Анастасия Дробина - Дорогой длинною

• Название: Дорогой длинною
• Автор: Анастасия Дробина
• Издательство: Анима
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-94320-066-3

Цыганские повести Анастасии Дробиной многократно переиздавались как под собственным именем, так и под псевдонимом (Анастасия Туманова). К сожалению. практически все эти книги имеют неточности технического характера. Данное коллекционное издание представляет первую книгу романа в полном авторском варианте. Под одной обложкой сведены части, действие которых разворачивается с 1870 по 1901 год

---

В тот же день Макарьевна объявила:

– Ей больше одной быть не нужно. Со дня на день рожать будет. Вы, черти, ей долго думать не давайте, вредно это.

С этого дня Ольга ни на минуту не оставалась одна. То около её постели сидела Макарьевна, стуча спицами и громогласно рассказывая сказки про попов и домовых; то Варька делилась с ней последними сплетнями, то бренчал рядом на гитаре Кузьма. Иногда Ольга поднималась на подушках и сама брала в руки гитару. Она играла забавные польки и гусарские вальсы, но быстро уставала, и часто Кузьма едва успевал подхватить гитару из её ослабевших рук. Но чаще остальных с ней оставался Илья. Про себя он уже сто раз проклял тот день, когда ему взбрело в голову начать учиться грамоте. От "глаголей" и "ижиц" распухала голова. По ночам вместо племенных жеребцов, Настиных глаз и Лизкиной груди снились собственные кривые "азы" и "буки". Несколько раз терпение Ильи лопалось, и старая псалтырь Макарьевны летела в угол:

– Не могу больше, мозги уже вылезают! Не цыганское это дело – грамота. Пропади пропадом, пусть господа читают!

– Ну, ну… Успокойся. Подними книгу. Иди сюда. У тебя уже хорошо выходит… - увещевал с кровати слабый, то и дело прерывающийся голос.

Илья смущённо умолкал. Вставал, шёл за псалтырью - и его мученье начиналось сызнова. В сенях насмешливым бесенком хихикал Кузьма, Варька смотрела с восхищением, Макарьевна недоверчиво качала головой, но не вмешивалась.

– Чем бы дитё ни тешилось… Пусть хоть на картах гадать его учит – лишь бы про ад не заговаривала.

Ольга с каждым днём уставала всё быстрее. Когда она с покрытым блёстками пота лбом откладывала псалтырь, Илья поднимался, чтобы уйти.

Иногда нарочно медлил, ожидая ставшей уже привычной просьбы:

"Посиди со мной, чяворо". Его не тяготила эта просьба, и, оставаясь наедине с Ольгой, Илья не чувствовал ни капли смущения. Может быть, оттого, что она была на семь лет старше, а сейчас, больная, с измождённым лицом и сизыми кругами у глаз, выглядела на все сорок. Она, не задумываясь, звала Илью "чяворо" и могла, как несмышлёныша, погладить по голове, если он правильно прочитывал длиннющие слова вроде "бакалейная лавка" или "околоточный". К тому же Варька и Макарьевна, занятые по хозяйству, с радостью спихнули на него обязанность развлекать больную и вскоре уже напоминали сами: "Иди с Ольгой побудь, ей одной скучно".

Разговорами их общение можно было назвать с трудом. Обычно Илья молча сидел на подоконнике или на полу возле кровати и слушал, как Ольга вспоминает свою жизнь с Рябовым. Она заметно оживлялась во время этих рассказов. Вспоминала, как на Пасху Прокофий Игнатьич принёс ей инкрустированную перламутром маленькую "гитарку"; как она пела для него "Матушка, что во поле пыльно", как он носил Ольгу на руках по их новому, ещё пустому дому в Сивцевом Вражке, а она, уже беременная, пугалась и умоляла отпустить её; о том, как они вдвоём катались с гор в Сокольниках, как опрокинулись сани и как она испугалась за Прокофия Игнатьича, а он, озорник и кромешник, хохотал так, что с елей сыпался снег. Илья слушал не перебивая, боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть появившуюся на бледных губах слабую улыбку и живой блеск глаз. Но через какое-то время Ольга спохватывалась сама. Бросала виноватый взгляд на Илью, опускала ресницы: "Ох, прости, чяворо… Замучила тебя своей болтовнёй. Расскажи лучше ты. Про табор, про родню расскажи." Илья смущался, поскольку рассказывать был не мастер, да и чувствовал, что Ольге не интересны его таборные похождения. Через несколько неловких фраз разговор снова возвращался к Прокофию Игнатьичу.

Несколько раз Илья осторожно интересовался, что Ольга собирается делать после родов. В глубине души он был уверен, что Митро согласится взять блудную жену обратно - даже рискнув поссориться с матерью и Яковом Васильевым. Но Ольга твёрдо говорила: "Вернусь в Тулу, к своим". О своей недолгой жизни с Митро в Большом доме она вспоминать не любила.

В ответ на вопросы Варьки (Илья о том же спрашивать не осмеливался) болезненно морщилась: "Что говорить… Дело прошлое".

Однажды разговор зашёл о Насте. Ольга помнила сестрёнку мужа десятилетней девочкой. Узнав, что теперь по подросшей Настьке сходит с ума половина Москвы, она ничуть не удивилась:

– Ну, это мне сразу видно было. Ещё когда меня Митро первый раз в дом привёл, стою я на пороге, смотрю на цыган… а они на меня… Страшно - все незнакомые, чужие, а мне двадцать лет всего. Тихо в доме так. И вдруг слышу - поёт кто-то. Голосок вроде детский, а хорошо поёт - сил нет!

"Меня в толпе ты не узнала" - это модный тогда романс был, новый. Я и бояться забыла, кручу головой, не могу понять - где певица. Вдруг вижу - на четвереньках из-под стола лезет! Глазастая, ресничищи до полщеки, волосы копной, куклу за ногу волочит - малявка! Я сразу поняла - первая певица будет. Значит, красавицей выросла?

– Да… хороша, - нехотя отозвался Илья.

Ольга искоса взглянула на него.

– Раз хороша, отчего не сватаешь?

– Куда нам… - отмахнулся он. Хотелось сказать это как можно равнодушнее, но Ольга понимающе улыбнулась:

– Что так? За тебя отдать могут. Деньги хорошие имеешь, если захочешь - и дом свой купишь, в хоре первый тенор… Я слышала, как про Смоляковых в Москве рассказывают, только не знала, что это вы с Варькой.

Да тебе сейчас только пригрозить, что из хора уйдешь, - и Яков Васильич Настьку не глядя отдаст.

Илья молчал. И вздрогнул от неожиданности, когда ладонь Ольги легла ему на плечо.

– Ты с ней самой не пробовал говорить?

Он пожал плечами, отвернулся. Вздохнул… и вдруг, сам не зная как, рассказал Ольге всё. О том, как впервые увидел Настьку тёплым осенним днём. О том, как лазил ночами на ветлу, чтобы только взглянуть на неё, как ему снились блестящие чёрные глаза и косы до колен. О князе. Об уговоре вдвоём бежать из Москвы. И обо всём, что случилось после.

Ольга слушала внимательно, не перебивая. Её сухая горячая рука поглаживала Илью по плечу.

– Ну так что ж, - медленно выговорила она, когда Илья умолк, уставившись в пол. - Сбежнев, говоришь, уехал? Тебе и карты в руки. Сватай.

– Ещё чего! - вспыхнул он.

Рука Ольги сползла с его плеча.

– А-а, вон что… - протянула она. - Не хочешь порченую брать?

– Не хочу, - зло сказал Илья. Ольга, откинувшись на подушки, в упор посмотрела на него.

– Что ж… Настоящий цыган.

Илья молчал. Он привык слышать эти слова как похвалу, но в голосе Ольги так явно сквозила насмешка, что Илья не смог даже глаз поднять на неё. К счастью, в горницу вошла Варька с кружкой травяного отвара. За спиной сестры Илья незаметно выскользнул за дверь.

*****

Между тем к Живодёрке подбиралась весна. Ещё стояли морозы, ещё мели мартовские метели, выл ветер, колотя по гудящей крыше сучьями ветлы, и под утро домики оказывались заметёнными до окон. Но в полдень солнце уже поднималось высоко, снег пластами сползал с повлажневших ветвей деревьев, уже по-другому пахла кора старой ветлы, веселее делались лица живодёрцев.

Длинная, холодная, надоевшая всем зима шаг за шагом отступала.

На Масленицу солнце снопами било в окна. Слепящий свет весело дробился на грифах висящих на стене гитар. По полу скакали солнечные пятна, на осколок Варькиного зеркала нельзя было взглянуть. С улицы слышались песни и радостный гам: ребятишки катали из липкого снега последнюю бабу. С кухни доносилось шлёпанье теста и мощные басовые раскаты Макарьевны, распевавшей "Гей, матушка-солдатушка". Варька, выставив из дома парней и подоткнув выше колен старую юбку, взялась мыть полы. Ольга, всю ночь накануне промучившаяся кашлем, лежала с закрытыми глазами, запрокинув серое, осунувшееся лицо. Варька с тревогой посматривала на неё.

– Ты бы хоть сейчас заснула, - с досадой сказала она, вытирая локтем потный лоб. - Поспи, сделай милость, пока блины дойдут, а то… Илья!!! Да чтоб тебе, куда ты?!

Варька замахнулась тряпкой, и Илья, с грохотом ворвавшийся в горницу в облепленных грязным снегом валенках, едва успел отпрыгнуть назад, в сени.

– Варька, выйди! - не обидевшись, позвал он. - Там на улице Масленицу провожают!

– Ну вот, только мне и дела… - пробурчала Варька, снова нагибаясь к ведру.

Но едва за братом захлопнулась дверь, она бросила тряпку и подбежала к окну.

Ольга слабо улыбнулась, глядя на то, как Варька, плюща нос, прижимается к запылённому стеклу.

– Что там, девочка?

– Масленицу несут! - Варька подошла поправить ей подушку. - Вот я тебя сейчас к окошку поверну, сама посмотришь.

По Живодёрке валила весёлая орава молодёжи - мастеровые, фабричные девчонки, половые из трактира "Молдавия", девушки мадам Данаи, подмастерья из ткацкой, студенты, цыгане. Вышедший за ворота Илья увидел смеющиеся глаза Гашки Трофимовой в новой шали поверх полушубка, Ваньку Конакова в расстёгнутом на груди кожухе, Стешку, откусывающую от сложенного "конвертиком" блина. Под ногами у взрослых вертелась детвора.