Джеймс Мик - Декрет о народной любви

• Название: Декрет о народной любви
• Автор: Джеймс Мик
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00278-1

Роман «Декрет о народной любви» — это история, чем-то напоминающая легенду о далеком сибирском городке, который охватывает безумие абсолютной жертвенности или же безусловной влюбленности в любовь.

Сибирь. 1919 год. На задворках империи, раздробленной Гражданской войной, обосновалось разношерстное общество: представители малочисленной секты, уцелевшие солдаты Чешского легиона, оказавшегося на стороне проигравших последнее сражение белогвардейцев и отчаянно рвущегося домой, беглый каторжник и интересующаяся им молодая вдова кавалергарда. Рядовое, казалось бы, событие — смерть тунгусского шамана — ввергает городок в водоворот безумия, будь то абсолютная жертвенность или же безусловная влюбленность в Любовь.

Драматическая атмосфера книги и потрясающая реконструкция необычного периода российской истории… заставляют вспомнить о таких писателях, как Майн Рид и Пастернак.

OBSERVER

Прекрасный, грустный, исполненный надлома роман.

SPECTATOR

Джеймс Мик вошел в круг авторов, произведения которых известны читателям всего мира.

GARDIAN

---

За версту до усадьбы Самарин перешел на пешее движение, одной рукою ведя подле себя велосипед, а в другой держа творения незадачливого пиита. От произведений веяло молодым Блоком: то и дело попадались «луна», «дымка», «нежность» и «гибель». Прочитав всё до последней строчки, Кирилл остановился, порвал вирши на аккуратные осьмушки и швырнул в придорожную канаву. Ветра не было, и обрывки легли на талую воду, бежавшую с полей.

У ворот стоял привратник. Все студенты были для него на одно лицо, а поскольку Самарин представился стихотворцем, дворовому и в голову не пришло заподозрить гостя во лжи. Кирилл попросил позволения поговорить с Катей у летнего домика на берегу пруда, и привратник отправился доложить девушке о прибытии гостя.

Самарин прислонил велосипед к старому, ветхому павильону, поросшему ярко-зеленым мхом, и уселся на клочок сухой земли. Выкурил пару папирос, понаблюдал за улиткой, заползающей на носок ботинка, после чего провел рукой по зарослям крапивы, чтобы обожгло.

Показалось солнце. По влажной некошеной траве шла Катя в коричневом длиннополом дамском пальто и широкополой шляпке. При виде Самарина улыбнулась. Нагнулась, что-то подняла с земли. Присела рядом, держа в руках букет первых цветов. Молодой Самарин рассказал о происшествии с его спутником.

— Я не должна вас видеть, — произнесла Катя.

— Ваш знакомый просил передать вам стихи собственного сочинения, — сообщил Самарин. — Я их выбросил. Дурно написаны. Зато принес вам иное чтение. Не угодно ли пахитоску?

Катя отрицательно покачала головой.

— Так вы теперь поэтом стали? — осведомилась девушка.

— Авторство принадлежит не мне, — признался Самарин, доставая сложенную брошюру из внутреннего кармана сюртука. — И вам предстоит услышать отнюдь не поэзию. Полагаю, прочитанное мною вас заинтересует. Ходят слухи, что вы намерены присоединиться к бомбистам…

Слегка наклонившись вперед, Катя рассмеялась.

— Что за глупости вы говорите, Кирилл Иванович! — блеснула девушка безукоризненно ровными зубками. — Всё шутите?

— Бомбисты… Ну, как вам понравится такое слово? Ведь вам еще не раз доведется услышать о взрывах…

— Будьте же серьезны! Разве я когда-нибудь обмолвилась с вами о политике хоть словом? Кому как не вам знать о моем легкомыслии! Взрывы… само слово мне внушает испуг! Конечно, если только вы не имеете в виду тот случай, когда мы с вами поджигали шутихи под Новый год, за спиной у мужиков, что ловили рыбу на льду.

Я выросла из детских забав. Теперь я — взрослая дама. Вот моды, например… Спросите-ка лучше о нарядах! Как вам нравится мое пальто? Папа привез, из Петербурга. Милая вещица, не правда ли? Ну и хватит. Довольно! — С этими словами девушка положила букет на разделявшую молодых людей ступеньку. Цветочные стебли оказались измочаленными девичьим кулачком. Катя сложила руки на коленях:

— Неудивительно, что папа запрещает с вами встречаться, раз вы шутите надо мной… Что ж, читайте!

Самарин открыл брошюру и зачитал вслух. Читал он долго. Сперва Катя смотрела на него с тем удивлением, которое обыкновенно проступает на лицах людей, когда те слышат, как другие произносят нечто отвечающее их самым глубинным чаяниям; подобное же выражение лица случается заметить и на лицах дам, если те неожиданно выслушивают преждевременную в отношениях с кавалером скабрезность.

Однако вскоре девушка прищурила голубые глаза, и ее нежное лицо побледнело, лишившись последних следов румянца. Отвернулась от Самарина, сняла шляпку, стряхнула со лба светлую челку, взяла папиросу и затянулась, прижав запястье другой руки ко лбу.

— «Природа настоящего революционера исключает всякий романтизм, всякую чувствительность, восторженность и увлечение, — зачитывал Самарин. — Она исключает даже личную ненависть и мщение. Революционерная страсть, став в нем обыденностью, ежеминутностью, должна соединиться с холодным расчетом. Всегда и везде он должен быть не то, к чему его побуждают влечения личные, а то, что предписывает ему общий интерес революции».

Послушайте вот это место, Катя: «Когда товарищ попадает в беду, решая вопрос спасать его или нет, революционер должен соображаться не с какими-нибудь личными чувствами, но только с пользою революционного дела. Поэтому он должен взвесить пользу, приносимую товарищем — с одной стороны, а с другой — трату революционных сил, потребных на его избавление, и на которую сторону перетянет, так и должен решить».

— Но какое отношение имею я к вашей странной брошюре? — недоумевала юная Орлова.

— Говорят, вам собираются доверить бомбу и сообщить имя жертвы.

— Не лучше ли вам озаботиться собственными делами? — вспылила Катя.

— Не сердитесь. Уверен: соратники уготовили вам роль пешки, которую намереваются списать в счет мелких потерь.

Катя тонко хохотнула.

— Прочитайте еще, — попросила девушка.

Самарин выполнил просьбу:

— «Революционер вступает в государственный…»

Выдыхая дым, Катя отстраненно продолжила:

— «Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения, — зачитывала девушка наизусть. — Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире. Если он может остановиться перед истреблением положения, отношения и какого-либо человека, принадлежащего к этому миру, в котором все и вся должны быть ему равно ненавистны. Тем хуже для него, если у него есть в мире родственные, дружеские или любовные отношения: он не революционер, если они могут остановить его руку». Вот. Теперь, если вы провокатор, можете доносить.

— Я вовсе не провокатор, — заверил Самарин. Затем, сложив брошюру на колене, похлопал по книжице: — Разве не мог я вместе со стихами потерять и нелегальную литературу? Вы выучили «Катехизис революционера» наизусть… Умно. — Молодой человек чуть опустил голову и скривил рот в натянутой улыбке. Вышло похоже на гримасу.

Катя кинула докуренную папиросу в траву и слегка наклонилась всем телом вперед, отметив на лице собеседника выражение сомнения — выражение, прежде ею не виденное.

Самарин слегка отвернулся, Катя приблизилась, молодой человек отпрянул в сторону, девушка — следом, на миг Кирилл почувствовал на своей щеке дыхание Кати, затем встал во весь рост и огляделся.

Девушка издала еле слышный звук, в котором одновременно слышались и насмешка, и удивление, и понимание. Положила руку на плечо Кириллу, и тот вновь сел рядом с нею, почти вплотную, глядя в глаза, на расстоянии столь близком, что молодые люди различали и радужки, и черные колодцы чужих зрачков, гадая, какой смысл таит взор другого.

— Странно, — призналась Катя, — словно на мгновение мне открылось ваше истинное лицо. — Голос Орловой звучал так, точно говорил близкий Самарину человек: не шепотом, но томным, расслабленным бормотаньем, хрипловатым мурлыканьем. Пальцем Самарин провел по еле заметному шраму на верхней губе.

— Отчего так нестерпимо? — спросил Самарин вслух.

— Что именно? — уточнила Катя.

— Видеть, чем глядит на тебя другой, — объяснил Самарин.

— Если нестерпимо, то не стоит терпеть, — обронила Орлова.

— Не буду, — пообещал Самарин.

Их губы соприкоснулись. Глаза закрылись, руки сомкнулись в объятиях. Чем с большим неистовством целовались, тем с большей страстью, точно обманывая врага в поединке, шарили по спинам ладони. И едва не дошло до насилия, до зубов, до крови, но тут Кирилла и Катю окликнули издалека, и девушка оттолкнула Самарина. Оба уселись, глядя друг на друга, часто дыша, отчужденные, будто морфинисты, пролившие бесценный раствор в стычке друг с другом.

— Вы должны уйти, — произнесла Катя. Кивком указала на брошюру: — Вот здесь. Помните вторую главу, пункт двадцать первый?

Самарин принялся было пролистывать брошюру, но не успел найти нужное место, как его опередила Катя. Девушка принялась читать, временами переводя дыхание:

— «Шестая и важная категория — женщины, которых должно разделить на три главных разряда. О дне — пустые, обессмысленные и бездушные, которыми можно пользоваться, как третьего и четвертою категориею мужчин. Другая — горячия, преданныя, способныя, но не наши, потому что не доработались еще до настоящего, бесфразного и фактического революционного понимания. Их должно употреблять, как мужчин пятой категории. Наконец, женщины совсем наши, то есть вполне посвященныя и принявшия всецело нашу программу. Они нам товарищи. Мы должны смотреть на них, как на драгоценнейшее сокровище наше, без помощи которых нам обойтись невозможно».

Прошло несколько месяцев, прежде чем Самарин встретился с Орловой вновь. Встреча произошла утром, на вокзале. Училище имело небогатую библиотеку, и время от времени власти отправляли из Пензы вагоны, заставленные книжными стеллажами и читальными столами, чтобы студенты имели доступ к сочинениям из той или иной отрасли. Все необходимые книги имелись у Кирилла дома, а в тот жаркий майский день, когда пришел состав с библиотекой, молодой человек прогуливался.