Анатолий Черняев - Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991

• Название: Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991
• Автор: Анатолий Черняев
• Издательство: РОССПЕН
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008

Анатолий Черняев. Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 М., РОССПЕН, 2008. 1047 с.

Книга эта — подробнейший дневник, который в течение 20 лет вел человек, работавший в аппарате высшей власти в СССР. Он лично знал многих в руководстве КПСС в 70–80-е годы. Здесь в деталях его впечатления о Брежневе, Суслове, Кириленко, Пономареве и др. Дневник, очень откровенный и критичный, изнутри режима свидетельствует о том, как и почему он стремительно шел к своей неумолимой гибели, как и почему попытки спасти великое государство на путях демократизации и перестройки окончились неудачей.

В книге много переживаний и размышлений интеллигента тех времен, озабоченного судьбами своей страны.

---

Попался в руки Карамзин. Об Иване Грозном. Такое впечатление, что Сталин хорошо прочитал Карамзина и действовал точно по его схеме — в зверствах. А может быть, такова биологическая логика тиранов. Карамзин заканчивает главы о Грозном: Злопамятна история, народ — не злопамятен. То же самое с народным отношением к Сталину.

Почему не любят и не верят Черненко? Не только же потому, что он не смотрится по TV и задыхается. Он произносит прекрасные, умные, справедливые речи (что перед писателями, что перед народными контролерами). Но все знают, что он вернул Щелокову все регалии и определил его на службу в его же министерство старшим инспектором. Ему не прощают, что Медунов вместо того, чтобы сидеть в тюрьме, живет в Москве на хорошей пенсии. А теперь вот главный московский лихоимец и вор Гришин получил вторую звезду Героя.

Смотрел «Время желаний» с Папановым. Великолепно и мудро, и очень во всем современно сделанный фильм.

Впервые читал стихи Арагона по-французски. Любопытно. Он в свое время был просто просоветским.

Опять обратился к Герцену. Дневник 1842-45 годов. 30-летний человек. Гигантский ум и феноменальная образованность. И опять же — все про нас сегодняшних.

7 октября 1984 г.

Был в Царицыне. Смотришь на это великолепие недостроенного замысла и хочется, чтоб это было доделано сейчас, сразу во всеоружии современной техники и возможностей, чтоб внутри все сверкало хрусталем — плафоны и фески, мраморные лестницы и паркет, чтоб это был партнер Третьяковки или Пушкинского музея.

И. впервые я был в Царицыне в 1928 году. Школьная экскурсия первоклассников. Возила нас туда в мае первая моя учительница Надежда Ивановна — из школы на Маросейке, в Петроверигском переулке, куда я до пятого класса ездил на трамвае один каждый день из Марьиной рощи.

Я, видимо, уже был простужен, а мы, помню, еще валялись на траве. Поездом (с паровозом) нас привезли обратно на Курский вокзал, а оттуда я добирался, как и всегда, один. Доехал я до Марьинского рынка, вышел, а идти не могу. В начале бульварчика на Шереметьевской лег на скамейку. Пошел дальше, опять лег. Так еле добрался до дома и упал в объятия бабушки. Температура в этот день перевалила за 40о. Страшное, по тем временам, крупозное воспаление легких. Чуть не умер. Спас меня рощинский «земский» врач Михаил Иванович Соколов со 2-го проезда (помню белый чеховский домик, где он принимал больных). От этого воспаления пошла у меня астма, которая мучила меня приступами (раз в месяц по два-три дня) до 1960 года, включая войну. Тот же Михаил Иванович предсказал тогда: кончится в 20 лет или в 25. Если нет, то в 40. Если и в 40 не кончится, тогда умрет от астмы. Ровно в 40 лет приступы прекратились. Последний был летом 1960 года. Но последствия этой болезни ощущаю до сих пор.

Вот такие воспоминания у меня с нынешним визитом в Царицыно.

10 октября 1984 г.

Позавчера был в гостях у Григория Бакланова. Теперь он уже совклассик. Без него не обходится ни одна официозная обойма наших прозаиков.

Посидели, выпили. У него умная, во всем осведомленная жена. Пришла Ира Огородникова и сразу же взяла лидерство в разговоре. Мы с ней давно не виделись, ей должно быть 64, а она глядится красоткой: изящная, элегантная, светлая. ничего не скажешь — порода! Столбовая, никак.

Говорили о чем попало: о пленуме писателей, совершенно ничтожном, пустом, свидетельствующем о тупике литературного процесса, если пытаться его изображать, как нечто цельное и целеустремленное, — а именно так напрашивалось его судить, потому что он был посвящен 50-летию первого съезда писателей, т. е. началу «единого потока», соцреализма. Говорили о генеральстве в писательской среде, о том, как начальники в Союзе писателей сами себя выдвигают, награждают, сами себе присваивают, сами себя издают и т. п., о несправедливостях, как везде, о шкурничестве вместо идейности, о беспринципности и даже смелости ради карьеры.

Говорили о немцах, которые не все фашисты. Бакланов пытался со мной спорить: мол, все равно они нас презирают и пока у нас не будет хорошей (лучшей, чем у них экономики, а этого никогда не будет), они нас не зауважают и не сочтут за равных. Я возражал, что у нас-де свое «оружие», чтоб быть снисходительными и поплевывать на их претензии.

Говорили о Горбачеве — как продолжателя Андропова, который не знал, что мало ему отпущено, и поэтому медлил с решительными мерами.

О молодежи, о тех, кто празднует у нас дни рождения Гитлера, о том, что символы «Спартака», «ЦСКА», «Динамо» на стенах и заборах — это не просто детские забавы болельщиков, это почти организованная форма протеста, пока еще не имеющая определенного адреса. Ирка выдвинула теорию: нас стало слишком много — людей, а регулятора (естественного) нет. Вот и начинаем бесится.

Бакланов подарил три тома своего выходящего четырехтомника. Полистал я его во время болезни. Задержался опять на «Июле 1941 года». И поразился опять: это же — куда там Константин Симонов — клеймление преступлений, которые обернулись миллионными жертвами, трагедией 41 и 42 годов! И это вновь издано в 1983 году — за такое, в гораздо ослабленном виде, Некрича в конце 60-х исключили из партии и выгнали из

Института истории, и он оказался в США. Но в однотомнике о Второй мировой войне под редакцией министерства обороны начисто игнорируется, каковыми мы в действительности оказались перед нашествием. Все там в порядке: войну предвидели, к ней готовились, принимали все меры, но вот, мол, не успели. И в это же самое время выходит этот роман Бакланова, как, впрочем, и другие художественные произведения такого же взгляда на нашу тогдашнюю историю.

Все-таки хорошо, что в России никогда, за исключением сталинской эпохи, не было порядка!

11 октября 1984 г.

Сижу дома, но в основном делаю все для службы. Несколько раз правил записку об МКД для Политбюро, которую Б. Н. еще и не начинал читать, хотя получил до своего отъезда в Алжир. Думаю, откладывает до после Пленума, рассчитывая (как уверяет Арбатов), наконец, прерваться в своей голубой мечте — стать членом ПБ. Придумал я «критерии» нашей работы в МКД с учетом реалий: что не все считают себя марксистами-ленинцами (но их не исключить из МКД), что многие нас будут критиковать и с этим тоже придется считаться и что единственным абсолютным признаком принадлежности к МКД остается общая «конечная цель» — коммунизм (в который, впрочем, тоже не все верят).

Отредактировал тексты Терешковой, которая едет в Англию на королевский «день женщины».

Читаю вёрстку «Идеология социал-демократии между войнами». Мы с Галкиным ответственные редакторы. Это совершенно новое произведение: впервые объективно, с полным знанием предмета, критически и без заушательства и приписок разбирается эволюция программ и политических взглядов международной социал-демократии. Между прочим, обнажается почти текстуально совпадение тогдашних их идей с современным «еврокоммунизмом». Грустно, что рабочее движение идет циклами, все время возвращаясь к тем же самым идеям и рецептам в поисках новых или выдавая их за новые, то ли по невежеству, то ли от неспособности или невозможности (объективно) выдумать что-то новое. Коммунисты-ортодоксы отличаются тем, что стараются держаться придуманных классиками идей. И их поддерживает то, что волнообразный и зигзагообразный ход событий иногда соприкасается с прямой, «несгибаемой», линией, на которой расположены идеи классиков.

Продолжаю редактировать VIII том «Международного рабочего движения. Теория и история». В будущем году надо заканчивать эту «эпопею». Не думал, что тимофеевским ребятам удастся найти более или менее приемлемый вариант изображения комдвижения 6070-80 годов.

12 октября 1984 г.

Статья Бугаева вышла в № 14 «Коммуниста». Перечитал. Конечно, вопреки обещанному Косолапов там ничего не смягчил и не изменил. Может быть, действительно что-то есть в обвинениях западников, когда они обращают внимание на то, что длительная «идеологическая борьба», для которой характерны проработки, разоблачения, клеймления, отлучения и т. п. преображают и нравственную природу людей, которые этим занимаются. Они уже и сами перестают замечать, что действуют непорядочно, постыдно., т. е., конечно, те, кто не потерял до конца совесть и не готов цинично и злорадно писать и делать любую гнусность, лишь бы она была нужна и давала навар им лично. Бугаев, видимо, принадлежит к этой категории — с остатками совести. Он убежден, что делает правое дело. Впрочем, бороться невозможно ни против того, ни против другого вида этой интеллектуальной подлости. Потому, что партийно-государственная «нравственность» даже не считает нужным соизмерять свои действия с «простыми нормами человеческой морали», с элементарной ответственностью за последствия своих действий для отдельных людей. Я, например, убежден, что ни один из Секретарей ЦК, которые завизировали свое согласие под запиской Отдела науки об осуждении Амбарцумова, не читали его статьи. (За исключением, может быть, самого Зимянина). А ведь в результате его почти отлучили от ленинизма, а 20 ученых — членов редколлегии и всю редакцию «Вопросов истории» публично обвинили в безответственном и ложном понимании Ленина.