Николай Князев - Легендарный барон

• Название: Легендарный барон
• Автор: Николай Князев
• Издательство: Директ-Медиа
• Жанр: История
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4475-8717-8

Эта книга посвящена человеку-легенде, русскому генералу барону Роману Федоровичу фон Унгерн-Штернберг (1885–1921 гг.). Его судьба была яркой, стремительной и короткой. Талантливый и бесстрашный полководец, видный деятель Белого движения на Дальнем Востоке, добившийся восстановления независимости Монголии был предан своими же солдатами и офицерами.

Воспоминания подпоручика Н.Н. Князева, служившего в Азиатской конной дивизии под командованием барона Унгерна, знакомят читателей с событиями тех далеких лет и проливают свет на многие спорные факты биографии легендарного барона.

В издание вошли редкие фотографии, иллюстрирующие жизненный путь Романа Федоровича фон Унгерна.

---

С представлением о дисциплине всегда соединялся вопрос о наказаниях, так сказать, о каре… Карать Роман Федорович действительно умел, в чем нужно отдать ему беспристрастную оценку. Согласно вышеупомянутому приказу № 15, наказания могли быть двоякого рода — дисциплинарные взыскания или же смертная казнь. В качестве мер дисциплинарного воздействия, барон Унгерн применял арест, усугубленный сидением на крыше или дереве — в походной обстановке, или в леднике, или же в минированной динамитом гауптвахте — на стоянке в Даурии; применялись весьма широко спешивание в походе, телесные наказания и смещение на положение всадника в дисциплинарную сотню. Вопрос о смертной казни поставлен был бароном на солидную, так сказать, ногу, и мыслился как смертная казнь «разнородных степеней».

Параграф 10 приказа гласит: «В борьбе с преступными разрушителями и осквернителями России помнить, что, по причине совершенного упадка в России нравственности и полного душевного и телесного разврата, нельзя руководствоваться прежними законами, не предполагавшими существования преступлений, подобных совершаемым в настоящее время. Мера наказания может быть только одна — смертная казнь разных степеней. Старые основы правосудия — „правда и милость“ — изменились: теперь должны царствовать „правда и беспощадная суровость“. Единоличным начальникам, карающим преступника, помнить об искоренении зла навсегда и до конца, и о том, что неуклонность и суровость суда ведет к миру, к которому мы стремимся, как к высшему дару Неба».

В целях поддержания дисциплины Роман Федорович чрезвычайно ополчался против пьянства. Забавно было со стороны наблюдать, к каким уловкам прибегали любители алкоголя, чтобы не попасться на глаза барону. Но никакая предупредительность не гарантировала вполне от внезапных ревизий начальника дивизии, не знавшего различий между днем и ночью и оттенками погоды. Даже на походе, когда дивизия растягивалась верст на десять, барон, ездивший только лишь наметом, имел способность появляться там, где его меньше всего ждали.

Особенно же сурово Роман Федорович карал недобросовестность в денежных вопросах. Но и здесь, как и в других делах, многое определялось его интуицией: он мог простить растратчика значительной суммы (прапорщик Козырев прокутил 10000 р. золотом и был прощен), но мог повесить и за сравнительно меньшую недобросовестность (заведующий ургинским кожевенным заводом Г — в повешен на заводских воротах за попытку скрыть аванс в 2000 р. золотом, который он провел по отчету, как билонное серебро[9], по номиналу). Очень только жаль, что денежные средства, столь необходимые во всякой войне, часто растекались по бездонным карманам гадальщиков и буддийского духовенства. По заметкам из сохранившейся записной книжки полковника К-на, состоявшего одно время начальником штаба барона, траты на монастыри были чрезмерны. Например, в один из монастырей Роман Федорович дал крупнейшую сумму денег перед походом в Троицкосавск. Возможно, что эти деньги сданы были на хранение, или же, может быть, барон оплачивал ими какую-нибудь сложную политическую игру. В той же записной книжке отмечены и другие менее крупные пожертвования монастырям «за молитвы»: 2000 р., 4000 р., 8000 р.

Об особой, наводящей на размышления, интуиции барона стоит поговорить. Взгляд его цепляющихся серых глаз, как бы просверливал душу. После первой же встречи с бароном делалось очевидным, что в глаза ему не солжешь. Чувствовалось, что он прекрасно учитывает все недоговоренное, и что эти глаза в любой момент могут помутиться от безудержного гнева. К той же области относилась особая способность барона чутьем угадывать коммунистов, ярко проявлявшаяся при разбивке пленных красноармейцев. Обычно эта процедура происходила в таких тонах: барон медленно проходил вдоль шеренги построенных перед ним пленных, каждому внимательно заглядывая в глаза. По известным ему признакам, бывало, отберет партийцев — большевиков, быстрым движением ташура вышлет их вперед на несколько шагов и затем спросит у оставшихся в строю: «Если кто-нибудь из них не коммунист — заявите». Нужно заметить, что отбор барона был до странности безошибочен…

Теперь надлежит перейти к очень тяжелому вопросу о палочной дисциплине в дивизии.

В минуты высочайшего напряжения своей начальнической энергии или же почти отчаяния, при виде того, что никто его не понимает, никто не проявляет должной жертвенности, видя вокруг себя лишь шкурнический, как ему казалось, страх, барон приходил в чрезвычайное раздражение и тогда готов был побить кого придется, даже и генерала Резухина. Неудивительно, что все чины дивизии боялись Унгерна больше, чем самой смерти. Забегая несколько вперед, нельзя не обмолвится, что бароновский ташур (ташур — это камышовая палка, аршина полтора длины, утолщающаяся книзу; барон имел ташур не менее двух дюймов толщины) был одной из существенных причин развала дела барона и гибели его самого.

Такая линия отношения барона к офицерам, которую он проводил в повседневной практике, не могла не вызвать острой оппозиции со стороны некоторых лиц, как уже испытавших побои, так и не имевших никакой склонности к тому, чтобы пострадать в ближайшем будущем. Начальник дивизии как бы забывал, что офицер, побитый в присутствии нижних чинов, уже не будет являться авторитетом для последних. Вопреки завету Чингисхана, что «плох тот начальник, который плетью добивается послушания подчиненных», утратившие уважение офицеры должны будут в свою очередь требовать повиновения лишь с помощью подобного же метода.

Ташур, возможно, в той или иной форме употребляется во всех армиях мира — и в боевой обстановке, и на походе. И у монголов есть ташур, несмотря на их расовую невозмутимую сдержанность, но, по их понятиям, совершенно немыслимо ударить нойона (начальника, офицера) или же тайджи (дворянина). По этим соображениям монголы молчаливо не одобряли некоторых поступков барона, и у них, как это впоследствии выяснилось, появлялось временами сомнение, бурхан ли он, то есть бог ли барон Унгерн, или докшит (докшит — свирепый дух, изображаемый с лицом, полным гнева, окруженный принадлежностями смерти, пыток и мучений). В том, что он тот или иной перевоплощенец, никто из монголов не сомневался.

В Забайкалье, когда дивизия входила в состав Дальневосточной армии, барон был несколько иным человеком, чем впоследствии, в Монголии. Прежде всего, он считался с авторитетом атамана; затем, немаловажно было и то, что в даурский период почти постоянно возле барона находился кто-нибудь из таких лиц, к которым он относился с известным, если не сказать — уважением, то вниманием и к голосу которых он прислушивался. Их советы, поданные в надлежащий момент, а иногда и приятельский выговор, служили для него сдерживающим началом.

В Монголии же Роман Федорович имел самое ничтожное «окружение», робко заглядывавшее в баронские глаза с подобострастием весьма дурного тона, и каждую выходку начальника дивизии принимавшего с благоговейным восторгом. Как ни странно, храбрейший генерал Резухин, сверстник и старый приятель барона, совершенно немел в его присутствии. Таким образом, распуская свои нервы с каждым днем все больше и больше, Роман Федорович день ото дня расширял круг лиц, над которыми не стеснялся производить свои эксперименты.

Бегство командующего, 15 офицеров и 22 всадников 2-го полка из-под Урги после второй неудачной попытки взять этот город поколебало в бароне остаток формального, еще сохранившегося в нем уважения к офицерскому званию. В связи с этим случаем положение офицеров в отряде сразу и значительно ухудшилось.

Чрезвычайно, и опять-таки, по-унгерновски любопытно, что барон не расстреливал за проявление самообороны против его ташура, но даже как будто с того момента начал считаться с теми офицерами, которые имели смелость в самый острый момент схватится за револьвер. К сожалению, вспоминается не более двух-трех таких случаев. Да они и не могли быть частыми, вследствие полной неожиданности подобных экзекуций: барон налетал почти всегда внезапно, как шквал, на намете и несколькими быстрыми ударами сбивал всадника с коня.

К концу 1921 г. врожденная суровость барона стала переходить почти в жестокость, потому что военная обстановка приняла почти катастрофический характер, повсюду он стал замечать неискренность, ничем не завуалированный страх перед палкой, и ясно чувствовал, что его личный воинский идеал уже враждебен сердцам уставших от войны людей. Даже Б. П. Резухин на перевале через Модонкульский голец, за два дня до своей трагической кончины вслух мечтал хоть месяц пожить под крышей, а чистая постель рисовалась ему в виде недостижимого идеала земного благополучия. Совершенно естественно, что барон, у которого одна за другой рушились все иллюзии, вдруг узрел себя в состоянии крайнего одиночества. Обычная трагедия слишком гордых или слишком доверчивых сердец…