Игорь Шкляревский - Дозорная ветка. Стихи и переводы

• Название: Дозорная ветка. Стихи и переводы
• Автор: Игорь Шкляревский
• Издательство: «Мастацкая лiтаратура»
• Жанр: Поэзия
• Год: 1075

Родина, природа, любовь — родники, питающие поэзию Игоря Шкляревского. Жизнелюбие — отличительная черта его стихотворений, соединивших в себе свежесть родных лесов, чистоту рек, тревоги и надежды людей.

С этими мотивами поэзии Шкляревского перекликаются и вольный перевод «Песни о зубре» Николая Гусовского, написанной в XVI веке, и переводы произведений белорусских советских поэтов.

---

Минута молчания

Наше время считают деревья,
что взросли на священной золе.
И в минуту большого доверья
вспоминаем мы тех, кто в земле.
Под кореньями, под молочаем
есть у каждого кто-то родной.
«Так почтим их
   минутой
      молчанья…»
Так молчат берега над водой.

Между нами поток быстротечный
с мотыльками, стволами берез,
с первым криком, теплом человечьим
до последнего вздоха… до звезд…

Знаю, — вечность, холодная, тихая,
никому никого не вернет.
Только в соснах часы твои тикают
и кукушка кукует-поет…

«Возникни, новый день, началом новым…»

Возникни, новый день, началом новым.
С далекой, заповедной чистотой,
с забытой песней, с холодком сосновым,
и юный мир открой передо мной.

Травой и лесом обросла дорога.
Травой и лесом вызрела в тиши.
Но знаю я — ни грусть, ни боль души
не возвратят, не возвратят былого.

С вершины лет, когда-то с боем взятой,
я в душу, словно в озеро, гляжу,
но забытья и тишины закатной
в железный век у жизни не прошу.

Беру с собой нелегкие дороги.
Следы страданий, что остались там…
Беру с собой бессонные тревоги,
а юный свет я юным передам.

Сергей Граховский

Бессмертие зерна

Пускай душа твоя услышит,
как трудно хлебный колос дышит.
Иди же в поле!

Там нынче дозревает жито,
и тайна жизни всем открыта —
зерна бессмертье.

Оно взошло, отколосилось
и валом к людям устремилось —
нет лучшей доли!

Оно всю силу, как дозреет,
вернет тому, кто пашет, сеет,
жнет и молотит.

Умытое росой и потом,
оно становится оплотом
моей Державы.

Стихает перепелки голос,
что ни зерно — то буйный колос
весны желанной.

«Люблю подзол, пропахший лесом…»

Люблю подзол, пропахший лесом,
люблю густой живицы дух,
и свежий дух щепы под прессом,
и розовый кипрея дух.

Люблю зеленый луч иглицы,
и земляничную росу,
и жар болотной огневицы,
и отсвет молнии в лесу.

Люблю седых дубов колонны,
и сосен гонкие стволы,
и меда полные колоды,
и звон полуденной пчелы.

Весною ранней сок березы
губами жадными ловлю,
зеленые от сосен плесы
и срубы звонкие люблю.

И эти срубы над рекою,
и колыбели, и гроба —
все пахнет свежею смолою,
сосновый край — моя судьба.

Сеятель

Плывет, как лодка, узкий черный гроб,
плывет над полем, над бессмертным житом.
И женщины, и старики, и дети
хоронят сеятеля, пахаря, косца.

Хоронят без венков и без оркестра,
не произносят слов высокопарных,
газеты выйдут в свет без некролога,
и лишь колосья грустно никнут в поле.

Он сорок восемь раз посеял жито
и сорок восемь раз обмолотил.
Он сорок восемь лет кормил людей,
которых никогда в глаза не видел.

Ему никто не говорил «спасибо»,
не вспоминал за шумною беседой,
ведь имени его не знали дальше,
чем ходит плуг, коса и борона.

Хоронят сеятеля. Старики молчат.
В руках детей — поникшие ромашки,
но не заходит солнце над полями,
они привыкли вместе уходить.

Стоят леса в почетном карауле,
колодезный рыдает журавель,
и ласточки летают низко-низко
над пыльным шляхом, над высоким
   житом…

Аисты

Ты огня не бойся, брате,

если аист есть на хате.

Присказка

Волнуются —
куда девалась хата?
Вокруг воронки
и в золе вода.
И не клекочут утром аистята,
подняться не успели из гнезда.

По белым крыльям —
черные полоски,
так облетает траур города…
И не смолкают
горя отголоски,
не отболела в памяти беда.

Нет ни колодца,
ни любимой хаты,
ни липы на развилке трех дорог.
И кружит аист,
словно виноватый,
что старое гнездовье не берег.

Кружат, горюют —
аист, аистиха,
под ними трубы черные,
зола…
Роса с лозы стекает тихо-тихо.
Молчит Хатынь, кричат колокола!..

Рыгор Бородулин

Год

I

Гром катится, как с бочками подводы,
не чибис — ива свищет дотемна.
А борозда, очнувшись от дремоты,
уже не в гром, а в ливень влюблена.
Еще пустые, стынут гнезда, соты.
И даль тревогой светлою полна.
Но ни о чем не думает весна,
еще на юге все ее заботы.
В глаза посмотришь — не увидишь дна.
Холодный дым летит за огороды.
Гуляй, весна, пока еще одна.
Отяжелела рожью целина.
В гнезде птенец ликует желторотый.
Заботы от темна и до темна.

II

Грачонок машет крыльями нелепо.
Под крышею ржавеет майский плуг.
Стирает пот расхристанное лето.
От зноя в полдень глохнут лог и луг.
Как грудь косца, осмуглилась планета.
А тминный дух захватывает дух.
Где облачко, где тополиный пух?
И просинь просит у берез просвета.
Свекольный лист свернулся и пожух.
Насквозь дорога пыльная прогрета.
Гнедой уныло отгоняет мух.
Но свет очей весенних не потух.
На синих крыльях отблеска рассвета
подлеток совершает первый круг.

III

Идут круги — язями плещет Щара,
лесной криницы огневой глоток.
След листопада, будто след пожара.
В душе какой-то странный холодок.
Пустое небо крыльями обшарив,
ныряет ястреб в заросли заток.
А полночь белой молнии моток
распутала. И вновь горят Стожары.
Грустит покрытый инеем стожок,
зато спешит веселье на базары.
Стерня седеет. Настывая, ток
звенит, звенит, и вдруг блеснет ледок.
У язя сонно двигаются жабры.
Но озимь жадно тянет зябкий сок.

IV

Под слоем льда пульсирует криница,
как за двойною рамою рассвет.
Стеклянный звон рассыпала синица,
дня не дождется, а его все нет.
Реке рыбак под ивою приснится,
а рыбаку — как будто смерти нет —
зеленый дым и эхо юных лет.
Дуб заскрипел — заныла поясница.
Сугробы цепко держит бересклет.
Вороний карк на оттепель скупится.
Зима зимой, но век не без примет.
С подпругой чертыхается сосед.
И словно полоз, в небе серебрится
от реактивных самолетов след.

Мотылек

Бьется, вьется быстрый, легкий

Синекрылый мотылек.

Максим Богданович

Сонливый теплый плес лелеет
ленивой лилии цветок.
Как лепесток,
   летит,
      белеет,
вихляет
   легкий
      мотылек.
Все лилию зовет он в небо,
чтоб не любила
   так,
      до слез,
унылый, илистый, нелепый,
сомлевший,
   обмелевший
      плес,
где легкой ласкою ласкает
линей зеленая волна,
где серебро
   малька
      мелькает
и пузыри
   блестят
      со дна,
где вдруг захлестывало лодки,
когда на волны ливень лег.
Печальный,
   легкий,
      одинокий,
летает куда-то мотылек…

Весенняя зарисовка на берегу озера

Озеро стоит, не колыхнется,
будто бы огонь прибрежной хаты,
как гвоздем, прибил его ко дну,
чтобы никуда не убежало.

Словно бугорок утыкан хвоей —
замер ежик около дороги,
водит своей мордочкой курносой,
нюхает — куда прошла полевка.

Где-то на несмазанных колесах
коростель везет сушить туманы.
Голосит (не накричался за день)
чибис, будто хвост ему зажали.

И опять туманы пахнут рыбой,
а земля — оттаявшею мятой.
Вот и ты заходишься от свиста,
добрый вечер, соловей знакомый!

Ты ведь не забыл, как старый Ицка
утром вез в деревню бочки дегтя.
Черт подкрался, вырвал шпунт из бочки,
и закапал деготь на дорогу.

Это ты кричал ему с березы,
что росла за старой смолокурней:

   — Ицик, Ицик!
   Деготь вытек,
   кап-кап,
   ццюрр-руру!..

Выбежали все мои соседи
с ведрами — Максимиха, Козлиха,
а у Ицки — хоть бы капля дегтя,
до сих пор еще его жалеют.

Добрый вечер и большое «дзякуй»
за воспоминание,
   залетный!..

Помытые половицы