца вырвали нижнее бревно, а дальше все закрутилось, завертелось. Казалось, из всех щелей полезли мертвяки, распространяя тошнотворные миазмы, через открывшуюся дверь вбегала нечисть, которую Удал визуально и припомнить не мог. Потом рубиловка отняла возможность, что либо воспринимать, кроме как, одно. Щитом отбить — отпихнуть, мечом располовинить. Прикрыть соседа. Оба! Да, сколько же здесь их?

С правой стороны часть стены имела огромную дыру. Иконы, срываясь под напором тел и ударов ими о стены, падали на искореженный пол. Шум неимоверный, к тому же перемешанный с диким рычанием погани, пытавшейся добраться до вожделенной горячей кровушки. Напор не ослабевал, а дружина численно уменьшилась. Их прижали к стене и что-то тяжелое обрушилось на голову Удала. Он еще успел во всем этом шумном бедламе услыхать предупредительный возглас Хольми: «Боя…». И все померкло, отправляя действительность к едреней фене. Здравствуй вечная нирвана!

* * *

Вернувшееся сознание притащило за собой боль. Болела голова — раскалывалась на две половинки. Остальная часть организма тоже сигнализировала о том, что с ним тоже не все в порядке. Тело ныло. Заплывшее синяками лицо, едва позволило зрачкам выглянуть в щели между ресницами. Через проплешены в дырявой крыше лучились пыльные снопы солнечных лучиков, значит уже день на дворе и он все еще жив. Как он оказался в этом сарае, к тому же со связанными вывернутыми за спину руками и щиколотками ног, с голым торсом, висел над землей, подвешенным к верхней балке? Рядом ни души.

Пошевелился, пытаясь хотя бы ослабить путы. Дохлый номер! Привязали на совесть. Хочешь, трепыхайся, хочешь, расслабься, один черт, ничего не выгадать. Вон, даже рот не заткнули, значит знают, что хоть оборись — бесполезняк, твои проблемы, на помощь никто не придет. Почему он один? Ведь если он жив, значит могли бы полонить еще хоть кого-то.

Снаружи донесся неявный шум. Изгольнувшись, качнув всем телом, он что было силы, вывернул шею в сторону щелястой двери. Со скрипом дверь отворилась и он смог-таки увидать двух организмов вполне нормальной людской наружности, одетых в одежду смердов.

— Ты гля, Спиридон, оклемался наш болезный, а я уж думал, до смертушки зашиб его Верлиока! — с каким-то восторгом проговорил один из пришедших.

— Видать крепка голова у полонянина. Иди, буди хозяина. Скажи, в себя пришел. Я тут побуду.

— Ага!

Оставшись наедине с пленником, пресловутый Спиридон, обойдя подвешенного со стороны, встал у глухой стены, чуть приподняв голову, стал разглядывать привязанного в лицо. Молчаливо прошелся из стороны в сторону, подмечая, как тот сопровождает его передвижения взглядом, промолвил:

— Чего молчишь, на помощь не кличешь?

— А, нужно?

— Хе-хе! — усмехнулся в бороду. — Нет. Все одно никто не услышит. Обезлюдела деревенька.

— Вот потому и не зову.

— Однако. Иные на твоем месте грозились, кричали.

— Помогло?

— Опять-таки, нет.

— Чего ж тогда надрываться?

Головная боль чуть отпустила, может от того, что переключил внимание на стоявшего внизу фрукта.

— Как-то все у нас с тобой не по-людски. Ты поори, и мне приятствие и ты душу успокоишь.

— Не-е, не буду. Да и с тобой говорить не буду. Пош-шел ты…, урод комнатный!

— Какой-какой?

Удал промолчал, даже глаза прикрыл, чтоб не смотреть на любителя пообщаться. Шум быстрых шагов и снова скрип открываемой двери заставил отвлечься от невеселых мыслей.

— Как он?

Большеголовый, тщедушный горбун, вставший рядом со Спиридоном, задал вопрос.

— Ругаться изволит. Сказал, что разговаривать не станет.

— Скажи-ка! Суходол, припусти веревку, — распорядился горбатый.

Тело Удала опустилось к земле, встало на уровне глаз хозяина. Горбун пронизывающим взглядом заглянул в зрачки, прошептал что-то нечленораздельно. Положил широкую пятерню руки пленнику на затылок, злобно выругался.

— Ничего не понимаю! — произнес сам себе. — Неужели опять ошибся? Велизара говорила совсем про другого! Как же так, ведь все сошлось?

Прикрикнул на пленника:

— В глаза мне смотри, смертный! Знаком ли боярышней Велизарой? Ты и есть Удал? Отвечай!

Испытывая вдруг навалившееся безразличие ко всему, он уцепился мыслями за боль, бушевавшую в голове, нырнул в нее, растворился в ней, поэтому биологический детектор лжи, пристально контролировавший его сущность, услышал безвольный ответ:

— Нет. Я никогда не встречал такую боярышню. Понятия не имею о ком речь, и Удала в глаза не видел.

— Врешь, смертный! Правду говори. Ну-у!

— Если отпустишь живым, могу сказать, что знаю ее, — тягуче вещал он. — Могу даже согласиться на то, что она моя родственница, сестра, жена, да все что хочешь.

Горбун брезгливо, одними пальцами, отвернул в сторону опухшее лицо пленника, повернулся к подручным, скомандовал им:

— Чего встали столбами? Тащите жаровню, разжигайте огонь. У вас есть возможность своими способами поспрошать этого никчему! К ночи быть обоим на мельнице.

— Бу сделано хозяин! — радость проявилась в голосах палачей.

Что же не так? В чем он ошибся? Угораздило же побывать в гостях у хозяйки Лиховского! Проклятая колдунья втянула в спор, а выиграв его, заставила поклясться именем Неназываемого, что выполнит тот, одно ее желание.

Если судить по рассказу ведьмы, то выходило так, что найти Удала не сложно. Вспомнившаяся вздорной бабой татуировка нетопыря внутри магического кола на левом предплечье в счет не шла, Горецвет узнал, что сей оберег распространен в родах кривичей осевших в этой местности. Пропажа вычислялась по одной особенности. Кто-то из ведающих, в свое время наложил на него заговор-заклятие. Любой из колдовской братии, попытавшись проникнуть в мысли Удала, взять волю под контроль, получил бы болевой отпор. Человек же висевший сейчас на дыбе, ничем не отличался от других, и Горецвет ничего кроме боли в нем не узрел. Живой кусок мяса, подвешенный к потолку, утратил у него всякий интерес. Пусть смерды потрошат его, сколь хотят, ему же снова предстоит поиск. Долги нужно отдавать, а то запросто можно и силы лишиться. Чует! Тот, кого ищет где-то совсем близко. Он прячется! Он от него не ускользнет, след всегда остается.

Удала отпустило, колдун скрылся за дверью, а два папуаса, корячась втащили в сарай полыхавшую огнем жаровню, расположили рядом под боком, сунув в самый жар пару факелов и металлические прутья.

— Ща, смерд, мы тя обсмолим, — потирая руки, оповестил Спиридон. — Для начала, ты у нас на порося станешь походить. Ага. Боишься?

Он промолчал.

— Ну-ну! Суходол, подай факел!

Проведенный с обоих боков вдоль рёбер факел, жаром лизнул кожу, заставил его непроизвольно дернуться на веревках.

— Что, не ндравится? То ли еще будет! Душу дьяволу продать не побоюсь!

— Так может ее у тебя уже и нет?

— Смотри, Суходол, заговорил. Как баит хозяин, это хороший признак.

— Тати!

— А, хоть бы и так! Я тебе даже вопросов задавать не буду. Поизмываюсь, а опосля кишки из брюха выпущу. Здохнешь в муках! Ежели б хозяин не лаялся, мы бы тебя просто загрызли, без всего огненного глуповства, но здеся ничего не попишешь. В кабале мы, вот и приходится куражиться.