Татьяна Москвина - Культурный разговор

• Название: Культурный разговор
• Автор: Татьяна Москвина
• Жанр: Театр
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-100028-8

«Культурный разговор» – новая книга писателя, театрального и кинокритика Татьяны Москвиной – о проделках доктора арт-хауса, последнем танго интеллигента, одной абсолютно счастливой жизни… Иными словами, о современном кино, театре и литературе: «Тринадцатый апостол» Дмитрия Быкова, фильмы «Экипаж», «Трудно быть богом» и «Контрибуция», телесериалы «Орлова», «Тихий Дон» и «Родина», спектакли «Трамвай “Желание”» в МХТ и «Алиса» в БДТ; беседы с Олегом Басилашвили, Алисой Фрейндлих, Олегом Меньшиковым, Эмилией Спивак, Михаилом Пореченковым…

---

Бывает, что и конструкция оживает – так произошло в фильме того же Лебедева «Легенда № 17» с тем же Козловским. Думаю, это результат влияния таинственного таланта Олега Меньшикова, сыгравшего Тарасова. Образ тренера-мага вышел оригинальным, чуть ли не мистическим и «заразил» атмосферу картины. А в «Экипаже»-2 рядом с молодым героем – герой Владимира Машкова. Он даже немного похож внешне на Георгия Жжёнова, но разница огромна. Герой Машкова внутренне жесток и однозначен, а Жжёнов играл чудесного человека, мужественного, разумного, справедливого. Он несколько раз в фильме улыбается – а Машков лишь стискивает зубы. Мрачный такой робот…

Есть в картине странности. Скажем, конфликт экипажа с каким-то крутым начальником, который опаздывает на рейс, требует выпивки, оказывается одним из пайщиков авиакомпании… Помилуйте, разве крутые начальники летают «общими самолетами»! У них есть собственные. Потом этот начальник устраивает разнос нашим героям – сцена предельно фальшива. Вновь вижу пятерых сценаристов, изобретающих способы извлечь из зрителя симпатию. «Наши пилоты начальников не боятся!» Но одна сцена меня поразила. Дело происходит в воздухе. Там находятся два аварийных самолета (одного сегодня для фильма уже мало) – под водительством Машкова и под управлением Козловского. Тот, что у Машкова, плох совсем, топливо пролилось, у Козловского дела чуть лучше – сгорел один двигатель. Появляется идея протянуть в воздухе трос и пересадить людей из самолета Машкова в самолет Козловского. Это опасно, как можно догадаться.

«Я не могу один принять такое решение! – заявляет Гущин (Козловский). – Пусть все пассажиры за него проголосуют единогласно!» И замурзанные пассажиры не очень охотно, но тянут грязные ладошки вверх…

Пилот, требующий голосования от пассажиров, – даже для жанрового кино невероятен. Это, наверное, что-то символическое? Вроде того, что в «аварийном самолете» (Россия?) следует голосовать единогласно (грядущие выборы)? Совсем не это имели в виду создатели картины? А что тогда? Не поняла.

Чтобы окончательно подчеркнуть невозвратность погибшего мира советского кинематографа, в эпизоде «Экипажа»-2 появляется Александра Яковлева, бывшая героиня «Экипажа»-1. Да… ушли эти лица, ушел навсегда, выкачан из нашей жизни тот нежный и чувствительный воздух, которым дышали люди затонувшей советской Атлантиды. И не только они. В кино всего мира был такой воздух. Теперь все рационально, жестко, прагматично, быстро. Ничего не поделаешь. Живем дальше.

Вывод один – надо не среднее ведро попкорна покупать, идучи на современный фильм, а большое. Чтоб на все время, пока длится шоу биороботов, хватило занятия.

2016

Проделки доктора арт-хауса Заметки рассерженного зрителя

Плохое русское кино начали именовать «арт-хаусом» примерно в то же время и по тем же причинам, по каким убийцу стали называть киллером, непотребную девку – путаной, а вымогательство – рэкетом.

Кому же неохота натянуть на свою сивую лапу щегольской европейский башмак – пущай жмет и ходить невозможно, зато какая красотища!

(Нам еще Бернард Шоу в пьесе «Пигмалион» объяснил, что пропуск в рай (королевский бал) выдается только тем, кто овладел божественной английской речью, и не иначе…) Бывает, конечно, что термин описывает действительность, уясняя ее понимание, – но у нас на равнине как-то не так. У нас действительность подбирает себе термин, и он становится чем-то вроде «крыши». Не уясняет – защищает от понимания.

Чем провинилось перед Вселенной точное и определенное понятие «авторское кино»? «Авторское кино» – это вот что: из человека вылезает кино. Родимое его детище. На всех складках и пятнышках видна личность автора в той мере, в какой ему удалось себя понять и выразить. «Я царь, я раб, я червь, я Бог» (Державин) – вот такое примерно состояние у нашего автора. Он не принюхивается к запахам, доносящимся из кухни массовой стряпни, не примеряет, что носят в этом сезоне, – его задача: выяснить свое предназначение в формах киноискусства.

Закон ему не писан и каноны не предустановленны. Безумец, в общем, интересен мирозданию. «Ах, ты, говоришь, автор? Докажи!» А если он совершает попытку с негодными средствами (мало таланта, нет удачи) – его быстренько уберут с игрового поля.

Массовое сознание, как правило, просто не в силах «раскодировать» для себя авторский фильм – он работает от личности к личности, по индивидуальным трафикам. Но личностей (или людей с задатками личности) в мире не так уж и мало, а потому авторское кино может даже иметь некоторый коммерческий успех, не говоря уже о том, что в случае художественной победы идет сквозь время, собирая своего зрителя.

«Арт-хаус» же эту доминанту личного и личностного игнорирует. Похоже, что тех, кто вцепился зубами в этот термин, вопросы художественной ценности вообще раздражают. В «искусственный дом» принимают любого, кто сумеет доказать, что его продукция не предназначена для массового употребления. Зачем? Ну, затем, что «каждому человеку надобно куда-нибудь пойти». Или, точнее, к каждому следует прицепить ярлык. Если человек не хочет или не может делать вещи на продажу для миллионов, он же должен все-таки быть где-то прописан. Не коммерция – значит, арт-хаус. Чем плохо?

Плохо, однако. В наш условный теремок набиваются люди, которым в одном термине нечего делать. На входе в «искусственный дом» одни предъявляют кружева ручной работы, а другие – грязную картонку с надписью «помогите на лекарства». И то, и другое – не коммерция! Неудачи, подделки, имитации, дилетантство, профессиональная безграмотность – все находит приют в одном слове.

Если автор свободен, и это необходимое условие его существования, то житель арт-хауса (а точнее, пациент «доктора арт-хауса») несвободен – ему следует обязательно доказать, что его продукция не коммерческая (как будто это – главная примета настоящего искусства).

Доказательство идет от противного. То есть берется все то, что съедобно в коммерчески успешном кино – и упраздняется.

Если в коммерчески успешном кино есть:

1. сюжет;

2. привлекательные мужчины и женщины;

3. юмор (ирония);

4. музыка, то нетрудно догадаться, что стоит избавить свое кино от всего этого – и оно имеет крупные шансы на невыносимость и не привлечет подозрений, что оно коммерция.

Оно вообще не привлечет никаких подозрений, потому что смотреть его можно разве по приговору суда (аккредитации на фестиваль). Там, на фестивалях, и проходит основная жизнь (иллюзия жизни) пациентов доктора арт-хауса. Там создаются призрачные репутации и выращиваются фантомные режиссеры. Там призы раздают! чего ж вам боле?

Стало быть, главный тип сюжета в русском арт-хаусе – это долгая экспозиция (кто, где, когда), плавно перетекающая в развязку без развития действия.

Главное время года – поздняя осень (грачи улетели, лес обнажился, поля опустели, только несжата полоска одна, грустную думу наводит она…)

Главные герои – небритые непривлекательные мужчины.

Юмор – преследуется по закону.

Музыка – на дешевом синтезаторе что-то редко брякает…

Вот только не надо приписывать мне жажду «позитива». Есть слова, опошляющие любой текст – и «позитив» из их числа. Если профессионал искусства употребляет это определение, я бы его отлучала на время от профессии или хотя бы налагала штрафы. (Кинематографиста, рассуждающего о «позитиве», смело направляю в РЖД снимать фильм о поезде «Сапсан». Таковой род деятельности можно признать небесполезным, но мы же не будем беспокоить по этому поводу слово «искусство».)

Искусство (лучше даже говорить творчество) не занимается «позитивом» и «негативом», оно занимается все-таки чем-то вроде познания и самопознания. А какое познание без свободы? Автор волен создавать какую угодно жизнь – нужны ему золотые поля, симпатичные женщины в нарядных платьях, здоровые дети, лоснящиеся от сытости коты, спелая малина, смешные словечки и ситуации – пусть берет и доказывает, что это прожито сердцем, что это не «вообще» поля, женщины, дети, коты, а его поля, женщины, дети, коты, заветные и возлюбленные.

Почему нет? Так много раз поступал бесспорный автор Кустурица. (Но Кустурица у нас не арт-хаус, он, как медведь, разламывает вдрызг этот теремок – ему нужны земля и небо, а не «искусственный дом».)

Но вот автор ходит по теневой стороне улицы, и так устроена его бедная горящая душа, что его тянет в закоулки и тупики, в страшные русские леса с одинокими избушками, в больные города с несчастными людьми, к изгоям, безмолвным кочегарам, морфинистам, обреченным существам, уродам. Правильно, Балабанов. Но ведь никогда фильмы Алексея Балабанова не привлекли бы такое внимание общества, если бы автор сам не тащился по своим улицам, не мучился лично в каждом уголке своего фильма, не замешивал в состав картины свой ум, свою кровь, свое страдание и отчаяние. Кстати сказать, у этого автора, несмотря ни на что, все в полном порядке и с сюжетом, и с привлекательными героями, и с юмором, и с музыкой. Тем не менее это не коммерция. И не арт-хаус. Это Балабанов – автор своего кино.